- Если мы не вытащим свет, его вырежут ножом, и тогда человек погибнет.

- Я не могу забрать свет у живого - это закон!

- Ещё как можешь! Нет никаких законов, кроме нас самих, - я снова прибег к тактике "вбивания" в него световых гвоздей, - верь мне, верь!

Я вдруг почувствовал, что с тех пор, как мы вынули околист из паренька без сознания, стал сильнее. Гораздо сильнее!

- Мы уже делали это, сделаем и теперь! - Сияние близнеца тяжко проминалось под натиском моего. - Да я сам сделаю!

Я вытянул руки, и из меня вдруг вырвалась песня мониска. Тело легко вспомнило всё, чему научилось в прошлый раз, время будто остановилось, и я увидел, как начинает сворачиваться паутина самых тонких отростков околиста.

Давай!

Я ускорил процесс, заставляя свет раскрываться, черпая энергию из тела живого окли.

Давай!!

Близнец, не сумев сопротивляться моему влиянию, замычал и вытянул руки. Меня охватил жар, я словно растворился в ритме чистого сияния.

Давай!!!

Околист подобрал последние щупальца и не выплыл, а вылетел наружу, словно пробка из бутылки. Петров отпрянул в сторону, близнец хотел обхватить ладонями убегавший вверх свет, но я оказался проворнее.

- Банку! - зарычал я, бросая околист в спешно подсунутую кем-то ёмкость.

Я моргнул, разгоняя морок зелёных фигур и переплетения световых протуберанцев. Перед глазами появилась закрытая банка со светящимся околистом внутри. Банку держал Пальченко. Перед ним на койке, лицом вниз, лежал мужчина. Он мелко тряся, подвывая от страха, но никто не обращал на него внимания. Искроведы и лаборанты молча таращились на меня, разинув рты, так что даже не успели подхватить вдруг начавшего качаться и оседать мониска и очнулись, только когда тот с грохотом рухнул на пол, лишившись сознания.

Часть четвёртая. Открытые ульи для насекомых

Стынет лед на губах,

Смотрит сквозь меня Судьба,

И вперед дороги нет,

Нет назад пути.

Я один навсегда,

Так жесток небесный дар,

Жизнь забыла, смерть не ждет

У своей черты...

Группа "Кипелов". "Пророк"

Искроведы

После того, как мониск рухнул без сознания на пол, на меня навалилась такая свинцовая усталость, что я даже слова не мог сказать, не то чтобы двигаться. Смутно помню, как ноги мои подкосились, но Сорвирог успел меня подхватить, вопрошая искроведов, не надо ли отправить меня в лазарет или вообще в реанимацию. "Нет, он не умирает, - успокоил его чей-то голос, может, это был Пальченко, а может, кто другой, звуки слышались словно сквозь вату, а веки будто гирями придавило. "...Записи требуют анализа, но сейчас его жизненные показатели в пределах нормы, он просто засыпает", - продолжил кто-то. "Тогда грузите на каталку и везите домой, - будто из иного измерения донёсся приказ Сорвирога, - пусть отсыпается". Больше я ничего из того дня не помню. Да и ночи тоже.

Очнулся уже на следующий день и ещё, наверное, целых полчаса, а то и больше, не мог ничего понять: ни где нахожусь, ни кто я; даже не знал, какой сейчас год и сколько мне лет! Я чувствовал себя маленьким, беззащитным, брошенным в незнакомом месте, полном неясных, но грозных опасностей. Это было так жутко, что хотелось закричать, позвать на помощь, но, к счастью, я удержался, испугавшись, что придёт кто-нибудь ужасный и сожрёт меня вместе с потрохами. Этот страх загнал меня под кровать, где я и сидел, дрожа, пока не зацепился взглядом за чёрные волосы на собственных ногах, заставившие в конце концов осознать, что я давно уже взрослый мужчина. В голове что-то щёлкнуло, страх ушёл, и я быстро вылез из-под кровати, радуясь, что никто не пришёл в комнату, пока я, как таракан, прятался по тёмным щелям. Захотелось в туалет, я прошёл в санузел, где и увидел спасительное зеркало.

Оно оказалось настоящей находкой! Пристальное созерцание собственного небритого лица привело к тому, что спустя какое-то время сфокусированное на сетчатке отражение как-то сумело отыскать соответствующую ему личность в мозгу, позволив наконец вспомнить, кто я такой. После этого мои шарики, так глубоко закатившиеся за ролики, отлипли и пришли в быстрое движение. Пружина памяти стала раскручиваться, освобождая из заточения картинки, знания, впечатления от событий, эмоции и образы.

Облегчённо выдохнув, я позвонил Ленке:

- Это я! - голос оказался слегка хриплым.

- Стёпка!

- Угу, - я откашлялся.

- Проснулся? Ну, слава Богу! Ох, ну ты как? А то я заходила к тебе часа полтора назад, но ты всё ещё спал! - затараторила, не дожидаясь моих ответов, Ленка. - Искроведы порывались тебя будить, но Сорвирог не дал - нечего паниковать, пусть, говорит, выспится!

- Паниковать?

- Ну, паниковала, в основном я, потому что боялась, вдруг ты в кому впал, такой бледный лежал, зелёный - я бы даже сказала, жуть просто! Ты знаешь, что проспал целых двадцать часов? - продолжала она кудахтать, не давая мне и слова вставить. - Это дольше, чем в прошлый раз! Мне это не нравится, я так командиру и заявила! А вообще, тебе срочно надо к Пальченко пойти и узнать, что он там, в твоей голове, видел...

В коридоре послышались шаги, и раздался громкий стук.

- Войдите! - крикнул я и, когда дверь отворилась, сказал Ленке: - Пальченко пришёл ко мне сам.

- Ух ты, позвони мне сразу же, как он тебе всё расскажет! - велела она и отключилась.

- Привет, Стёпа. - Под мышкой Пальченко держал папку с бумагами, из кармана белого халата торчал резиновый молоточек.

- Здорово, Егор!

Мы пожали друг другу руки.

- Присаживайся, - я указал ему на стул, а сам сел на койку напротив.

- Как себя чувствуешь? - взгляд Пальченко цепко пробежался по моему лицу.

- Хорошо! - ответил я, решив не принимать во внимание плохо слушавшиеся руки и деревянные после долгого лежания ноги.

- Слух, зрение в норме?

- Да.

Искровед положил папку на тумбочку и, вынув из кармана молоточек, проверил мои рефлексы.

- Ну как? - спросил я.

- Пока сойдёт... - раздумчиво протянул Егор.

- Что значит "пока"?

- Видишь ли, Стёпа... - Пальченко сел на стул и, открыв папку, принялся перебирать бумаги. Это были какие-то врачебные документы, графики, таблицы, столбики цифр с пометками от руки и длинные, во много раз сложенные распечатки чего-то, похожего на кардиограмму. Он принялся расправлять их и рассматривать, похоже, совершенно забыв, что начатую фразу надо заканчивать.

- Нет, не вижу! - спустя пару минут ожидания, объявил я.

- Не видишь? - Егор оторвался от бумаг, и с крайне озабоченным видом уставился мне в глаза. - Пропало зрение?

- Да ничего у меня не пропало! - отмахнулся я. - Просто ты сказал: "Видишь ли, Стёпа", и умолк, а я жду, жду...

- А-а, - Пальченко слабо улыбнулся. - Прошу прощения. Просто тут такое дело... - Он кое-как, скорее смял, чем сложил распечатку-простыню и захлопнул папку. - В общем, есть подозрение, что из-за контакта с мониском твой организм стал меняться.

- В каком смысле? - в животе возник неприятный холодок.

- Да вот прямо в физическом, - Пальченко пробарабанил пальцами по папке. - Околист твой растёт, проникая в мозг обширнее и глубже, чем было раньше.

- Но я его контролирую! - холодок в животе стал сильнее. - Это же я его включаю и заставляю работать так, как мне нужно, разве нет?

- Сейчас - да, но... - Егор почесал в затылке. - Я не уверен, что ты сумеешь сохранить контроль, если процесс будет продолжаться. Твой сон после контакта становится всё дольше, и в это время ты отключаешься от командования, но околист твой продолжает работать. Снились ли тебе сны и какие? А когда проснулся, неужели ты не почувствовал ничего странного?