-- А вечером мы пойдём на танцы? - пытаясь успокоить себя, спросила Оксана. - Пойдём на танцы?

Сашка, как-то странно обернувшись, с тревогой посмотрел на Оксану и, застёгивая под подбородком ремешки шлемофона, быстро сказал:

-- Конечно,- и чётко выделяя каждое слово, добавил:

-- Вечером мы пойдём на танцы.

Он рывком надел очки шлемофона и поспешно улыбнулся. Оксана неотрывно смотрела ему в лицо пустым взглядом, наконец-то понимая, что сегодня не будет ни кинопередвижки, ни охрипшего патефона на летней террасе гарнизонного клуба. Как не было уже самого гарнизонного клуба разбитого немецкими фугасками.

-- Шоколада хочешь?- спросил Сашка.

Оксана отрицательно покачала головой.

-- Ты только поскорее возвращайся,- жалобно попросила она.

-- Хорошо,- кивнул Сашка. - Ты только если снова бомбить будут, прячься в погреб, обещаешь?

-- Обещаю,- сказала Оксана и тихонько всхлипнула, будто навсегда прощаясь с Сашкой.

-- Я тебе крыльями помашу, хочешь?

Оксана кивнула. Она стояла, как стояла - маленькая и беззащитная перед падающей с небес смертью, перед всеми "Юнкерсами" и "Мессершмиттами", которые сегодня стреляли только в неё. И её мужчина стоял перед ней - высокий и сильный, готовый через несколько минут отправиться на свидание со смертью, чтобы защитить, уберечь, а если надо то прикрыть собственной грудью от всех пуль направленных только в неё, маленькую беззащитную женщину со сбитой коленкой и одетую лишь в одну ночную сорочку.

Оксана поверила, что Сашка вернётся. Вокруг были одни сомнения, они догорали вместе с уничтоженными И-шестнадцатыми, они грохотали гаубицами где-то там совсем недалеко на западе. Но она слепо доверяла своему мужчине, отбросив голос своего здравого рассудка. "Посмотри" - хотелось кричать ей, - "Посмотри! Сколько смерти и боли вокруг, и ты оставляешь меня?". Вместо этого она опять робко попросила Сашку:

-- Ты только быстрее возвращайся, ладно?

-- Конечно.

Он легко взобрался по уступам на фюзеляж "ишачка" и уверенно опустился в кабину истребителя. Захлопывая колпак "фонаря" Сашка помахал Оксане рукой, а кто-то из мрачных авиамехаников дал рукой отмашку к взлёту. Оксана заплакала, когда её оттащили от самолёта.

"Ишачок" качнулся заведённым мотором и покатил, выруливая на взлётную полосу, изрытую воронками от взрывов. Взлетев, Сашка сделал круг над аэродромом, покачав короткими крыльями истребителя. Следом за ним в воздух поднялись ещё четыре машины,- все, что осталось от семьдесят первого истребительного полка.

Оксана напрасно ждала их возвращения всё утро, напряжённо вглядываясь в глубокое голубое небо. Но никто из взлетевших в то раннее июньское утро на аэродром уже не вернулся. В баках истребителей давно уже закончилось горючее, да и сами "ишачки" дравшиеся в то утро три на семь, два на пять, один на троих - чадили кострами среди зелени молдавских виноградников, а она всё ждала с какой- то дикой надеждой следя, за горячим задымленным небом.

Она ждала, пока в полдень в Торжеуцы не ворвалась немецкая разведка - запылённые степной дорогой немецкие мотоциклисты в защитных шлемах "фельдграу" и несколько головных бронемашин с автоматчиками. Их удавалось сдерживать в течении часа, пока не подошли танки.

"... И любовь не для нас. Верно ведь,

Что нужнее сейчас - ненависть?"

В.Высоцкий "Аисты"

2

Пол тамбура плавно покачивался в такт громкому стуку вагонных колёс. За чёрным квадратом окна проносились и исчезали в темноте бледные голубые огоньки забытых Богом таёжных полустанков, которые как искорки разрезали холодную сибирскую ночь. Отблески света, проносившиеся мимо, на секунду выхватили из темноты улыбчивое Женькино лицо, скользнув по его, раньше времени поседевшим вискам.

Оксана молчала.

-- Судьба,- сказал Малахов. - Вот ведь странная штука, если б я не вышел, могли бы разминуться, не увидеть друг друга, а ехали в одном поезде.... Не случайно, наверное?

-- Наверное, судьба,- согласилась с ним Оксана. - В жизни ничего просто так не бывает, правда? А вот если бы я в угол отвернулась прикуривать, ты бы меня не узнал. Покурили бы и по своим вагонам пошли.

Она с надеждой заглянула Женьке в глаза, но в вагонном тамбуре было слишком темно. Слишком темно для того, что бы понять - случайна ли странная штука Судьба.

--Точно,- кивнул в ответ Женька и задал само собой напрашивающийся, но такой болезненный для Оксаны вопрос. - Ты на фронте курить начала?

Оксана замерла, не зная, что ответить Женьке. На фронте она была, почти два месяца и курить именно там начала, но вот только фронт этот был Восточным, группы армий "Центр". Беги, - шепнул ей голос самосохранения. Беги из этого тамбура немедленно.

- А Сашка, Сашка с тобой? - спросил Женька.

Оксана не ответила. У неё совсем не было подходящих слов для этого ответа. Да и где найти эти слова, способные совместить и передать всю боль её одиночества, стыд напрасно выплаканных глаз, всё её женское отчаянье и бессилие. Она ведь для себя не могла отыскать нужные слова, которые бы не превратились, потом в пронзительный крик боли. И не удивить никого этой болью - сколько её сейчас вокруг? И не выжить эту боль из памяти, нельзя её выгнать, как незнакомого гостя. И поделиться болью тоже было нельзя - всё, что оставалось Оксане, так это жить с этой болью, стараясь воспринимать обыденный свой мир, как должное, смирившись с вереницей серых одинаковых дней, в которых вовсе не было просвета. И не было в них ничего, о чём бы стоило рассказывать человеку дорогому для сердца Оксаны и в тоже время бесконечно далёкого от её жизни, лишь по глупой прихоти суки-судьбы, совершенно случайно оказавшегося в этом холодном, прокуренном насквозь вагонном тамбуре.

Она молчала. Молчала, потому что у Женьки, звеневшего золотом орденов и медалей на кителе, на широких погонах были большие офицерские звёздочки, которые давали надежду на спокойное, как тёплый сортир, уютноё Завтра. Завтра - где не было и не будет унизительных шмонов-поверок в пять утра, не будет визжащей циркулярной пилы и тяжёлых самодельных ботинок с подошвами из "студебеккеровской" резины. Счастье в этом уютном Женькином Завтра липло к губам сладкой карамелькой, заставляя Оксану всё ниже опускать голову. Ведь всё, что было у неё - справка, мятый бумажный листочек во внутреннем, специально пришитом для дальней дороги, кармане засаленного ватника. В справке чёрным по белому было написано, что ссыльнопоселенка Журавлёва Оксана Максимовна, направляется на положенное законом ежегодное свидание с мужем, заключённым спецкомандировки Дубровлага Проточная Тиса-два, Журавлёвым Александром Петровичем, осуждённым военным трибуналом на десять лет лишения свободы с последующим содержанием в лагерях особого режима. Вместе со справкой в голубой прорезиненной обёртке от немецкого индивидуального пакета, лежало четыре тысячи "бандитских" денег, да ещё шестьсот двадцать рублей - все сбережения Оксаны за год работы в тесном цехе пилорамы. Двести шестьдесят четыре выполненных нормы, которые исчислялись в кубометрах мокро пахнущих досок и горбылей, ещё горячих от трения об железо циркулярки.