Олег удивлялся привычке русичей. Как-то попробовал он, попарившись, в снег броситься, да так ожгло холодом, что дух захватило.

На пристани склады бревенчатые, рыбные посольни, коптильни, от каких запах на весь Новгород тянется; сушильни дощатые, щелястые, чтоб ветер рыбу продувал; клети, причалы, мастерские плотницкие и корабельных умельцев.

Причалы на сваях далеко от берега в Волхов подались, а вокруг вмёрзли в лёд ладьи, насады[49], расшивы[50], варяжские драккары.

По теплу вскроется лёд, судна выволокут на берег, просмолят, и они будут готовы к плаванию. Когда Олег поведёт новгородцев по речному пути вниз, к Киеву, ему потребуется не одна сотня ладей и много воинов.

Конунг шёл берегом неторопко, ко всему приглядывался, до всего ему было дело. Задержался у обработчиков рыбы. Здесь, в рыбных посольнях и коптильнях, трудился люд, солили и коптили рыбу, разделывали туши — на подлёдный лов обычно выходили многие новгородцы. Волхов и Ильмень рыбой богатые, щедрые, в каждой избе рыба — первая еда.

Появление Олега работный люд не затронуло, он часто бывал здесь. Конунг постоял, посмотрел и отправился своей дорогой к Детинцу.

Крупный, широкоплечий, он чувствовал себя на словенской земле уверенно. Но вот что было интересно, и это Олег давно заметил. Когда он высаживался на побережье франков или англов со своими товарищами, он и там чувствовал себя уверенно, как и другие викинги. Однако то была иная уверенность — уверенность в превосходстве своей силы над побеждёнными. В краю же русичей Олег чувствовал себя не победителем, здесь он обрёл новую родину, новый дом и с ними, русичами, собирался не в набеги ходить, а государство славянское строить.

Ох, нелёгкую ношу взвалил он на себя! Рюрик начал, а ему продолжать. Эвон, только по днепровскому пути живут полочане и дреговичи, радимичи и древляне, поляне и иные народы. И не все они добром примут его власть.

Олег представлял, какой станет Русь. От Нево-озера до моря Русского, где всё есть, всего в обилии, но вот беда: нет порядка, и каждый князь со своим племенем живёт особняком, врозь тянут, и не оттого ли плохо развиваются ремесла и торговый люд не видит защиты в чужих странах? Эвон в империи, в граде Константина, гостям русским не всегда на прожитье дают, а в город впускают под присмотром. Но он, Олег, подчинит князей-усобников и над всеми станет великим князем, а после него Игорь, сын конунга Рюрика...

Весна заявила о себе неожиданно. Утром вышел Олег, а из-под укрытых снегом крыш капель, и тепло. Осунулся и рухнул снежный пласт, оголив тесовую крышу поварни. Взошедшее солнце окрасило редкие облака в розовый цвет...

Потом были ещё заморозки, но в тот день весна дала о себе знать. Олег стащил рубаху, докрасна растёрся сырым снегом. Отрок подал льняной рушник, подвёл осёдланного коня...

К обеду солнце пригрело, и на мостовых образовались проталины. Дубовые плахи паровали, и шустрые воробьиные стаи затевали шумные драки.

Копыта коня глухо выстукивали по мостовой. За ещё пустынным торжищем гостевые дворы: Готский, Свейский, Греческий, Варяжский, обнесённые высоким тыном, с тёплыми жилыми избами и надёжными клетями для товаров. Сторожат клети и гостевые дворы лютые псы. Сломается лёд, очистится речной путь, и оживут дворы иноземцев и торжище.

На мосту через Волхов Олег остановил коня, осмотрелся. Река ещё стояла подо льдом, и ребятишки озоровали на самой середине, возили санки и скользили на деревянных полозках. А в стороне какой-то рыбак пробил лёд пешней, ловил рыбу.

Перевёл Олег взгляд, Новгород осмотрел. Вокруг кремля — Детинца — и напротив за рекой разросся новгородский посад, изрезанный улицами. Домишки и избы тынами огорожены. На левом берегу городские концы — Неревский и Людин, на правой, торговой стороне — Словенский конец и Плотницкий, а чуть дальше Гончарский начал застраиваться.

За те годы, что живёт Олег в Новгороде, разросся он, народом оброс, и всё больше мастеровыми. А за городской стеной огороды и выпасы до самого леса и по лугам над Волховом.

Выбравшись за городские ворота, Олег оказался на заснеженном поле. Вдали темнел Чёрный лес, не хоженный новгородцами, пристанище лихих людей, воровских ватаг, какие зимой искали прибежища в посадах у гулящих девок.

Чёрный лес с болотами, весенними разливами, с дурманящим запахом и зелёными кочками, плывунами да трясинами. Стоячие воды щетинятся травами. Туда новгородцы за грибами да ягодами и то остерегаются ходить.

С весны до морозов эти глухие и обманчивые леса и болота надёжно защищают Новгород от врагов. Но случалось, что в лесах скапливалось по нескольку сотен ватажников, и их атаманы даже пробовали взять Новгород. В последний раз такое вышло при Рюрике. Толпа человек в триста подступила к стенам. Предводительствуемые своими отчаянными атаманами, они кинулись на приступ. Рюрик вывел дружину и на этом поле разбил ватажников. Часть их бежала в леса, иных изловили и продали в рабство проплывавшим купцам, а убитых и казнённых зарыли здесь же, на поле...

Сопровождавший конунга гридень подал голос:

— Никак, едет кто-то!

Олег всмотрелся. С верховья к Новгороду катило несколько саней.

   — Узнай кто.

Гридень пустил коня вскачь и вскорости воротился.

   — Ушкуйники с Ладоги!

Олег подождал, пока поезд подъедет. Одни за другими трое саней подкатили, остановились. В дальнем пути кони притомились, от потных крупов валил пар. С передних саней соскочил крупный парень в овчинном тулупе и волчьей шапке, поклонился. Олег спросил:

   — Откуда путь держите, добрые молодцы?

   — С Ладоги, князь. Славу Новгороду добывали.

   — Как кличут и чей ты сын?

Парень ответил с достоинством:

   — Отец Ивашкой кликал, а матушка Иванушкой.

   — А кто твой отец?

   — Кончанский староста Плотницкого конца Доброгост. Третье лето я не бывал дома.

   — Ты, зрю, молодец, Ивашка, силой не обделён и смёткой не обижен. Езжай к отцу, а как надумаешь, приходи в Детинец, я для тебя дело сыщу.

Сани тронулись, и Ивашка на ходу завалился в них.

Изба у Доброгоста крепкая, рубленная в два яруса, сам ставил. И хозяйство у него другим на зависть. Вот только детьми обижен: один сын, и тот редко дома живёт, ушкуйничает. Но то не в осуждение: дело молодое. Бывало, нет Ивашки лето, другое, и вестей от него никаких, а у Доброгоста мысли всякие.

А нынче вернулся Ивашка и сразу объявил: хватит ушкуйничать, — и тем несказанно порадовал Доброгоста. Была у него мечта — передать сыну плотницкое умение. Но едва Доброгост о том речь повёл, как Ивашка заявил: он-де к плотницкому делу желания не имеет, а вот конунг звал его к себе в дружину.

Однако чему Олег парня научить мог, разве что мечом махать. Так новгородцу к тому не привыкать: едва застучит било, а в Детинце бирючи[51] ударят в барабан, сзывая рать, как люд уже берётся за топоры с длинными топорищами. А вот быть плотником добрым не всякому дадено. Доброгосту, чтоб в старосты кончанские выбиться, годы потребовались, и делом надо было заслужить уважение. Доброгостовы помощники нынче в Плотницком конце люди известные. Потому и обидно мастеру, что не принял сын отцовскую науку.

Такие мысли у Доброгоста, у Ивашки же иное в голове. Человек он непоседливый, нрава весёлого и хоть мало прожил на свете, но дорог исходил множество, где сушей, где водой. Отличным кормчим слыл у ушкуйников, силушке приложение искал.

Вернувшись домой, в первые дни нарубил он огромную поленницу дров. Парень здоровый, в самом соку, топором махал легко, играючи. Доброгост только радовался: эка выбухал! Однако замечать начал: томится сын, видать, скучает по вольной жизни. И не выдержал, махнул рукой:

— Иди, Ивашка, в Детинец, коли князь зовёт.