Убедившись, что вещь брата не нуждается в стирке, Блейд аккуратно сложил её и положил в шкаф, после чего вновь вернулся к столу, ища взглядом другие вещи, которые лежали не на своих местах. Несмотря на то, что в некоторых вопросах Майкл был щепетильно аккуратен, например, он всегда так заправлял свою кровать, что этой аккуратности могли позавидовать лучшие и самые элитные отели, в иных делах парень был почти неряхой. И было два основных направления, в которых проявлялась неаккуратность, растерянность Майкла: он никогда не убирал вещи со своего стола, оставляя их грудой валяться на нём, а ещё парень не любил расчёсываться, из-за чего почти всегда ходил лохматый и смешной. Не любил или просто забывал – такое с ним тоже часто бывало – Блейд и здесь не уточнял, потому что это было делом его брата, а пытаться перевоспитать его он не собирался. Его можно было лишь принять и иногда очень осторожно пытаться корректировать его поведение.

Проведя взглядом по пыльной столешнице, на которой лежало множество блокнотов, листов бумаги, карандашей, ручек и подобного, Блейд зацепился за край рисунка, который выглядывал из-под чёрного потёртого блокнота. Обычно Майкл сам показывал блондину своё творчество, потому Блейд не думал, что брат может разозлиться, если он взглянет без спроса. Младший очень красиво рисовал, делал это с какой-то особенной душой. А, если там окажется изображено нечто такое, что бы Майкл пожелал скрыть от посторонних глаз, Блейд просто не скажет ему о том, что видел это. Как говорится – не пойман, не вор.

Осторожно сдвинув мешающий блокнот, блондин взял в руки рисунок, на котором чёрными и серыми штрихами карандаша был изображён портрет женщины. Мозгу парня хватило долей секунд, чтобы узнать лицо ненавистной женщины, которая обещала стать ему второй матерью, но на деле стала кошмаром всей его жизни, тем жестоким палачом, который отнял у него семью, дом и счастливое детство, заставив в одну ужасную майскую ночь стать невозможно взрослым.

Этой женщиной была – Фелиция Билоу, вторая жена отца Блейда и Майкла и их мачеха. Прекрасная женщина с лёгким весёлым нравом стала тем лучом света для мистера Билоу, который помог ему вновь поверить в жизнь и счастье после кончины любимой супруги. Они познакомились случайно, в супермаркете, эта женщина покорила Чарли – так звали отца Блейда и Майкла, с первого взгляда, с первой реплики, произнесенной заливистым, словно весенний ручеёк, голосом. Как-то незаметно Фелиция вошла в жизнь их семьи и совсем скоро стала её частью – прошло всего девять месяцев с момента смерти матери мальчиков, когда Чарли и Фелиция поженились, и она стала полноправным членом семьи, мачехой братьев, пообещав в своей свадебной клятве любить их отца и их самих до последнего вдоха. Но это было враньём…

И вместе с Фелицией в жизнь Блейда вошёл страх и насилие: эмоциональное, физическое и, что страшнее всего, сексуальное. Эта женщина была настоящим дьяволом во плоти с улыбкой безумного ангела, но лишь один Блейд знал это её истинное лицо, для всех остальных она была практически святой – спасительницей их семьи от тьмы.

Блейд слишком хорошо помнил тот момент, когда Фелиция впервые сделала с ним ту мерзость, которая стала частью его жизни на долгие три года. Ему тогда было всего девять лет. Это был обыкновенный дождливый ноябрьский вечер. Чарли и Майкл были у психолога, которого младший Билоу должен был посещать по предписанию врачей, а дома были только Блейд и она – монстр под слащавой улыбкой.

Блейд и до этого замечал некоторые странности в поведении Фелиции, которые она проявляла по отношению к нему, но до того вечера они носили почти невинный, пусть иногда и пугающий характер. Но в тот осенний вечер всё изменилось, в тот вечер Фелиция впервые пришла в комнату к Блейду, где мальчик спокойно делал уроки, закрыла дверь. Чёрт, этот щелчок замка до сих пор звучал в сознании парня! Она заперла дверь, подошла к мальчику со спины, положила ладони на плечи, начиная слишком по-взрослому гладить его, говоря что-то при этом. Блейд не мог вспомнить её слов, возможно, таких слов и не существовало вовсе ни в одном из языков, об этом он подумал много позже. Но тогда ему было девять, и он даже не мог себе представить, чем обернётся этот внезапный визит его мачехи.

Поварковав что-то, словно прочитав некое сатанинское заклятье, женщина развернула Блейда к себе и, толкнув его на спинку стула, полезла к нему в штаны.

Блейд зажмурился, комкая в руках угол рисунка, чувствуя, как жжёт слезами глаза, а руки невыносимым желанием сжать ладони на горле этой суки. Но такой возможности у него не было и уже никогда не будет…

В тот момент, когда Фелиция проводила слишком отвратительные для ребёнка манипуляции с его гениталиями, Блейд боялся даже пошевелиться. Кажется, он даже не дышал, широко распахнутыми глазами, в которых застыл испуг, смотря на мачеху. Когда же его тело начало реагировать на ужасную ласку, а член мальчика напрягся в ладони женщины, Блейд попытался отстранить её от себя, сказать, что ему неприятны её действия, попытаться вразумить.

Но это не подействовало. Наплетя мальчику бреда про то, что так надо, что от этого будет лучше всем, женщина продолжила свои омерзительные действия. Поняв, что уговорить её, сбежать, едва ли удастся, Блейду ничего не оставалось, кроме как закрыть глаза и безмолвно согласиться стать частью этого извращенного разврата.

«Только не говори папе. Он сам об этом просил. Не нужно донимать его расспросами».

Эти слова Фелиция сказала Блейду на прощание, довольно улыбаясь и вытирая перепачканные в почти прозрачной сперме ладони салфеткой. Салфетка отправилась в мусорное ведро, а женщина ушла, чтобы вновь прийти, повторить свои действия через день. Это стало отвратительной традицией, которая находила Блейда всякий раз, когда он оставался наедине с мачехой, а, иногда, даже тогда, когда дома был их отец. Эта женщина ничего не боялась, казалось, она просто не понимала всего ужаса собственных действий и тех последствий, которые они могут понести для Блейда и для неё самой.

«Ядерная шизофрения… Социально опасна…».

Блейд вспомнил эти медицинские определения, прочитанные им в случайно обнаруженной, тщательно спрятанной от посторонних глаз больничной справке Фелиции. Тогда, в детстве, эти сложные слова ровным счётом ничего не сказали мальчику и только потом, повзрослев, он понял, что они и были тем самым, что толкало его мачеху на её ужасные поступки. Но от этого он не начинал жалеть её или меньше ненавидеть – болезнь не является оправданием, пусть таких людей и не судят.

Она знала – знала о том, что больна, что может быть опасна. Знала и скрыла этот факт от мужа и пасынков, чтобы остаться частью семьи, которая помогала ей исполнять свою извращенную миссию.

Так начался кошмар, который стал тайной юного Блейда, навеки становясь тем ужасным и омерзительным, что грязной тенью, пропастью пролегло между ним и сверстниками, друзьями. Но мальчик молчал: молчал тогда, когда Фелиция вовлекала его в развратные действия, молчал, когда она била его, всегда делая это так, чтобы не осталось синяков, а, если и остались, то только в тех местах, которые сокрыты от посторонних глаз. Молчал, когда она говорила ему такие жуткие вещи, от которых всё холодело и волосы вставали дыбом. И всегда, вне зависимости от того, что делала с мальчиком женщина, она продолжала улыбаться. Эта улыбка до сих пор иногда снится ему, после чего парень просыпается в холодном поту и швыряет подушкой в стену, развеивая жуткий фантом памяти, падая лицом в матрас и беззвучно воя от бессилия.

Этот кошмар продолжался три года, постепенно приобретая всё более серьёзные и омерзительные масштабы. Очень скоро, всего через три месяца после того ноябрьского вечера, Фелиции надоели эти «детские игры» и она пошла дальше. Так случился первый оральный секс Блейда, а спустя полгода и полноценный. Ему на тот момент едва исполнилось десять. Это могло бы сделать его невозможно крутым в глазах сверстников, которые ещё только начинали задумываться и мечтать о женщинах, если бы не было столь губительно и отвратительно.