Через несколько часов непрерывной игры в «Кто больше выпьет» моё состояние описывалось коротким, но ёмким словом «кондишн». Радомир Денеев, наш местный увалень, пытался напоить меня ещё сильнее, но сильнее напиться я уже не мог, поэтому затеял драку диванными подушками. Одногруппники, находящиеся в состоянии, очень близком к моему, уже даже не смеялись - орали «За Спарту» и врывались в бой с пустыми пластиковыми бутылками из-под домашнего вина и пива.

Один лишь Антон (я весь вечер старался не выпускать его из поля зрения надолго, боясь потерять или потеряться самому) почему-то сверлил меня злобным взглядом и явно не был доволен тем, что в него иногда попадали бутылками или подушками, стараясь вовлечь в общий хаос праздника. Он бросал снаряды обратно с двойным усилием, и человек, в которого друг попадал, вероятно, не выживал.

Мне вдруг стало так грустно от мысли, что после зимних праздников в универ вернутся лишь единицы, что я просто сел на диван и прикрыл грустное лицо подушкой.

Дальнейшие воспоминания имели вид очень смутный и полупрозрачный, поэтому даже вспоминать тот вечер на следующее утро было нереально больно и тошно.

– Тоха, это ты? Где мы? - прохрипел я, едва открыв глаза и увидев друга, сидящего в кресле напротив. Он был едва ли одет, но меня это мало смущало. Головная боль - вот это да, это смущало.

– В царстве разврата, содома и порока, - ухмыльнулся парень, явно издеваясь над моими неокрепшими после сна нервами.

– Дома?

– Ну а где же ещё? Ты ничего не помнишь, что ли?

– Нет, ну я помню драку подушками… - протянул как-то вяло и неуверенно, собираясь скинуть с себя одеяло, но потом вдруг неожиданно осознал, что одежды на мне нет даже самой примитивной, (куда мы без трусов и носков ходили, товарищи?) и резко передумал. Что ещё за чертовщина посередь бела дня?

– О, парень, это у тебя лихо получилось, - протянул Тоха ехидно, но в тот момент я даже обидеться на него без вреда себе не мог.

– Тошанчик, ну пожалуйста, ну не мучай меня, принеси таблеточку, будь другом! - начал примитивно клянчить я у друга, забив временно на то, что вроде бы собирался затаить на него страшную в своей глупости обиду.

Глубоковских изменился в лице, сжал губы в тонкую линию, но просьбу исполнил. Казалось, что в то утро не случилось ничего необычного. Ещё бы избавиться от этого странного чувства, что я забыл что-то очень-очень важное!

Тоха!

***

– Молодой человек, вы ведёте себя неприлично, - неумело и довольно комично пародировал я писклявый голос кассирши из супермаркета, с которой недавно имел честь столкнуться в словесной пикировке.

– Что за молодежь пошла, одни маргиналы да аморальные преступные элементы, - хихикнув, поддержал меня Тоха.

У него, в отличие от того же бедного меня, в руках было намного меньше продуктов, поэтому он мог позволить себе расслабиться и не париться по поводу порванного в двух местах - хвостом соленой селёдки и крылышком замороженной цыпы - пакета.

– Не смейте меня перебивать, молодой человек, какого хера? - возмутился я притворно, состроив крайне недовольную морду лица.

– О, Господи, Лёха, хватит, у меня уже живот бол-ли-ит! - друг действительно уже задыхался от смеха (как только красными пятнами как обычно не покрылся, ума не приложу, стесняется, наверное, на людях) и не мог больше смеяться.

– Не богохульствуй, Антон Батькович, будет тебе такой минус на карму, что даже с моей карточкой после покупки новогодних подарков не сравнится, - нравоучительно произнёс я, недовольно вздернув нос на манер капризной принцессы.

Антон, рассмеявшись ещё раз, не заметил подмерзшую лужу под ногами и, поскользнувшись, начал заваливаться на спину. Я выбросил пакеты к чертям, решив, что жизнь и здоровье друга важнее в сотни раз, и подхватил его под руки, воспользовавшись тем, что шёл чуть позади. Глубоковских облегчённо выдохнул и обмяк в моих руках.

– Ё-й, чуть не помер от разрыва сердца и селезёнки, - пожаловался парень, пытаясь выгнуться так, чтобы увидеть моё лицо.

Я, человек, который испугался не меньше, а то и больше самого чуть-не-пострадавшего, кивнул на пакет, лежащий на снегу неподалёку.

– Судя по количеству бутылок на лицо, скорее, от разрыва печени. Вот только там вряд ли что-то осталось целым.

– Нет, ну ты удумал тоже - ловить меня. Нужно было спасать бухло-о, - на последнем слове Тоха сбился, потому что всё-таки упал. – Ты чего творишь? - возмутился тут же, даже и не думая подниматься на ноги.

Я неспешно осматривал продукты в пакетах на предмет целостности, поэтому на возмущения друга не обращал никакого внимания. Ну, почти.

– Я же предупреждал насчёт кармы, - моей невозмутимости могла позавидовать даже маман, чтоб ей там чаще икалось. – Это тебя боженька наказал, - Лерыч, тыщу лет здоровья ей, всегда делала писклявый голосок, когда говорила мне это - привычка, оставшаяся с детства.

– Да ладно заливать, о, великий и могущественный в своём неверии атеист! - обиженно хмыкнул Тоша, стряхивая с джинсов снег. – Знаем мы, что ты не веришь в Бога.

– Так говоришь, будто сам веришь, - я пожал плечами, выбрасывая одну треснувшую бутылку в ближайшую мусорку. Чёрти, это ж почти пятисотка.

– А я никогда и не говорил, что не верю, - сделал мордаху кирпичом друг.

– Я предан, - возопил я громче прежнего, набрасываясь на парня со спины. – Как я смогу жить в этом мире один такой - неверующий Фома?!

– Уйди, нечистый! Сейчас же в церковь! - завопил не хуже моего Тошан, пытаясь вырваться из захвата, но хрен там, я ж спортсмен. Хорошо ещё, что в такое время на улице не так уж и много верующих бабулек. Иначе мы с Антоном быстро уверовали бы в Бога - пару раз клюкой по голове, и вот уже готовы послушники для храма где-то под Саратовом.

В любом случае, желанием стать монахом я не горел, а отпускать друга одного не собирался ни за какие коврижки, поэтому закрыл парню рот рукой и почему-то громко заржал.

– Это определенно одержимость демонической сущностью, - с самым серьёзным в мире лицом произнёс Глубоковских, легонько укусив меня за палец и заставив отпустить заложника восвояси, разве что не пнув для полного счастья.

Я, сделав вид, что люто обиделся на причиненную любимому из десяти пальцев боль, собрал себя в кучу и, развернувшись на девяносто градусов, решил сократить путь до дома.

– Эй, - Антон, заметив перемену курса моего боинга, вмиг посерьёзнел и напрягся. – Ланнов, ты что, забыл, что около Чайки светофор не работает?

Была у Тохи особая и супер-смешная особенность - он боялся пешеходных переходов без рабочих светофоров. Его прямо трясло, когда я переходил дорогу без эффектного и весёлого сопровождения в виде зелёных человечков, а что было, когда я однажды устроил себе переход в не предусмотренном для этого месте? Шуму - тьма, друг - в истерике, я - в ахуе от того, что знакомый с детства Тоха умеет так громко орать и материться.

– Зис из наказание, - крикнул я ему через плечо, даже не оборачиваясь. – И вообще, Антон, там же есть пешеходка, какой дурак средь бела дня так гонять будет, что не заметит такого увальня как я? Ты можешь идти обычным маршрутом, но я не обещаю, что пущу тебя домой. Меня мама учила незнакомым Антонам двери не открывать.

– Лёха, чего ты от меня хочешь?! Чтобы я тебя отхуячил, или что? Вернись немедленно, пока я тебе ноги не переломал!

Я что, дурак? Конечно, я прибавил шагу. Настроение было не поганым, но очень близким к этому понятию, поэтому уступать Тохе именно в тот момент я не собирался. Нужно бороться со своими фобиями, какими бы они привычными не были, я слишком долго закрывал на эти глупости глаза.

После этого друг за спиной молча следовал за мной. Даже немного странно, что так быстро выдохся на угрозы, обычно он не меньше пяти минут пытается образумить страшными перспективами и только потом сдаётся на милость победителя в моём лице.

Обернувшись и увидев его обиженное на весь мир лицо, я вздохнул, как и всегда в таких случаях, тяжело. Сегодня был его день рождения, а я пытаюсь ему праздник испоганить своим настроением, дебил.