Не обращая внимания на Лушу и Лесовушку, резво наполнявших свое лукошко опятами, девушка принялась собирать грибы.

- Ты это, - остановилась в недоумении Лесовушка, - шла бы отсель.

Девушка с недоумением посмотрела на крохотную старушку, потом сложила пальцы колечком и щелкнула по Лесовушке, отчего та слетела с бревна в куст крапивы.

- Сама бы шла! - сказала девушка и заливисто захохотала. Она приблизила лицо к Луше и начала ее рассматривать. Глаза у девушки были красивые, как цветы с зеленовато-голубыми лепестками.

- А ты кто? - спросила девушка.

- Я Лушенька-норушенька, - ответила Луша.

- А я Дарья из Скородумовки, слыхала про меня?

- Слыхала, тебя еще строптивой называют.

- Вот еще! - фыркнула девушка, - да такой доброй и ласковой еще поискать. Я ж как соломка стелюсь, поперек не говорю, только вдоль.

- А бабушку мою зачем обидела?

- Так это бабушка? - удивилась Дарья и так раскрыла свои зелено-голубые глаза, что они стали огромными, как чайные блюдца. - Я думала мышь какая, крыса лесная.

- Я тебе задам крысу, - бормотала старушка, вскарабкиваясь на дерево, - ты у меня получишь.

Дарья засмеялась, но Лесовушка сунула коричневые пальцы в рот и так свистнула, что верхушки деревьев закачались, а листья посыпались частыми желтыми каплями.

На полянку вышли волки. Они наклонили головы и сурово исподлобья посмотрели на девушку.

- Подумаешь, напугала, - пробормотала та, прячась за стволом дерева.

- Не напугала? - усмехнулась Лесовушка, махнула рукой и волки ушли,- раз ты такая храбрая, отправляйся домой, милая. Вспомнишь меня еще не раз. Как надумаешь прощения просить, приходи.

- Еще чего, - взвизгнула Дарья и, подхватив корзинку с грибами, вихрем пронеслась мимо Лесовушки и скрылась за деревьями.

- Ой, что ж в мире делается, - осуждающе сказала старушка, глядя в след девушке. - Девки совсем стыд потеряли, старших не слушают, грубят. В мое-то время - Лесовушка покачала головой, подхватила наполненную доверху корзину.

- Лушка, я пошла грибы солить, а ты по лесу погуляй, полюбуйся на осеннюю красоту.

Наступили первые утренние заморозки. По утрам пожухлая трава становилась седой.

- Зимой пахнет, - говорила Лесовушка. - То ли дальше будет, иной раз и не поймешь, был ли денек или не был. Как станет с утра хмарь, и солнышка светлого не увидишь.

Вечера становились длиннее, день скукоживался.

Однажды вечером в избушку ввалилась старуха с длинным синим носом. Она была одета в грязные лохмотья, через которые проглядывало голое тело.

- Сидишь, - тонким неприятным голосом заверещала старуха, и взмахнула нескладными тощими руками. - Чаи распиваешь.

- Свое пью у других не прошу, - спокойно сказала Лесовушка, наливая себе чашку чая из самовара.

- Небось не угостишь?

- Отчего же, присаживайся, Кикимора.

- Еще чего! Думаешь я позабыла, как ты меня с заветной ягодной полянки прогнала.

- А чего тебе делать на моей полянке? - взвилась от негодования Лесовушка, - ты ее не берегла, ягодки не холила и не нежила, дождичком теплым не поливала, злых жуков не гоняла, а хороших не привечала. А туда же - с корзиной прибежала. Вот посмотрю на тебя, кикимора и думаю: бессовестная ты. Мало ли в лесу полянок, любую выбирай.

- Зато тебя совестливую скоро со свету сживу! - радостно прокричала старуха и, выпучив глаза, показала длинный язык. - Знаю теперь, как силы набраться. Скоро весь лес моим будет, медведи начнут на задних лапах ходить, волки как собачки ластиться, а олени будут меня в карете катать. Вот! Ни ягодки, ни грибочка, ни даже гнилого желудя ты, хворья пучеглазая не получишь. Надоели вы мне! Теперь я за главную!

Лесовушка поперхнулась чаем.

- Ты либо на обед лебеду ела, дурында?

Кикимора запустила тонки длинные пальцы в копну нечесаных волос и сказала:

- А посмотрим, кто из нас дурында. Как силы наберусь, выгоню тебя из леса.

- Ах ты булдыжка комариная, - Лесовушка рассердившись поднялась из-за стола, но дверь захлопнулась и Кикимора исчезла.

На следующий вечер на огонек заглянул Фома Никанорыч. Он сразу присел за стол к пыхтящему самовару и принял из рук Лесовушки чашку с чаем.

- Хорош у вас чаек, Пелогея Степановна, - нигде я такого не пивал.

Старушка вяло махнула рукой:

-Без настроения делала, Фома Никанорыч. Вчера приходила булдыжка комариная, да так меня расстроила, что всю ночь сливовой наливочкой спасалась.

- Кикимора что ль? - усмехнулся Фома Никанорович. - Бегает по деревне и кричит: Скоро сила у меня будет немереная. Всех переполошила.

- Глупа.

- Да не скажите. Живет у нас в Скородумовке мужик, Дюжа по уличному. Сила у него была неимоверная. По четыре мешка ржи на спину забрасывал, лошадь с телегой из трясины вытащил, бревна, как соломинки в руках вертел. А сейчас лежит и ложку поднять не может, тяжело говорит, вся сила ушла.

- Куда? - удивилась Лесовушка.

- А вот и не знаем, мы уже совещались по этому поводу, да ничего не поняли. Но тамошний домовой рассказывал, что повадилась в последнее время на огонек кикимора. Сто раз говорил: не связывайтесь с этой проходимкой, от нее одни беды. Но молодежь нас, стари ков, не слушает, все хочет по-своему сделать. Весело с ней, видите ли, в карты играть и мышей по избе гонять. Я-то ее шутки знаю, то куделю перепутает, то нитки порвет, никогда ее не пускал. Но вчера и я сплоховал. Дождик шел, слышу, кто-то скребется у двери и жалобно плачет. Приоткрыл я дверь, а там Кикимора стоит, мокрая, нос синий, глаза запавшие.

- Никак впустил? - взмахнула руками Лесовушка.

- Впустил, - повесил голову Фома Никанорыч. - Больно жалка она была. И не уследил. Поначалу она вроде тихо себя вела, прикорнула в уголке, все всхлипывала, плакала. Я ей и кашки дал, хозяйка сегодня молошной угостила, и пирожка кусочек выделил, и молочка кружечку налил. Вроде тихо все было, спокойно. Хозяева за занавесочкой храпят, часы тикают, сверчок запел за печкой, кошка мурлычет. До т ого хорошо и уютно в нашей избе, что я закрыл глаза и тоже заснул. Проснулся ближе к полуночи. Лунный свет лежал на полу ровной дорожкой, глянул в уголок, где Кикимора сидела, а там пусто. Я тихонько отодвинул занавесочку а на груди хозяина сидит Кикимора и через деревянную трубочку будто что-то в себя втягивает. Зыркнула на меня со злобой, молча слезла с кровати пошла к двери. Я ее за руку было ухватил, а она, не поверите, Пелогея Степановна, как пушинку меня отшвырнула. Пролетел я через всю избу, на кота свалился и до утра от боли и обиды плакал. А утром хозяин не поднялся. - Силушки, говорит, совсем не осталось. Пришла беда, отворяй ворота, Пелогея Степановна. Погубит нас кикимора, изведет весь лес.

- Ах ты, булдыжка комариная, - ругалась лесовушка. - Да где ж она взяла эту трубочку?

Фома Никанорыч всхлипнул, пожал плечами и впился крепкими зубами в очередной бублик.

- Но, но, - сказала Лесовушка поспешно убрала блюдо с бубликами подальше, - ты от расстройства уже пятый мелешь.

- Это правда, Пелогея Степановна, я как начну переживать, так ем и ем. Слыхал я, что ходила Кикимора в дальнюю сторону, долго ее в лесу не было, не заглянула ли она к старому Ведуну. У него в сундуках чего только не сложено, и сапоги-самошаги, и скатерть-самобранка, и волшебная шапка, которую если наголову наденешь, сразу невидимым становишься.

- Диковинок у него много, это правда. Ведун по всему свету ходит, их собирает. И у меня бывал, отдай, говорит, дорожку пряменькую. Даже денег предлагал. А на что мне деньги. У меня курочка яичек нанесет, козочка молочка даст, грибов, ягод я в лесу наберу, кто-нибудь обязательно медку пожалует, мучицы принесет, маслица. Я не бедствую.

Лесовушка подошла к сундуку в углу комнаты, достала из фартука блестящий медный ключ, повернула его в замке и откинула крышку. - Эх, сколько добра навалено, - пыхтела старуха, доставая куски полотна, праздничные платки, почти новые башмаки, связки шерстяных носок. Где ж она? Ага, да вот.