Потом рыбы пропали, и были только скучные, ровно покрашенные стены, пёстрый пол и двери. Мама с папой исчезли, он остался с какой-то чужой тётей и заплакал, но вскоре перестал, потому что понял: ей всё равно...
В следующем кадре малыш лежал на животе, а кругом слышались какие-то звуки, шаги и голоса - они говорили про подавленный околист, про восстановление функций, он не понимал, что значат эти слова, только чувствовал, как сильно болит сзади вверху шея, поэтому снова заплакал, но всем опять было на него наплевать...
Проснувшись, я удивился яркости и подробности этих сновидений. Раньше я не видел таких снов, да ещё и от чужого лица. Надо же! Серёжа, конечно, мальчонка замечательный, но я никогда бы не подумал, что общение с ним может настолько меня взволновать. Сны были такими реальными... Даже шея всё ещё горит, словно это мне, а не Серёже делали операцию по восстановлению функций подавленного околиста.
Что?!
Я резко сел на постели и провёл сзади рукой по шее. Сначала ничего не почувствовал, но потом, после неторопливого и тщательного исследования кожи, пальцы всё-таки ощутили тончайшую, едва заметную неровность. Младенцам околист запускают через большой родничок на темени, а этот разрез, наверняка, был сделан позже, чтобы добраться к давно уже приросшему "органу Божьему". Господи!.. Тихонько встав с кровати, я замер, прислушиваясь к дыханию соседа - Лёшка спал глубоко и спокойно... да, я тоже когда-то так спал... а теперь вот...
Теперь я на цыпочках прошёл в прихожую, снял там со стены зеркало - благо оно у нас небольшое, примерно двадцать на двадцать сантиметров - и направился в ванную. Там, под ярким светом ламп, с помощью двух зеркал, я его и увидел. Тоненький, белёсый, практически незаметный среди коротко остриженных волос, шрам. Прямо над околистом.
Вот тебе и сон про Серёжу! Я опустился на бортик ванной, положив на колени зеркало. Оттуда на меня мрачно смотрел всклокоченный хмурый мужик. Я представил его совсем маленьким, на руках у мамы и, прикрыв глаза, вновь ощутил тепло её ладоней, увидел, как тихо шлёпают ртами большие оранжевые рыбы в прозрачной водной глубине. Я помнил отражавшееся в прудике солнце, цветы и листья кувшинок, и красно-коричневую лавочку, на которой мы с мамой дожидались отца. Это был не сон, это были мои воспоминания! Значит, в детстве с моим околистом случилась беда, и родители привезли меня в Цодуз, в лечебницу, а там мне сделали операцию, наверное, такую же, как и Серёже, только я, в отличие от него, восстановленный околист больше не подавлял. Видимо, он у меня стал нормально функционировать, и я вернулся в семью, закончил школу, потом уехал от родителей, отучился в Академии ловчего дела, поступил на службу и успешно ловил атакованных и бесов, пока мой околист вдруг снова не засбоил.
Повезло мне, что случилось это уже во взрослом состоянии, - иначе меня ещё в детстве могли, не дождавшись положительной динамики, усыпить, как собираются сделать это с Серёжей и как сделали с той девочкой соседей Молотовых, которая домой уже никогда не вернулась. Интересно, а сколько вообще таких детей? Почему они появляются, и из-за чего у них вдруг начинают подавляться функции "Божьих органов"? А взрослые, "атакованные бесами"? Они отчего заболевают? И каков процент вылечившихся? "Люди с повреждениями околиста долго не живут, ты разве не знал?" Но Яна Корочкина жива, здорова и вполне вменяема! Да и я тоже, со своим мощным нарушением работы околиста, помирать вовсе не собираюсь. И Брухов, давным-давно ставший бесом, между прочим, тоже физически здоров как бык и соображает прекрасно... Так что же это получается?! В чём настоящая причина смерти тех атакованных, кого искроведам не удаётся вылечить? В самой этой пресловутой "атаке" или в действиях врачей из лечебницы? Что если всех тех, чей околист не поддаётся восстановлению, просто-напросто убивают?!
От этой мысли меня прошиб такой пот, что зеркало чуть не выскользнуло из мгновенно ставших мокрыми ладоней. Я аккуратно положил его на раковину, вытер лицо, шею и руки полотенцем. Бес рогатый! "Атакованных" убивают, а остальным внушают, что с повреждениями околиста долго не живут! Потому что носители зла должны умереть. Как почти полтора века назад, когда случился Армагеддон, который, оказывается, до сих пор продолжается...
Вот только определяет, кому жить, а кому отправиться на тот свет, давно уже не Господь.
* * *
На следующий день я позвонил отцу.
- Привет, пап, ну как ты?
- Хорошо, спасибо, Стёпка! А как у тебя дела, бесы ловятся?
- Да, пап, ловятся. Ещё как! - мрачнее, чем хотелось бы, произнёс я, но отец, похоже, ничего не заметил.
- О, я знаю, ты молодец! И всегда тобой горжусь, сынок! А как Зиночка? Ты ей предложение-то делать собираешься?
- Да, сделаю... попозже.
- Смотри не затягивай, а то она - девушка видная, красивая, долго ждать не станет.
- Ничего, пап, разберёмся.
- Ладно, я понял - больше не пристаю. Рассказывай сам, чего хочешь, мне так приятно тебя слышать - сто лет ты уже не звонил.
- Ты, между прочим, тоже.
- Ну, я-то - старый пень - просто не хочу тебе навязываться...
- Да ладно тебе, не такой уж ты старый.
- Правда? А для мелочи детдомовской я та ещё древность, если спросишь их, сколько мне лет, скажут - ещё до Армагеддона родился! - рассмеялся отец.
- Что, сильно достают?
- Да нет, не сильно на самом-то деле. Это ж моё призвание - детей учить. А вот взрослые, те - да, бывает. Последнее время что-то совсем ребят замучили: то исследования какие-то медицинские проводят, кровь у всех берут, то в конкурсах каких-то странных участвовать заставляют, на знание всего на свете, на творческую активность... Кто там это придумывает и зачем, если околист и так всё, что нужно для счастливой жизни, выявит?
- А тем, кто придумывает, тоже ведь околист склонности определял. Ну и наопределял, что теперь твои детки вынуждены им счастливую жизнь обеспечивать. Такое вот призвание интересное у них выявилось... - я умолк, осознав, что болтаю уже что-то не то.
В телефоне воцарилась тишина - видно, отец завис, пытаясь придумать ответ.
- Слушай, пап, - поспешил я переключить разговор в нормальное русло, - а не пора ли нам как-нибудь встретиться? Может, сходим куда в кафе, повидаемся? Я соскучился!
- Давай! Я тоже соскучился! - живо откликнулся он. - Когда хочешь, пожалуйста, я готов! В любое время после работы могу - один в четырёх стенах сижу.
- Что ж ты, совсем ни с кем не дружишь, не общаешься?
- Да нет... общаюсь, конечно. Друзья, коллеги, дни рождения... Но только, знаешь, без Гали всё это как-то... - отец шумно вздохнул, - не то!
- Всё ещё тоскуешь по ней? Три года уже прошло.
- Да хоть тридцать три, сынок! Всё равно иногда ночью проснусь и думаю: ну зачем? Зачем она пошла на эту чёртову стройку?
- Она была строителем, пап, инженером-строителем!
- И что? Сидела бы в кабинете, проекты рисовала... так нет же! Таскалась и таскалась на свои объекты. Это я виноват.
- Это был несчастный случай, пап, как ты можешь быть виноват? Несчастный случай на стройке! Тебя там даже не было!
- Вот потому-то и виноват. Потому что меня слишком часто рядом с ней не было.
- Перестань, пап. Ну что ты на себя наговариваешь? Всегда ты был рядом с нами, заботился, всё для нас делал. Я понимаю, ты тоскуешь, но тут уж только время поможет. Я, между прочим, тоже по маме скучаю. Вот только недавно её вспоминал. Тот день, когда вы меня в лечебницу возили. Знаешь, так накрыло, прямо, как наяву всё виделось.
- В лечебницу? - растерялся отец.
- Ну да. Ты почему-то никогда мне про это не рассказывал. И мама тоже. Но я помню. Был чудесный солнечный день. Мы с мамой сидели на красно-коричневой лавочке возле прудика с кувшинками и золотыми рыбами, а ты пошёл узнавать, кому в лечебнице лучше меня показать. Что было с моим околистом, пап? - я поймал себя на том, что автоматически вожу по шее, пытаясь нащупать под волосами шрам. - Почему вы это от меня скрыли? - Пальцы долго скользили, ничего не замечая, пока не поймали, наконец, едва заметную неровность.
