— А сколько человек могли проехать с тобой рядом? — поинтересовался Ахмат.
Проводник не знал наверняка, но предположил:
— Два или три, это широкий брод, великий хан.
Ахмат презрительно фыркнул:
— Думаю, что если взглянуть на твои мозги, то они не будут по виду отличаться от конского навоза. По наполнению тоже. По этому броду наши тумены не перетащатся до самой зимы...
Остальные броды оказались такого же качества; то, в чём нуждалась переправа огромного войска, следовало искать ещё выше по течению, что увело бы ордынцев далеко в сторону, и Ахмат приказал, не теряя более времени, готовиться к переправе. Воины начали рубить ветви и делать из них вязни — испытанное и самое распространённое средство, позволяющее лошади долго держаться на плаву и тащить за собой всадника. Первым неправдоподобно быстро доложил о готовности Енай. Он, кажется, лез вон из кожи, чтобы добиться почётного права повести свой тумен первым. Ахмат знал цену такой прыткости и решил всё проверить сам. В расположении тумена не замечалось суеты, деревья стояли здесь нетронутыми, и Ахмат рассердился. Он мог бы ещё простить изощрённый обман, но не такой дурацкий, в котором так и проглядывает неуважение, — может быть, Енай считает его выжившим из ума стариком, глотающим всё, что положат в беззубый рот? Тот, увидев признаки отцовского гнева, пал на колени.
— Выслушай, великий хан! Ещё на прошлой стоянке я приказал своим людям надуть по два бурдюка и обмазать бараньим жиром. За день обмякли всего семь бурдюков, но теперь они снова тугие, ибо наполнены головами владельцев. А остальные — смотри!
Енай вскочил с колен, подбежал к ближайшему воину и схватил два скреплённых верёвкой бурдюка.
— Смотри, великий хан!
Он протянул верёвку под животом своей лошади и погнал её в реку, держа бурдюки в руках. Почувствовав холодную воду, животное заупрямилось, Енай колотил его ногами, наконец бросил на землю один из бурдюков и заработал нагайкой. Он с трудом загнал лошадь, но верёвка от брошенного бурдюка прошла между её задними ногами. Енаю пришлось спешиться и поправить, только теперь дело пошло по-задуманному. Сделав большой круг, он выехал из воды и сказал плохо слушающимися синими губами:
— Ты видел, великий Хан? Так, говорят, переправлялись наши предки через степные реки.
Ахмат ласково посмотрел на сына: мальчик неплохо соображает, правда, ему пока не хватает умения, но дело поправимое. Этот способ позволит сделать переправу внезапной и быстрой, как раз такой, какая сейчас нужна.
— Привяжи-ка свои бурдюки сюда, — показал он на подпругу своего седла. Сын бросился выполнять приказ, руки его дрожали и плохо слушались. — Покороче, покороче, и не торопись, спешить будешь на переправе...
Ахмат проверил привязку и послал коня. У него был старый конь, служивший добрый десяток лет, но Ахмат не сменял бы его ни на какого молодого — со временем надёжность ценится выше, чем резвость. Такой пойдёт за хозяином в огонь и в воду без плети и строгого понукания. Действительно, конь уверенно вошёл в воду и легко проплыл десяток саженей. Ахмат выехал на берег и почувствовал сильный, несдерживаемый озноб. Мелькнула мысль: зачем он в свои годы подвергает себя тяжким испытаниям? И мысль пришлось отогнать — через час вся Орда узнает, что хан баз страха вошёл в ледяную воду, и это послужит достойным примером для каждого. Ахмат усилием воли унял непослушные губы и бросил сыну:
— Теперь ты понял, как нужно пользоваться бурдюками? Учи своих людей и завтра начинай переправу первым!
Енай запрыгал, как выпущенный из загона жеребчик, и Ахмат покачал головой, правда, без всякого осуждения.
Русские внимательно следили за движением ордынцев. Как только обозначился их отход от Любутска, начали перемещаться к западу и рати Ивана Молодого. Под Калугой они столкнулись со стоявшим здесь войском Андрея Меньшого. Несмотря на свою молодость — двадцать два года. — Иван уже давно был объявлен соправителем московского государя и формально пользовался одинаковой с ним властью. Его дяде Андрею Меньшому не исполнилось и тридцати. Обычно оба военачальника действовали в полном согласии, они даже внешне походили друг на друга: высокие, плечистые, со смелым, не знающим сомнения взглядом. Однако на этот раз их мнения разошлись. Андрей в полном соответствии с указаниями старшего брата настаивал на том, чтобы пришедшие с Оки войска шли дальше на запад и занимали пустые участки левого берега Угры для создания линии сплошной обороны. Густые леса противоположного берега хорошо скрывали намерения ордынцев, поэтому наступать они могли сразу из многих мест. Сплошная оборона, рассуждал Андрей, позволит ослабить первый наскок и сдержать ордынцев до подхода главной конной рати, поставленной в запас. Такой способ действий всецело отвечал осторожной тактике Ивана III, исключал неожиданность и имел лишь один недостаток: в случае мощного сосредоточенного удара ордынцы могли легко прорвать береговую оборону до подхода главной рати и, благодаря своей более высокой подвижности, быстро оторваться от неё.
План Ивана Молодого рассчитывался именно на такой удар, ибо, по его мнению, присутствие в Орде самого Ахмата исключало возможность разрозненных действий. Иван настаивал на создании сильной обороны в наиболее опасном месте и прикрытии остальных участков заставами с конными разъездами. План этот выглядел более рискованным, ибо место главного удара, буде такой случится, никто не знал наверняка. Противщики указывали, по крайней мере, на полтора десятка бродов и перелазов, которые могли бы использовать ордынцы для переправы, но молодой государь отметал их один за другим:
— Мы не за шашками, а броды — не клетки на тавлее[68], у каждого своя особь. Тот узок, там сход не годится, этот выводит в речную петлю. Если по-разумному рассудить, то никуда далее устья Угры Ахмат не пойдёт: здесь берега низкие, имеются подходы для многотысячной конницы и даже есть старинный перелаз, через какой большие табуны с Дикого поля на московские торги гонят. Здесь и надобно главный заслон ставить.
Нет, не соглашались воеводы с молодым государем, пуще заспорили и вошли в такой раж, что по своей воле уже ни за что бы из него не вышли. Тогда Иван крикнул на них молодым баском: конец-де спорам, будет теперь моя воля — и стал приказывать, кому где встать и в какую сторону глядеть. Утишились воеводы — против государевой воли не пойдёшь, один лишь Андрей остался непреклонен и объявил, что доложит о своём несогласии Ивану Васильевичу.
Узнав о своеволии сына, тот не на шутку огневался. Первой его мыслью было отменить сделанные распоряжения, но удержался: противоречивые указания, сбивающие с толку воевод, бывают по своим последствиям хуже ошибочных решений: те хоть исправить можно, зато начавшаяся однажды бестолковость в дальнейшем только усугубляется. Подумалось: «Что-то не по летам самостоятельным и дерзким стал сын. Тут десять раз прикинешь, пока решение объявишь, а этот сразу на весь мир кукарекает. Не согнать ли с воеводства?» Снова остерёгся: последнее это дело коня перед боем менять.
Чтобы создать всё-таки линию сплошной обороны, не прибегая к помощи резерва, можно было бы переместить ниже по Угре рати Холмского, стоящие напротив Опакова городища и предназначенные для отражения литовского нападения. Здесь, однако, имелся свой риск. У врага сейчас две вооружённые руки: в одной грозный меч — это ордынцы, в другой засапожник — это литовцы. Не такой длинный засапожник, а всё требует, чтобы на него поглядывать. Отвернёшься, он у тебя в боку, и длины его будет довольно... Иван Васильевич отвергал, но тем не менее опять и опять возвращался к этому решению. У литовцев сейчас на рубеже немного войска, там стоит присланный из-под Витебска отряд польских рыцарей, который, как утверждают проведчики, должен дополниться ратями верховских и стародубских князей. Первых поляки, пожалуй, не дождутся, а вот вторые могут подойти, если, конечно, им что-нибудь не помешает. Если же помешает, рискнут ли поляки действовать в одиночку? Вряд ли, во всяком случае для их остережения вполне достаточно крепкой заставы с усиленным пушечным нарядом, и тогда рать Холмского можно будет растянуть на всю середину Угры.
