Веруня вставала, грациозно потягивалась, хватала в охапку растрёпанную Солоху. Срочно умывалось лицо, заплетались косы, будились старшие сыновья Димочка и Валерка. Валерка, как старший, посылался по городку играть сбор. И вся семейка, включая двух Солохиных старших братьев, взбудоражив весь военный городок, неслась в «Нымме» на станцию, где быстро приобретались билеты, и весёлая электричка на полной скорости несла их в счастливую страну: «Клоога ранд».

За сказочными летними днями наступала осень, и папа уходил в далёкое плавание, но пока ещё было лето, а оно предполагало для Солохи возможности ни с чем несравнимые. Главное – каждоутренний контроль жизни своего любимого городка. Обход своих владений Солоха начинала сразу же после семейного завтрака.

Покапризничав над тарелкой, выбегала из-за стола, ловко уворачивалась от маминой влажной руки, пытающейся утереть её замызганную рожицу и – бегом!

Бегом на свободу! Туда, где ждали её очень важные и довольно фискальные неотложные дела.

Вера кричала с мольбой вдогонку:

– Доча, умоляю, не ходи ты по людям, не позорь нас! Ты же вчера и папке обещала! – но Солоха уже не слышала ни мольб, ни причитаний.

Первым на обходе стоял дом Федякиных. Там чернявая Танька топила печку, а пьяненькая тётя Клава собиралась в лавку за продуктами и насчёт добавить. В доме пахло нищетой и прогорклым маслом.

– А что у вас на заврик? – тягуче протянула Солоха.

– А вон картошка жареная, там, в сковородке ещё осталась. Хочешь? – спросила Танька.

– Хочу, – жалобно пропищала Солоха.

Танька соскребла в блюдце остатки картошки и поставила перед Солохой, взгромоздившейся на табуретку.

– А тебя что, завтраком не кормили? – удивлённо вздёрнула бровь Танька.

– Не а! – лицемерно-грустно ответила Солоха, самим ответом давая понять, что в доме её кормят далеко не всегда, да и вся жизнь её в родном доме тоже не рахат-лукум!

Доклевав остатки картошки, Солоха заторопилась дальше. Мимо двух Танькиных братьев и похмельного дяди Димы в соседний двор к Крутихиным.

Забравшись на крыльцо, косточкой указательного пальчика постучала в дверь и не дожидаясь традиционного: «Входите, не заперто!», ввалилась прямо в большие крутихинские сени.

На полу сидела Марья Ивановна. В широкой, с претензией на цыганскую, юбке, и веером метала карты. Полным ходом шёл процесс гадания.

– Здрасьте, – елейно произнесла Солоха, – а што вы тут делаете?

– Не мешайся, я смотрю карты на Веронику, сиди и молчи, не мешай!

Солоха притулилась к грязному подоконнику, пытаясь приобщиться к таинству.

Вероника смотрела на Марью Ивановну, не дыша, глаза бегали от лица гадалки к её рукам и обратно. Лицо самой «гадуемой» было покрыто красными пятнами волнения, оно горело, как отхлёстанное крапивой.

– И быть тебе в скором будущем невестой короля червоного. Любовь у вас будет сумасшедшая, но помешает вам бубновый валет, молодой и при деньгах, но привязанный к крестовой даме, а та…

– Так это ж не дама никакая, а валет хрестововый, я его знаю, он много денежных хлопотов приносит! – брякнула Солоха.

– А ну пошла отсюда, прохиндейка малая, что ты всё тут ходишь с раннего утра и вынюхиваешь? Что надо? Иди, куда шла! – взметнулась Марья Ивановна.

– А где дядя Серёжа? – тоненько пропела Солоха.

– В лавку пошёл за керосином, а тебе что?

– Да тётя Клава тоже в лавку пошла и, кажись тожа того, за карасином, – сочувственно пропела Солоха.

– Ну стерва, ну Клавка, ведь предупреждала, чтобы не подходила за версту! Опять напоит, опять крыша не чинена, краны чужие по всему двору разбросаны! Третий день ходят друг за другом: то по керосин, то по спички! Ну где найти управу на пьяниц этих чёртовых? А ты чего пришла? Тебе что нужно, мелкота?

– А я чего? Я мимо шла, я за семачками к Шевченихе иду.

– А та сквалыга, что так и торгует?

– Торгует, – обречённо вздохнула Солоха.

– Посадить её, спекулянтку, давно пора, по десять копеек стакан торгует, это ж какие деньжища наторговать можно? Каждый день по два рубля. А то и по три, это ж сумасшедшие деньги! А тут с хлеба на квас перебиваешься да ещё в соседях пьянь-рвань.

Дальше шло не интересное, и Солоха направилась к Шевченихе.

У Шевченихи калитка закрывалась туго и высоко, прыгай-не прыгай – пока не впустят, не войдёшь. А войти нужно было, во что бы то ни стало. Пришлось ждать пока за забором не показалась голова самой Шевченихи.

– Здрасьте! – заорала на всю улицу Солоха – А вы семачки сегодня почём продаёте?

Шевчениха вздрогнула спиной, метнулась к калитке:

– Ну что ты орёшь, как резаная, кто тебя со двора в такую рань выпускает? Какие семечки?

– А Маривана сказала, что в тюрьму вас надо посадить, что вы семачки продаёте по десять копеек. А я ей и говорю, что не правда это, что Шевчениха, ой, что вы, тока угощаете тех, которые хорошие, тем вы сами сыплете и никаких десять копеек не просите!

– Конечно, девочка моя милая, иди, давай кармашек, я тебе жареных, тёпленьких насыплю.

Солоха радостно и доверчиво подставила Шевченихе свой бездонный кармашек. В кармашке была проковыряна ею не очень крупная дырочка, в которую часть семечек попадала в закрома, то есть в пустоту между материалом и брючной подкладкой.

Когда в кармашке семечки заканчивались, Солоха снимала брючки, выворачивала их наизнанку и вытряхивала на лавочку (уже в своём саду) дополнительную впечатляющую порцию.

– Ну иди, иди, милая, ко мне сейчас водопроводчик придёт.

– Не-а, не придёт! Дядя Серёжа с тётей Клавой за карасином ушли!

И под аккомпанемент Шевченихиной ругани Солоха выкатилась на улицу. За Шевченихой путь упирался в беленький дом Муромовых.

У Муромовых особо не забалуешь: во-первых, собака. Шавка, конечно, но злая, как сто чертей. Солоха её опасалась. Во-вторых, они жадные очень-приочень, но папа Солохин ихнюю дочку Ирку от воспаления лёгких лечил, поэтому они не могли выгнать её со своего двора взашей (а очень хотелось)!

Солоха подпёрла спиной калитку и во всю мочь горла стала звать Ирку на улицу, орала долго на одной ноте:

– Ирка! Ты выйдешь или нет? Ну, Ирка, ты выйдешь или нет?

В дверях показалась толстая Муромша-старшая.

– Ира в Пярну у бабушки, ты же вчера приходила, я тебе говорила.

– Жалко… – лицемерно протянула Солоха – а кружовник у вас поспел?

Оказывается, нет, не поспел и поспеет не скоро.

– А я спелый не люблю, мне очень даже зелёный нравится! Хочите мне дать?

По всему видно было, то дать «не хочили», но пришлось.

А то бы эта задрота малая ещё час бултыхалась у калитки.

На круговом пути к дому оставался один дом. Жеремских.

Там дядя Паша, он обязательно для Солохи что-нибудь припасал: или конфетку, всю налипшую табачной крошкой, или квасу вынесет в запотелом стакане. А чаще всего прямо с грядки пупырчатый огурчик сорвёт.

На сегодня это был последний дом в обходе. Солоха прошла сегодня только по маленькому полукругу. Дел было по горло, и все важные и не терпящие отлагательств.

Тётя Аня, дядипашина жена, узрела Солоху в окно. Так жёны репрессированных углядывали в раннее зябкое утро карательные органы.

– Вставай, Паша, вставай, застилай постель, Солоха прётся, двенадцать часов дня. А у нас кровати не прибраны. По всему посёлку разнесёт, что мы целый день валяемся.

– Так она всё равно чего-нибудь разнесёт: не то, так другое чего-нибудь – филосовски заметил дядя Паша.

А Солоха уже карабкалась по высокому крыльцу, уже сопела в сенях, таща на себя тяжёлую дверь:

– Доброе утро! А вы ещё спите? А у нас папка вчера выпимши пришёл!

– И что? – заинтересовалась тётя Аня.

– Мама обзывалась сильно сволочем и ещё этим, ну как его? Кобелиной!

– Ну и…? – выгибалась дугой тётя Аня.

– А, ничего, мама спать ушла, а папа телевизор чинил, у нас яркась плавает.

– А как же он чинил, если пьяный?

– Да он не пьяный, он выпимши! – удивляясь тётианиной бестолковости, тянула растопыренные ладошки к самому её носу Солоха.