По пешеходным венецианским улочкам на площадь тянутся друг за другом парочки всех возрастов, словно их притягивает неведомая сила; они прогуливаются вдвоем; они неразлучны, словно сошли с Ноева ковчега. Вот идут пожилые супруги, которые уже пять десятилетий танцуют на платии вольту, и всегда в темпе тикающих часов. Муж теперь ходит с палочкой, однако их танец остается неизменным.
За немолодыми танцорами следом шагают двое красавчиков – один помоложе, другой постарше. В каком-нибудь ином городе они могли бы идти под ручку. У первого экстравагантно-белоснежные волосы, как шерсть у персидского кота, второй коротко пострижен, напоминает мышь-полевку. Одеты небрежно и дорого, пастельных оттенков кашемировые пуловеры накинуты на плечи, рукава связаны спереди. Красавцы занимают места в одном из новых кафе-баров. Это богатые отдыхающие, они приезжают на уик-энд из Афин.
Медленно обходит площадь женщина на сносях, сопровождаемая мужем. Несколько дней назад она должна была родить и сейчас надеется, что мерный ритм шагов расшевелит ребенка, побудит его начать путешествие во внешний мир. Каждый шаг дается ей с трудом; ее опасения очевидны: вдруг она не успеет завершить очередной круг по площади…
© Carolyn Franks/Shutterstock (рамки фотографий)
Двое парней смотрят в кафе футбол. Один возбужденно вскакивает каждый раз, когда его команда близка к голу, чуть не переворачивает стол, а потом спокойно усаживается и возобновляет разговор с приятелем. Второй ведет себя спокойнее. Он не болеет ни за одну команду.
Пара мальчишек пинает мячик. Они бросаются за ним как метеоры, когда он скатывается по крутому спуску платии. Бегают друг за дружкой две собаки, потом начинают гоняться за собственными хвостами, тявкают, лают и крутятся. Одна из них пускается вдогонку за мячом, укатившимся от мальчишек.
Вот две женщины – обе явно переборщили с духами, разряжены в пух и прах, щеголяют праздничными прическами. Они не близнецы, не сестры, но с годами обрели сходство – у них одинаковые обесцвеченные волосы, одинаковые черты лица. И ту и другую зовут Димитра, а значит, в конце октября у них общие именины. Дамы отмечают йорти, и друзья, которых они встречают на площади, сыплют поздравлениями: «Грония полла! Многих лет жизни!»
Две четвероклашки, лучшие подружки, увлеченно играют в куклы. На обеих девочках цветастые свитерки и джинсы; кроссовки мелькают, когда шалуньи припускают бегом. Двое мальчишек, которые ходят в ту же школу, что и девочки, без устали нарезают круги на велосипедах, чуть не касаясь колесами. Они визжат от азарта, все сближаясь и сближаясь, пока неожиданно не наезжают на пучок проволоки, которая цепляется за ноги и царапает их, и в этот момент происходит столкновение. Гордость мешает мальчуганам зареветь. Они, хромая, расходятся по домам, катят свои помятые велосипеды в разные стороны.
На Платия Синтагма[4] есть всего один человек, сидящий в одиночестве. Ему составляет компанию лишь стакан крепкого прозрачного ципуро[5]. Нелюдим посматривает на площадь из-под тяжелых нависающих век. Покручивает в пальцах сигарету, курит без удовольствия, тушит, потом берет новую. И так без конца. Перед ним переполненная пепельница, на столе серый пепел. Никто не спешит поменять ее, хотя официант время от времени приносит посетителю очередной стаканчик.
Акис Адамакос поднимает глаза на церковь Святого Спиридона, затягивается, чтобы смола поглубже вошла в его легкие. Каждую субботу между четырьмя и шестью он сидит в этом кафе ровно два часа. Сегодня время тянется медленно.
Он строго соблюдает этот ритуал. Акис вспоминает, как двадцать пять лет назад пришел к храму в свадебном костюме из серой с отливом ткани. Подняв голову, глядит на ступени, которые ведут к святому Спиридону, вспоминает себя молодого, нервничающего, но готового вручить букет невесте.
В тот день церковь и узкая улочка, на которой она высится, были заполнены родственниками и друзьями. Многие проделали немалый путь из южной части Мани, откуда родом семья Адамакоса. Родня невесты жила в Нафплионе и его окрестностях. Собралось более трехсот человек; смех, разговоры – шум стоял неимоверный. Многие давно не виделись, им приятно было встретиться снова, и они с оживленными лицами обменивались новостями или слухами. Прибыл священник, и шум стих. Гости вели себя почтительно, но продолжали тихо переговариваться. Родственники постарше уселись на деревянные скамьи, большинство осталось стоять.
© Carolyn Franks/Shutterstock (рамки фотографий)
Приглашенные ждали застолья и веселья, которое затянется до раннего утра, поэтому никто не глядел на часы.
Все были счастливы и довольны, кроме двух человек: жениха и его кумбароса – шафера. Они услышали звон колоколов на часовой башне. Пробило пять, а невесту ожидали в четыре. Отделившись от толпы, эти двое отошли в сторонку и остановились на верхних ступенях лестницы, ведущей на городскую площадь.
– Вероятно, что-то случилось.
– Да…
– Я найду телефон.
Никос, кумбарос, позвонил из ближайшего кафениона. Слушая гудки, он стоял и смотрел на экран телевизора, который висел на стене над баром. Никос не удивился бы, увидев новости о страшной катастрофе, обрывки свадебного платья, разбитую машину, но шла черно-белая комедия со всенародной любимицей Алики[6].
Акис пытался вести непринужденный разговор с друзьями, но замолчал, увидев, что его кумбарос возвращается.
Люди начали выходить из церкви, чтобы глотнуть свежего воздуха, посмотреть, что происходит, оглядеться, выкурить сигарету.
Никос отвел жениха в сторону.
– Никто не отвечает, – шепнул он на ухо Акису. – Я думаю, мы должны отправиться туда. Прямо сейчас.
Почти все гости высыпали на улицу, провожая взглядом две решительно удаляющиеся фигуры. Они быстро исчезли за углом. Шум разговоров стих, когда стало ясно, что теперь на свадьбе нет ни невесты, ни жениха, и общее ликование сменилось подавленностью.
От Нафплиона до дома невесты в деревне было десять километров по узкой петляющей дороге. Никос и обычно-то водил очень лихо, а сегодняон несся сломя голову. За всю дорогу оба, и жених, и шафер, не проронили ни слова.
Все дома в деревне были выстроены из бетона сравнительно недавно, не более двадцати лет назад, однако краска на них успела покрыться пятнами и начала шелушиться. Пекарня, магазин, кафенион, школа и громадное здание муниципалитета выкрасили в одинаковый сероватый цвет, а чтобы улица своими резкими линиями не напоминала чертеж, вдоль нее посадили деревья.
Наконец Акис и Никос увидели дом невесты – того же скучного цвета. Вьюнки на перголе завяли, листва с растущей во дворике оливы облетела. У входа стояла машина, готовая отвезти невесту в церковь. Машина была кроваво-красного цвета – такого же, как и розы, которые Акис все еще судорожно стискивал в руке.
У дома стоял старик лет шестидесяти. Слева от него – молодой человек, справа – девочка. Отец, брат и сестра невесты, принаряженные к торжеству. Дешевая ткань мужских костюмов отливала ярким блеском даже в такой облачный день; накрахмаленные воротники новых рубашек вреза́лись в шею; узкие туфли жали ноги. Отец и сын были сухопары. Платье на девочке трещало по швам, что еще больше подчеркивало ее полноту. Пятна пота под мышками расползались по рукавам, глаза ее опухли от слез. Все трое были бледны, лица казались безжизненными.
Акис подошел к отцу невесты, заглянул ему прямо в глаза. Они были одного роста. Сын сделал шаг к отцу, желая защитить старика, а дочка ухватила его за руку. Все молчали.
