Я подошёл к мониску вплотную, ловя уже хорошо знакомую волну.

- С верёвками ничего не получится, - медленно произнёс я. Говорить становилось трудно.

- Петров, проверь дверь в лабораторию, - услышал я голос Сорвирога.

- Заперто! - раздалось в ответ.

- Егор, развяжи мониска! - приказал командир. - Вы двое, встаньте там, а я перекрою проход.

Когда Пальченко стал распутывать верёвки, голоса уже едва доходили до моего сознания, зато я прекрасно чувствовал мониска, а он - меня. Стекла между нами на этот раз не было, и мониск, освободившись от верёвок, встал и вдруг взял меня за руки. Мыслеобразы захлестнули потоком, накрыли волной, закружили, завертели, а потом всё неожиданно успокоилось, я словно провалился в иную реальность, где мы с мониском были словно близнецы, встретившиеся после долгой разлуки. Мы оба светились бело-голубым сиянием: оно пульсировало, меняло накал, наливалось белым и скользило обратно к синему - так мы общались.

- Я рад, что ты со мной. - Его сияние обняло меня и отпустило. - Я так устаю быть один.

- Я буду стараться приходить чаще.

- Меня пугают эти люди! - близнец выстрелил протуберанцами в сторону окружающих нас матовых зеленоватых фигур и одной озарённой бело-синим, как у нас, светом - в ней я узнал Сорвирога - командир стоял поодаль, контролируя проход к выходу из лаборатории.

Ещё у одного на месте головы ярко горел, окружённый тёмной мембраной, сгусток белого света - я вспомнил, что это - дракон Петров. Остальных - все они были нулами - я видел просто равномерно зелёными.

- Не бойся, - успокоил я близнеца. - Они нам ничего не сделают.

- Но кто они? Это что - дикое поселение?

- Это просто другие люди. Они не хотят быть... - я замялся, подбирая цвет пульсации, - не хотят быть такими, как мы, и поэтому живут отдельно.

- Разве это правильно?

- Да, поверь мне, это правильно.

Какое-то время он просто стоял, возможно, раздумывая над моими словами, а я держал успокаивающий накал.

- Зачем мы здесь? - как будто бы поверив мне, наконец спросил близнец.

- Из-за него, - я показал на лежавшего перед нами человека - бледно-зелёную матовую фигуру.

- Он не умер, но свет его погас, - заметил близнец.

- Мы должны забрать этот погасший свет! - со всей возможной настойчивостью потребовал я.

- Нельзя забрать то, чего не видишь, - возразил близнец.

- Так заставь его проявиться.

- Как?

- Так же, как ты делаешь, когда забираешь свет у мёртвых! - как можно увереннее ответил я - мол, это ж само собой разумеется!

- Но он не мёртв, а у живых свет не забирают - это закон! - твёрдо заявил близнец.

- Но у него уже нет света!

- Тогда что же ты требуешь забрать?

- То, что этот свет производило. Оно перестало работать, поэтому мы должны его вытащить, - словно вбивая в него световые гвозди, объяснял я и, уловив, что близнец заколебался, тут же, что есть силы, наддал ещё жару: - Верь мне, верь!

Близнец замер, как мне показалось, в растерянности.

- Давай! - продолжил я наседать. - Протяни руки и забери! Покажи, как это делается! Давай!

Он нерешительно вытянул руки и тихонько замычал. Вибрация мгновенно передалась мне, заставив тоже запеть эту странную песню без слов. Наши сияния переплелись, и я почувствовал, как околист согревается, словно омытый потоком энергии, и начинает светиться, а потом медленно подбирает щупальца, готовясь к выходу из тела. Каждое движение, вдох, выдох, стремление - всё, что происходило с близнецом, передавалось и мне. Я пел вместе с близнецом, а моё тело училось, запоминая последовательность ощущений и действий.

Это было долго и изнуряюще, мир будто остановился, пока, миллиметр за миллиметром, околист, черпая силы из каких-то своих, очень глубоко спрятанных и не использовавшихся до этого запасов, подтягивал многочисленные отростки, постепенно отпуская тело. Сначала втянулись наитончайшие нити, что отняло львиную долю энергии и времени, потом, когда полностью отлепилась эта опутавшая, казалось, каждую клетку, паутина, дело пошло гораздо быстрее: чем толще были отростки, тем легче они вылезали из мозга.

Когда все щупальца наконец были убраны и сгусток света выплыл из тела, я почувствовал, что едва стою на ногах. Песня стихла, голова у меня закружилась, на плечи навалилась чудовищная усталость. Последнее, что я помнил, прежде чем повалился куда-то назад, в темноту беспамятства, это как близнецу не дали забрать сияние внутрь своего тела, вырвав околист прямо из сложенных в молитвенном жесте ладоней.

* * *

- Степа! Стёпа, ты проснулся... наконец-то!

Женское лицо, светлые, прямо остриженные волосы, красивая... Глаза снова закрылись, в голове царила странная пустота, то и дело озаряемая короткими вспышками-картинками. Я застонал, обхватив голову руками.

- Стёпа... - она прикоснулась губами к моей щеке - знакомое тепло...

- Ленка! - вспомнил я и открыл глаза. - Ленка.

- Привет, - она улыбнулась. - Я уж боялась, ты в летаргию впал.

- Летаргия? - пробормотал я. - В каком смысле?

- Да в прямом! Почти сутки проспал, никто не мог тебя добудиться.

- Сутки?! - я сел, озираясь вокруг.

Это была моя кровать и комната, которую я делил... с кем?.. Жбан, с трудом вспомнил я, Жбан и... - А он?.. - я показал на кровать возле стены.

- Скан? - удивилась Ленка. - А что он?

Скан, точно! Я облегчённо выдохнул. Скан хотел, чтобы его, как бабу Яну, молнией долбануло для расширения способностей... Жбан умер, вдруг всплыло у меня в памяти, Жбан - предатель! Из-за него погибли мои друзья - Женя Белов и Данила Веселовский... Я аж вспотел от того, что не сразу об этом вспомнил. А на четвёртой кровати спит... Патоген!

- Патоген любит призывать, чтоб у власти на базе были нулы - чистые люди... - выдал я и упал обратно на подушку.

- Не понимаю, - Ленка растерялась. - К чему ты это?

Я не ответил, уставившись мимо неё в пространство, - в голове словно раскручивалась пружина памяти, вызывая всё новые и новые подробности моей жизни на базе.

- Да что с тобой? - в голосе Ленки слышалось нешуточное беспокойство.

Воспоминания о мониске и том, что мы с ним делали сутки назад, заставили меня податься вперёд и схватить Ленку за руку:

- Мальчишка-окли! Он жив?

Я вспомнил, как пришёл в чувство, когда Пальченко сунул мне в нос нашатырь, и увидел, как врачи грузят окли на каталку. "Он - как?" - спросил я искроведа. "Пока без сознания. Но околист вышел правильно, так что есть надежда". - "Куда вы его?" - "В реанимацию!" Каталку бегом вывезли из лаборатории, Пальченко рванулся следом, а Сорвирог, поглядев на мою рожу, заявил, что я выгляжу не лучше полумёртвого окли. Я посмотрел на мониска - он лежал на своей койке, свернувшись калачиком. "Задрых, - проследив мой взгляд, сказал командир. - Думаю и тебе тоже отдохнуть надо, а то вид у тебя - краше в гроб кладут. Давай, давай, - жестом подавляя мою попытку протестовать, велел он. - Иди пока отдохни, а будут новости, сообщим".

Ну, вот я и отдохнул... почти сутки!

- Ах, окли... - Ленка печально покачала головой. - Нет... Умер.

- Но мы же вытащили из него околист, и вытащили правильно!

- Да, околист вытащили, но в сознание парня привести так и не сумели.

- Почему, Ленка? Мозг же вроде не повреждён был!

- Околистом нет, а вот сыворотка... Искроведы говорят, это она повлияла. Сознание окли потерял сразу, как только сыворотку ввели, но было непонятно из-за чего. А когда околист вынули, то... - она вздохнула.

- То обнаружили, что сыворотка не только его, но и мозг загасила? - продолжил я за Ленку.

- Ну, типа того, - согласилась она. - Врачи пытались что-то сделать, но ничего не вышло, наоборот, стали разные органы отказывать, один за другим... В общем, Сорвирог приказал парня... того... отключить от приборов.

- Ясно, - я почувствовал опустошение. - И что дальше?