Из дома доносились приглушенные женские рыдания. Плач матери.

Отец заметно трясся и поминутно дергал головой – в сторону, противоположную Нафплиону. Дорога через деревню уходила дальше на север.

Никос заговорил первым.

– Она уехала в Афины? – резким голосом спросил он.

Отец подтвердил это коротким кивком. Дети пододвинулись еще ближе, чтобы в случае чего загородить собой отца. Даже если бы они и попытались заговорить, их пересохшие губы не произвели бы ни звука.

Акис почувствовал легкое прикосновение пальцев Никоса к своей руке и сделал шаг назад. Они оба подозревали, что Савина уехала не одна. До Никоса на предыдущей неделе дошли кое-какие слухи, но он предпочел не говорить о них своему другу.

Глаза старика блестели от страха, и Акис смотрел на него с презрением. У хорошего отца должна быть власть над дочерью.

Он бросил цветы на землю у ног несостоявшегося тестя, повернулся спиной к этим троим и спокойно зашагал прочь. Никос шел рядом.

Они сели в машину, и Никос рванул с места прочь из деревни. Оба глядели вперед, не поворачивая головы, и хранили молчание. Через пять минут Никос остановился.

– Мы должны решить – когда? – сказал Никос.

– Если, а не когда, – тихим голосом ответил Акис.

– Никаких «если», Акис. Вопрос только в одном – когда?

Они переглянулись. Оба были родом из Мани. Вендетта была у них в крови.

– Я могу взять туда вечером моих братьев, – произнес Никос. – Отца и сына, по крайней мере…

– Нет, – задумчиво возразил Акис. – Есть месть посильнее этой.

– Посильнее, чем прострелить кому-то голову?

– Да. Страх. Вечный страх в ожидании пули. Эта семья будет жить в страхе.

Акис посмотрел в окно. Окинул взглядом пейзаж, увидел море вдали, подумал о том, как далеко успела уехать Савина и надела ли она свое жемчужно-белое подвенечное платье – нифико. Надевала ли она его когда-нибудь вообще? Он пытался контролировать ревность, бушевавшую в нем: его женщина была с другим и вечером ляжет в постель в объятиях другого.

Он повернулся к своему самому старому другу и заговорил медленно, убежденно:

– Савина всегда будет ждать звонка. Где бы она ни находилась, она будет вздрагивать, когда зазвонит телефон. Ее семья не будет знать покоя. Никто из ее семьи.

– И ты вернешься в церковь и предстанешь перед толпой, будешь терпеть унижение? Подставишь другую щеку? Ты с ума сошел, Акис? Рассудка лишился?

Акис не ответил. Он понимал месть лучше, чем его друг.

Они вернулись к церкви; она опустела, теперь на улицу высыпали все.

Женщины отошли в сторону, а друзья жениха сгрудились вокруг него. Акис с удовольствием предоставил своему кумбаросу право давать объяснения.

Родня и друзья невесты были потрясены не меньше, чем все остальные, а помимо того, их охватил страх. Они поспешили уехать из города, кроме тех, кто жил в Нафплионе. Эти отправились домой и наглухо закрыли ставни и двери.

Все, кто остался вокруг Акиса, уговаривали его немедленно начать действовать.

– Нет, – сказал он им. – Еще рано.

Тем вечером на площади остановились часы. Вероятно, тот, кто их заводил, болен. Замершие стрелки показывают без минуты пять. В тот момент много лет назад Акис все еще надеялся. Он не сомневался, что его невеста вернется.

А сейчас он смотрит на мальчика лет восьми, который бежит к фонтану. Там играют две девочки в розовых платьицах. Сорванец начинает скакать вокруг, однако девчушек, похоже, ничуть не беспокоит это вторжение, они делают вид, что вообще не замечают его.

Мальчик в светло-сером свадебном костюме и лакированных туфлях носится по мраморным плитам площади, однако топота не слышно. Если не считать Акиса, он единственный здесь, у кого нет пары, партнера.

© Carolyn Franks/Shutterstock (рамки фотографий)

Акис за прошедшие годы выпил так много ципуро, что, возможно, не верит своим глазам. Он видит себя самого – невинного и беззаботного. Чувствует комок в горле и говорит себе, что не нужно быть сентиментальным.

Ребенок, одетый как мужчина, смотрит на мужчину, плачущего как ребенок. Мальчик бросается прочь от девочек, взбегает по ступенькам.

В наступающих сумерках застыли стрелки часов, недвижен вечерний воздух. Акис оставляет, как обычно, горстку монет на металлическом столике и идет следом.

Мальчик, добежав до верхней ступени, поворачивает к церкви.

Акис подходит ко входу в храм. Шалуна и след простыл, но Акис видит, что церковная дверь распахнута.

Двадцать пять лет не был Акис в церкви. Он минует пулю в стене и входит внутрь. Дверь за ним захлопывается. В церкви очень торжественно; ее стены снизу доверху увешаны темными иконами. Он идет по проходу, останавливается перед алтарем, поднимает голову к кресту. Основание креста опирается на золотой череп с двумя скрещенными костями. Пустые глазницы, кажется, смотрят на Акиса, и он не может отвести от них глаз.

© Carolyn Franks/Shutterstock (рамки фотографий)

Акис поворачивается и видит мальчика в темной задней части храма. Мальчик в серебристом костюме смотрит на Акиса в упор, бросает ему вызов. Когда ребенок открывает дверь, его костюм ярко сияет в уличном освещении. А потом мальчик исчезает.

Акис выходит на улицу, но мальчика нигде нет.

Он пересекает площадь, направляясь к своей машине, и в этот момент слышит: часы бьют пять. Их снова завели.

Акис четверть века возил пистолет в машине. Время пришло. Они все заждались.

© Carolyn Franks/Shutterstock (рамки фотографий)

Я спросил у пары, что случилось дальше. В тот день Акис наверняка поехал в деревню и убил отца и брата бывшей невесты, но мать и дочь не тронул. Он не стал искать Савину, однако ее скорбь и чувство вины были, вероятно, страшнее смерти. Она не приехала на похороны, хотя бояться было нечего: Акиса Адамакоса арестовали в день убийства. Вероятно, Савина опасалась, что шафер может завершить месть.

Супруги из Нафплиона ничего не знали обо мне, так что не могли оценить иронию, ведь они рассказали мне историю обманутого человека.

Я зол на тебя за то, что ты сделала, за это убить мало.

Впрочем, даже если бы я вырос среди тех, у кого вендетта в крови, мне бы не хватило силы воли поднять пистолет, я уж не говорю о том, чтобы выстрелить. Печаль слишком сильно придавила меня.

Возможно, убийство приносит некий катарсис, но я уверен, что никогда не испытаю этого чувства.

Потеря женщины (или это была потеря лица?) четверть века пожирала Акиса Адамакоса. Но и спустя двадцать пять лет он не убил Савину. Возможно, он все еще томится в тюрьме, его мучают мысли о том, где она, с кем. Вполне могу представить, что и меня до конца дней будут терзать предположения о том, где ты, с кем занимаешься любовью; воображение неизменно будет рисовать мне подобные картины.

Супружеская пара сказала мне, что здесь многие браки все еще заключаются по согласованию между семьями, которые желают объединения. Возможно, Савину и Акиса хотели поженить именно из таких соображений. Трудно понять, какие чувства испытывала невеста, перед тем как запрыгнуть в машину и уехать в сторону Афин; вероятно, ее страсть была очень сильна, если она решилась на такой поступок. И столь же необъяснима причина, помешавшая тебе прилететь ко мне в Афины. Что же случилось в твоей жизни? Я предполагаю, что у тебя появился любовник. Меня всегда поражало то, как ты меняла мужчин одного за другим без перерыва. Ты не из тех женщин, которые могут существовать без спутника. Ты всегда должна быть с кем-то.