* * *
Поздним ноябрьским вечером сидим на кухне, чаевничаем. Аня уже спит, Сережка недавно вернулся с тренировки, ну а мы — мы его ждали. Пьем чай с казинаками, молодой растущий шестнадцатилетний Серегин организм увлеченно изничтожает монстроидального размера ужин. В процессе вы с Серым дежурно подкалываете друг друга. Серый демонстративно, с аппетитом наворачивая макароны по-флотски, рассуждает о том, что женщинам за сорок вредно есть сладкое на ночь. Ты отпускаешь нелестные замечания по поводу его последней пассии — не помню, как ее зовут, но на самом деле — не айс.
И как-то по ходу дела — Серый уже успел сожрать тарелку макарон и налил себе чаю — вдруг произносится фраза, от которой у меня обрывается все внутри.
— Давно сказать хотел, — «малыш» шумно отхлебывает чай, точно зная, что сейчас кто-нибудь из нас ему сделает за это замечание, — вы это… можете не притворяться. Я все знаю.
Забываю, как дышать.
— Все знаешь? — спокойно переспрашиваешь. — Замечательно. Давно хотела задать несколько вопросов тому, кто все знает. Думала, придется отложить этот момент до встречи с Всевышним. Ну, раз ты тоже в курсе всего… Мне вот любопытно — какое из решений уравнения Эйнштейна для черных дыр самое точное? Шварцшильда? Керра? Или Керра — Ньюмена?
От неожиданности Серега давится чаем, закашливается. Но с толку это его сбивает ненадолго. Корчит недовольную гримасу.
— Очень смешно, Дарина Владимировна! Я не вообще… — делает неопределенный жест рукой. — Я про вас все знаю.
— И что же ты про нас знаешь?
— Что вы … не сестры.
— А кто же мы тогда?
Смотрите в глаза другу. Я с замиранием сердца наблюдаю за этой схваткой характеров. Первым сдается Сережа. Опускает вниз глаза, и в сторону, тихо:
— Лесбиянки…
— Громче, не слышу!
Блин, Даря, что ты делаешь?! Хочу вмешаться в ваш разговор, но не могу — язык прилип к гортани.
— Лесбиянки! — Серый не кричит, но говорит вполне отчетливо. И снова смотрит тебе в глаза.
— Вот что я тебе скажу, Сережа… — ты говоришь тихо, и фирменный рентгеновский взгляд не дает Сереге отвести глаза, держит его. — Запомни одну вещь — пригодится. Не заглядывай людям в постель. Смотри им в глаза. Поймешь гораздо больше.
— А я что… — Сережка дергает плечом, но взгляда не отводит. — Я и смотрю. Я же не сказал, что я против. И, это… — чувствуется, слова даются ему непросто. Но он упрямо продолжает: — Спасибо, что не афишируете. И разговоров никаких. Нам с Анькой так проще. И вообще… Вы… как нормальные… классные… Так что… я не против, вот.
Ты взрываешься.
— Он НЕ против! Нет, Лер, ты слышала? Нам разрешили!
— Даря, — смогла наконец-то пискнуть я, — перестань…
— Дарин, ты чего завелось-то?.. — опасливо поддерживает меня Серый. Даром, что лоб здоровенный, и с одного удара челюсть может сломать…А был, кстати, у нас такой прецедент. Хоть и самооборона и все такое. До сих пор помню, как мы его забирали из милиции. И как ты молчала по дороге домой — даже мне было страшно от твоего молчания, а уж Серый… Пару месяцев был потом тише воды ниже травы. Это я к тому, что твое недовольство он очень сильно переживает.
— Вот что я тебе скажу, Лера, — ты встаешь, подходишь к окну, форточку настежь, закуриваешь, хотя стараешься при детях не курить. И мне, резко выдыхая дым: — Мало мы его в детстве пороли. Распустили, разбаловали. Вырос, понимаешь…
— Достаточно меня в детстве пороли, спасибо, — тихо отвечает Серый.
— Сереженька, — осторожно глажу «малыша» по плечу, — Дарина не то имела в виду.
О том, что он был регулярно избиваем пьяным отцом, Серый рассказал нам совсем недавно.
— Не надо мне тут на жалость давить, Мистер Толерантность, — резко отвечаешь ты.
— Не надо меня тут всякими нехорошими словами обзывать, — в тон тебе отвечает Серега. Парень умеет держать удар — твое воспитание.
— Это какими такими нехорошими?
— Нифига я не толерантный. Пид***ов ненавижу. Козлы!
Ты, едва успев сесть на стул, хохочешь так, что чуть не падаешь. Нервное это у тебя, что ли?..
— Пид***сы… Серенький, как не стыдно…
— С тобой в машине поездишь — еще и не такое услышишь…
Нет, вы друг друга стоите…
Утираешь выступившие от смеха слезы.
— Сережа, если тебе подрезал какой-то му… человек, это еще не значит, что у него нетрадиционная сексуальная ориентация.
— Дарина Владимировна, запомните одну вещь. Пригодится. Не заглядывайте людям в постель. Смотрите в глаза. Иными словами, если он тебя подрезал — значит, пид***с!
Вот засранец! Теперь уже начинаю хохотать я. Ты, впрочем, тоже улыбаешься.
— Так, мистер Толерантность! Спать иди.
— Ушел, — встает со стула и, неожиданно, серьезно: — Дарина, ты же понимаешь? Я должен был сказать…
Киваешь без тени улыбки.
— Понимаю. Сказал — молодец. А теперь — спать живо! Пока не выпороли тебя.
— Ой, ой, ой… Лер, накапай ей успокоительного, а то разошлась что-то…
Стремительно исчезает с кухни, чтобы оставить за собой последнее слово.
Сидим, молча смотрим друг на друга. А все обошлось к лучшему, кажется…
— Слушай, Лер, — нарушаешь молчание ты. — Раз уж Серый все знает… Не потрахаться ли нам на кухонном столе? Давно мечтаю…
— Э-э-э-э-э-э-эй!!!! — раздается из-за угла коридора возмущенный вопль. — Я все слышу! Только попробуйте! Я ведь могу и передумать! И запретить вам!
Хохочем обе, сбрасывая нервное напряжение. Семья у нас… все с придурью — кто больше, кто меньше.
* * *
В тот день я пришла домой рано. Неважно себя чувствовала, да и работы было немного.
Мои надежды полежать после обеда Серый разбил вдребезги. Поймал на кухне.
— Лера, мне с тобой поговорить надо.
Начало ничего хорошего не сулило. В целом. Ибо, несмотря на вашу бесконечную грызню и взаимные подколы, все свои жизненноважные вопросы Серега обсуждал именно с тобой.
— Что случилось? — осторожно опускаюсь на стул.
Серый молчит, крутит в руках чашку с чаем.
— Сережа! — пугаюсь уже по-настоящему. — Не молчи! В чем дело?
— Я Марину Константиновну тут недавно встретил…
Не сразу понимаю, о ком речь. Потом все же вспоминаю. Марина Константиновна — работник социальной службы, которая в свое время оформляла документы на лишение родителей Сережи и Ани их родительских прав, а потом — приходила к нам — проверять, как живут усыновленные дети. Впрочем, ей уже с первого раза стало ясно, что с детьми полный порядок, их любят и всячески балуют. Какое-то время еще приходила к нам — больше для того, чтобы пообщаться с хорошими людьми и зарядиться позитивом, как мне кажется. Потом — перестала, у социальных работников лишнего свободного времени не бывает.
— Зачем ты с ней встречался? — удивляюсь.
— Случайно вышло.
Смотрю недоверчиво.
— Да правда случайно! На улице встретил…
Серега вздыхает.
— Так, Серый! Прекрати трепать мои нервы и быстро говори, что там тебе Марина Константиновна сказала?!
Сережка смотрит на меня совершенно несчастным взглядом.
— У этих… еще один ребенок родился.
Соображаю быстро.
— У твоих родителей?
— Биологических, — резко выделяет слово Сережа.
— Что еще?
— Ну, как и следовало ожидать… Год назад их прав лишили. Тимура… — он как-то по-особому произносит имя своего младшего брата, — в Дом Малютки забрали.
— Серенький…
— Он больной весь! Она же… пила, поди, не просыхая! Ей же по херу было, что беременная, что ребенка калечит!!!
Серега орет, у меня — мороз по коже.
— Что там у него, Сереж? Ты знаешь?
— Марина Константиновна рассказала. Слышит плохо. Не глухой, но плохо… слышит. Но это фигня. Там с почками что-то… серьезное. Инвалид он, вроде.
Страшно. Горько и страшно то, о чем говорит Сережка. Как же так можно…
— Лера… — всхлипывает вдруг Серый. Наш Серый — независимый, сам себе на уме, ехидный и вредный Серый — всхлипывает?! Поднимаю на него взгляд — слезы в его глазах. Да видела ли я нашего Серенького плачущим? По-моему, нет. — Лер, как ты думаешь?… Можем мы его… забрать? Дарина согласится?
