Annotation
Ближайшее будущее, за ориентацию отправляют на принудительное лечение в загородный санаторий.
Базов Сс
Базов Сс
Тихий омут
Он помнил маму совсем молодой, в летнем сарафане, с распущенными длинными волосами, в соломенной шляпе. У нее были веснушки, и ему, совсем ребенку тогда, она казалась феей.
Помнил, как упал с дерева, был открытый перелом руки. И мама, бледная от ужаса, прижимала его к себе и качала, пока не приехала "скорая". Помнил, как она вешала на холодильник его рисунки, как желала спокойной ночи, как возилась с его младшим братом, ворковала над ним.
Женщина из последнего воспоминания не могла быть его матерью. Не могла его мама, которую он так любил, вышвыривать из шкафа мимо чемодана его вещи, не могла кричать на такой противной, истеричной ноте, и лицо, искаженное гневом, было вроде как и не ее. Сказав себе, что это была не его мать, Андрей, наконец, успокоился. Он мог продолжать любить ее.
В семнадцать лет влюбился впервые и, осознав, липким потом покрылся от ужаса. Избранником оказался учитель физики Павел Семенович - молодой, серьезный, почти никогда не улыбавшийся, хранящий какой-то оттенок печали на своем лице. И, конечно, Андрей тут же придумал себе красивую историю, в которой учителя мучают его гомосексуальные наклонности, и в которой хорошие оценки ему ставят не за отлично изученный материал и усердие, а по личным симпатиям.
Наверное, любовь правда что-то делает с мозгом человека, заставляет терять всякую осторожность, мечтать о несбыточном. Вряд ли животные умеют любить, у них только размножение, а людей наплодилось слишком много и, чтобы заглушить в них этот инстинкт, природа наградила их способностью любить. И Андрей даже не сказал учителю. Он зашел издалека, он спросил, согласен ли тот с этими дикими законами об искоренении гомосексуализма в стране.
А к вечеру за Андреем приехали двое в синей полицейской форме, с розовым треугольником на борту автозака. Тогда его мама и превратилась в это незнакомое и омерзительное существо. Андрей не сопротивлялся, хотя и догадывался, что его отвезут не в самое приятное место. Полицейские спокойным изваянием стояли у него за спиной, посматривая на часы, не реагируя на истерику женщины.
- У тебя же младший брат! А что, если бы это не узнали? Дальше что? Ты же не трогал его? Андрей, если трогал, то можешь вообще сюда не возвращаться, понял?! Господи, да за что же мне это? Что я сделала не так?
Андрей молчал. Наверное, стоило плакать, успокаивать ее, говоря, что он ничего не делал, просить прощения за то, что подвел ее. И клясться, что его вылечат. Позже Андрей понял, что это одно из главных его отличий - ему не было стыдно. Он ничего плохого не делал, он просто был такой, и жизнь матери испортила не его ориентация, а общественная идеология, которая диктовала, что быть матерью такого выродка - позор.
Но он стоял такой же безразличный, как полиция за его спиной, и ему казалось, что он присутствует на собственных похоронах.
Брат, до этого запертый в комнате, выбежал вниз, к подъезду, чтобы посмотреть на него. В белую газель с решетками Андрей заходил сам, и полицейские напряглись, когда он остановился. Что-то надо было сказать восьмилетнему брату, который смотрел на это с отчаяньем и пока не понимал - за что? В чем виноват брат? В чем виноват Андрей, казавшийся ему самым хорошим человеком в мире?
- Меня не убьют, только полечат, - пообещал Андрей, и брата как прорвало:
- Врешь! Врешь! Иначе почему мама рыдает?! Иначе, зачем они тебя в клетку?!
Младший брат так и остался последним любимым человеком, который его не предал. Иногда что-то желчное и темное внутри Андрея говорило: "А что, если он вырастет, и с экранов телевизоров ему тоже объяснят, что это такое и насколько омерзительно?" И не хотел сам себе верить.
Больница напоминала бы санаторий, если бы не решетки на окнах, колючая проволока и дюжие охранники. Что-то среднее между психбольницей, тюрьмой и турбазой. Тут был огромный сад, ухоженный, но пустынный, хотя стоял самый разгар дня. Чистый коридор с хорошим ремонтом, запах еды, похожий на запах из школьной столовой (и не сказать, чтобы мерзкий, но не родной), на окнах цветы и светлые занавески. И попадались ему у входа только медсестры, спокойные и бледные, как куклы, и санитары, высокие и сильные. Андрею начало казаться, что все не так плохо. Его посадят в палату, будут давать таблетки, друзьям медперсонал будет рассказывать о них, как о психопатах, шизофрениках, только еще более мерзких. Но его оставят в покое.
Андрей тогда еще оставался слишком наивен. Но в тот день его правда больше не трогали - отвели в одиночную палату, где лежали книги, играло радио, но в целом кроме кровати и тумбочки не было никой мебели. Зарешеченное окно выходило в сад. А стены были обиты чем-то мягким, плотным, но не для того, чтобы пациент не поранился. Это было нужно для звукоизоляции. В этой палате он оставался только на одну ночь.
В этот ад Андрей погружался постепенно, по спирали, и ему по-прежнему казалось, что все не так плохо.
Утром после завтрака всех согнали в зал лектория, похожий на концертный. Образ дополнял тучный лектор, похожий на лысеющего конферансье. Зычным голосом он вещал:
- Я вижу перед собой много красивых, сильных, хороших парней. Любая девушка была бы счастлива с таким парнем. А какими прекрасными будут ваши дети. О, какие это будут дети! Педерасты - это тупик. Я знаю, вы только запутались, вам хотелось чего-то нового. Но подумайте сами - как же мерзко это, трахаться с жирным волосатым мужиком.
"С ним, что ли?" - брезгливо подумал Андрей. Санитар отобрал карты у игравших на задних рядах, разбудил одного из заснувших, с его стороны раздалось ворчливое: "Да что такое-то?.. Каждый раз одно и то же, осточертело за два года".
"Два года, - прикинул Андрей. - Мне будет девятнадцать через два года. Чего я хотел от жизни? Говорят, со справкой из этого места сложно устроиться на работу. Никакой профессии, связанной с детьми. Никаких силовых работ, вроде полиции и пожарных. Никаких руководящих постов. Я мечтал увезти маму летом на море после того, как найду хорошую работу".
Отец ушел от них вскоре после рождения младшего брата, и Андрей был достаточно взрослым не только для того, чтобы это принять, но и для того, чтобы разъяснить маме с братом. Последние несколько месяцев перед уходом отца Андрея не покидало ощущение, что и он, и мама, вся их семья для папы - балласт. Где-то там для отца было что-то более интересное, новая жизнь, и даже дети там были ему интереснее и любимее родных. И лучше было его отпустить, чем терпеть это ощущение собственной ненужности. Интересно, что сказал бы отец, если бы еще был дома? Избил бы, наверное. Да и черт с ним, мать ему никогда не призналась бы, ведь она будет думать, что это ее вина.
Младший брат, Сергей. Конечно, к нему не было никакого извращенного влечения, да это и казалось диким. Но было приятно, что кто-то еще способен любить его как человека, кто-то еще помнил его не по ориентации, а по поступкам.
