- Потому что не каждый день журналисты зарубежные приезжают. Андрей, ты от камер только подальше держись, если зубы не лишние. У них там есть нужные люди, которые и расскажут, как хорошо мы тут живем и идем на поправку.

Андрею и жаловаться было не на что особо. То есть было, но объяснить этого, тем более на камеру, он не смог бы. Рассказать историю с санитарами? Жаловаться на электрошок? Все это казалось тут, даже не в этой больнице, в стране, в порядке вещей. Общее приличие, скрывающее огромную темную яму, в которую сам Андрей с радостью бы не заглядывал. И вроде бы нормально все, и улыбаются все, и все тут для твоей пользы, но ощущение, что попал в фильм ужасов, и в каждом шкафе по монстру-маньяку понатыкано. Он боялся и в то же время ждал возвращения Саши. Боялся потому, что тот мог ненавидеть его за то, что Андрей втянул его в эту историю. И все равно верил, что нет, не будет.

Саша был памятью о тех временах, когда еще что-то можно было исправить. Успешно забытой за ненадобностью. Тогда показалось, что лучше и забыть, в конце концов ни Андрея, ни его семьи борьба всех этих людей так и не коснулась. Все осталось как есть, и если бы не ориентация - поступал бы сейчас в институт, строил бы планы. И наверняка пытался бы понять, почему друг с другого факультета привлекает больше, чем первая красавица института.

Выход во внешний ухоженный двор был похож на выход в космос. Заходилось сердце от невозможности этого. От того, что можно устроиться с книгой под деревом, подальше от шума, и никому не мозолить глаза. Но на прогулку выпустили всю больницу, ее пациенты бродили по периметру, как овцы, и не знали, что им со всем этим богатством делать. Доктора предлагали шахматы, шашки, ракетки. Расставляли их, словно они были фоном для фильма. Выбранное Андреем место забраковали, мягко попросили пойти читать на лавочку.

"Озеро", в котором жил Андрей, вдруг превратилось в речку, появились новые лица, и у них с собой были камеры. И тогда Андрей почувствовал себя запертым в клетке хомяком, на которого пялятся через зрачок камеры миллионы зрителей. А ему даже сказать им нечего. Что могло бы прорасти из него, если бы его не похоронили тут, оставив единственную надежду - вывернуться наизнанку. Перестать быть собой, но остаться клейменым, заподозренным и навсегда непригодным. Андрей уже боялся мира за этими стенами. Здесь ему не хотели зла, снаружи люди не были так осторожны к парням с его клеймом.

И внутренне напрягся, когда включили камеры. Что-то заставило застыть, попытаться отсесть в заросли подальше и не попадать в объектив. Репортеры говорили на немецком, врач отвечал на ломанном английском. И улыбался, всерьез, как обычно улыбался им, пациентам. Словно с той стороны на него смотрели такие же "больные" люди.

А потом что-то случилось. Перелом. Сначала стало тихо, слышно было только речь на фоне, и Андрей воспринял эту тишину как то, что остальные тоже смутились от пристального внимания, тоже ощутили себя животными в зоопарке. Но нет, многие словно играли в "Морская фигура замри" - перестали переставлять шахматы, оборвали оживленный разговор, побросали книги, газеты. Отвлеклись на них остальные, смотрели удивленно, как и Андрей. И только доктора и репортеры, поглощенные собой, воспринимающие этих людей только как фон, продолжали заниматься делом.

Первым встал Эдуард. Прошел по доске с шахматами, раздавив ее, разбросав фигуры и, набирая скорость, бежал, как в атаку, к железному забору клиники. Санитары заметили, наконец, бросились наперерез, Эдуарда сбили с ног. Поймали еще одного. Но санитаров не хватало на всех. Андрей смотрел, завороженный, и не понимал. Если они вздумали бежать, то почему к забору, а не к широко открытым воротам клиники. Опомнился доктор, словно оборотнем перекинулся, заорал прокуренным голосом:

- Вырубай! Вырубай сейчас же!

И Андрей подумал, что это про камеру.

А потом первый из пациентов добрался и схватился руками за прутья забора. Разряд был как от удара молнией, первый рухнул на спину. Спотыкаясь, спеша к чему-то, забора коснулся так же отчаянно второй больной, с тем же результатом. Пятерых зажарило, прежде чем охранник, мямливший: "Так ведь убегут", выключил напряжение. Спокойный сад в момент превратился в поле боя.

- Камеру свою поганую убери, а то разобью нахер! - на русском орал доктор, пытаясь отнять у оператора его аппаратуру. Но еще громче орал Эдуард - рыдал, зубами вгрызался в траву, в землю, но никак не мог остановиться. Даже тех, кто вел себя спокойно, заталкивали обратно, в больницу. Крутили руки "бегунам". Андрей по дороге к больнице оборачивался и видел - бежавшие до этого останавливались. Будто спешили на поезд, который только что перед их носом ушел.

Ночью больница выла, хотя в палатах все было спокойно. Как настоящая психбольница, у которой вдруг случилось полнолуние, обострение. Бегали санитары, орали что-то врачи и срывались на них. Из комнаты лучше было лишний раз не высовываться. Андрея при попытке проверить, что происходит, затолкали в палату, захлопнули дверь. Тут оставался только Егор, и тот ворчал нарочито громко, чтобы и Андрей слышал: "Оставили бы ток. Пусть бы подыхали... Раньше надо было подыхать, тут никто не даст..."

Через час от начала переполоха дверь открылась, и в палату вошел заросший бородой Александр, пожал руку Андрею. Видя это, Егор ему руку жать отказался, надел наушники и закрылся с головой одеялом.

- Как это было? - спросил Саша, закуривая. Андрей, все еще завороженный, пожал плечом неуверенно, потом понял:

- Ярко.

- Жаль, я не видел...

- Люди умирали, - обиделся Андрей. Он не знал точно, умерли ли те люди, но это был самый жуткий вариант, и сознание подсовывало только его.

- А что, Андрюша... А тут они небось живут? - подмигнул Саша, изобразив голос умудренного опытом старца. - Могли ли думать все эти великие физики, что их электричество будут через людей пропускать. Пытать, убивать. Или тоже, - он кивнул на Егора, - скажешь, что это лечение у вас такое, а не пытка?

- Я ничего не скажу, - Андрей сел на свое место, запустил пальцы в отросшие волосы. Очень хотелось холодной водой умыться и непременно что-то делать. Не спать. Зудело внутри. - У меня ощущение какое-то приторности. Лицемерия, они же все...

- Ваше поколение, наверное, последнее, которое еще знает, что они люди. Здоровые нормальные люди, которых выставляют как больных. Все, Андрюх. Дальше туше, следующие будут сами в больницы сдаваться... - Саша отвернулся и как-то погрустнел. Стряхнул пепел в стеклянную банку на подоконнике. В палатах курить запрещалось, но сейчас всем было не до этого. - Мы, знаешь... вас тоже как-то... не уважали, что ли.

- Брезговали, - поправил безжалостно Андрей. Сел напротив, как собеседник, готовый слушать все, что ему скажут. Саша вздохнул и кивнул:

- Ну да. Но это как когда в тюрьму попадаешь. Там алкоголики, наркоманы и грабители. А ты сидишь с ними, говоришь и видишь - нет. Это прежде всего люди. Есть и среди них дрянь, есть и среди вас... Но все люди. Все люди...

Докурил сигарету, затушил в банке, думал о чем-то своем. Андрея вдруг рассердил такой тон, эдакий свысока, словно Александр - культурный европеец приехавший просвещать аборигена.