Яннис Малавас не обманул ее. Она видела десятки могил с этой фамилией и немало с таким же именем, как у ее отца, хотя не нашла ни одного памятника с датой его смерти. Дату она запомнила. А фотографии на могилах ничего ей не говорили – она не знала, как выглядел отец. У матери не было снимков покойного мужа.

До сумерек бродила Атанасия по аллеям между обелисков и плит. Она не питала сентиментальных чувств к отцу, которого не знала, но многие надгробия с фотографиями, стихами и дарами умершим тронули ее. Полчаса ходьбы по кладбищу – и ее вдруг поразил тот факт, что она читает только мужские имена. Было несколько молодых, трагически погибших в юности, несколько умерших в зрелые годы, но в основном здесь лежали семидесяти- и восьмидесятилетние. Ряд за рядом, ряд за рядом.

Стемнело – и Атанасия поняла, что пора уходить. Она не нашла того, что искала, но у нее возник вопрос: где женщины? Она решила вернуться тихими улочками на площадь, пустынность которой уже не так удивляла. Женщины отсутствовали не только на кладбище среди мертвых, но и среди живых.

Несколько магазинов теперь были открыты. Атанасия прошла мимо лавки мясника, который за окном орудовал топориком для разделки туш. Двое мужчин несли подносы с булочками из пекарни; в бакалейной лавке хозяин обслуживал тощего юнца.

Когда она свернула на площадь, время приближалось к восьми. Ей попалась на глаза видавшая виды машина. Грязная. К лобовому стеклу была прилеплена написанная от руки бумажка: «Такси». Атанасии понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что ее «микры» нет на месте. Женщина моргнула. Она не сомневалась, что оставила машину под платаном, а теперь ее там не было.

Она без колебаний направилась в кафе – спросить хозяина, не видел ли он что-нибудь. Теперь там находилось несколько мужчин, они в основном сидели за разными столиками, и Атанасия почувствовала устремленные на нее взгляды. Все посетители были приблизительно ровесниками ее отца.

Она подошла к бару и с волнением принялась ждать, когда появится Яннис Малавас. Он, казалось, исчез, хотя перед всеми клиентами стояла выпивка.

Наконец он вышел откуда-то из задней двери. Лицо его ничего не выражало, будто он видел Атанасию впервые и не разговаривал с ней совсем недавно.

– Моя машина исчезла… – пробормотала она, ожидая хотя бы капельку сочувствия. – В деревне есть полицейский участок?

Хозяин кафе кивнул и буркнул:

– Полицейский вон там сидит.

Полицейским оказался тот самый отец близнецов. Он, судя по всему, продолжал опустошать стакан за стаканом.

– Но он не на службе, – возразила Атанасия.

Полное безразличие грека встревожило ее.

Может быть, она сумеет найти в Афинах того, кто приедет за ней? Или рано или поздно туда пойдет рейсовый автобус? Желание поскорее уехать отсюда охватило ее.

– У вас есть телефон?

– У нас старый таксофон, – сказал владелец кафе, показывая в угол. – Только он не принимает евро.

Евро были в обращении уже несколько лет, но он даже не позаботился о том, чтобы переделать телефон.

– Так как?..

– Ничем не могу вам помочь. – Грек пожал плечами и повернулся к ней спиной.

– А такси? – Она была близка к отчаянию.

– Не в такой час, – сказал сидящий в углу человек, которого она не заметила прежде.

Атанасия оглядела безразличные лица. Их враждебность была вполне ощутима, в воздухе плотно висели дым и молчание.

«И это жители рая?» – спросила она себя. Атанасия вспомнила о единственной женщине, которую видела сегодня, и поняла, что эта пастушка, чтобы выжить, должна была преобразиться в мужчину. Возможно, все остальные женщины давно отсюда уехали. Как ее мать.

Атанасия знала: выбора у нее нет. Нужно как можно скорее выбираться отсюда.

Когда появилась луна, она бросилась прочь. Аркадия – не место для женщин.

Я понимаю, откуда взялась история Евы, и ее основная мысль вызывает у меня сочувствие. Я спрашиваю себя: к чему придет поколение, которое день за днем живет со знанием того, что им во многом отказано?

Вполне вероятно, Ева и ее друзья через два-три десятилетия очнутся и поймут, что упустили шанс использовать свой потенциал и полжизни потратили впустую. Это ощущение отчуждения в Греции очень-очень сильно. Оно дает о себе знать в каждом поселке и городе. Оно может выплеснуться в граффити, но его реальное проявление – разочарованные лица. Миллионы молодых людей не видят будущего в собственной стране. Они чувствуют себя так, словно родина повернулась к ним спиной. Если у них есть возможность, они бегут, как Атанасия. Может быть, такой путь выберет и Ева, если ей хватит силы воли.

Около десяти часов бар начал заполняться. Вот они – «лишние люди». Им за двадцать или за тридцать (а кому-то и за сорок). Все явно получили хорошее образование, все проявляли категоричность в суждениях, радовались шансу попрактиковаться в английском; среди них было несколько геев и лесбиянок. Споры шли на самые разные темы: от коррупции до Кавафиса[10], от капитализма до кризиса. Мы говорили о гендерном вопросе, о власти, о доминировании мужского эго в греческом обществе. В Греции немало сильных женщин, но представительницы старшего поколения нередко остаются в подчинении у своих мужей. Да-да, соглашались со мной. У всех были матери, которые ходили по магазинам, готовили еду, убирали жилье, хотя при этом работали на полной ставке.

Ева, хотя и бегала туда-сюда с выпивкой для клиентов, часто включалась в разговор. История, которую она рассказала, отражала ее собственный опыт, и я видел, что девушка кипит праведным гневом против того разрушения, к которому привели ее страну мужчины. Она возлагала вину на политиков-мужчин, которые много десятилетий руководят страной. Поскольку женщины до недавнего времени не играли сколько-нибудь значительной роли в греческой политике, никто ей не возражал.

– Боги дали Греции такую благодатную землю, – сказала Ева, поставив на стол поднос с рюмками, – но посмотрите, что они с ней сделали…

Мужчины и женщины кивали. Действительно, кошмар.

– Стин ийеа мас! Будьте здоровы!

Двадцать собравшихся чокнулись.

Тем вечером мы жили одним мгновением. Все остальное нам было побоку.

Большинство посетителей бара не имели работы, но каким-то образом находили деньги на алкоголь, сигареты, травку. Один из них оказался диджеем, и в полночь загремела музыка. Музыка была гипнотической – я вскоре забылся под ее звуки.

Понятия не имею, когда мы высыпали на улицу. Смутно помню, что уже начинало светать. За руль я сесть не мог. Когда мои новые знакомые поняли, что мне негде ночевать, все наперебой стали звать к себе, мол, диван найдется. Я отправился к двум бородатым братьям, которые снимали небольшую квартиру напротив бара, и проспал мертвым сном до двух часов дня. Проснулся я раньше хозяев, поэтому оставил им записку с моим электронным адресом – вдруг представится случай отблагодарить их в Лондоне за гостеприимство.

Прежде чем уехать, я зашел в бар в надежде выпить чашечку кофе. Ева была там, такая же неулыбчивая, как вчера, и ее непримиримость начала будить во мне мрачные мысли. Я находил Еву очаровательной, и вместе с тем меня беспокоила злость, поселившаяся в ее душе. Девушка приготовила мне крепкий кофе, я ее поблагодарил за замечательный вечер, а когда уходил, заметил, что она яростно пишет что-то на стене, где оставалось немного свободного места. Может быть, я когда-нибудь вернусь и прочту еще одну из историй Евы. Но в глубине души надеюсь, что к тому времени ее здесь уже не будет.