Мысли князя нарушил смерд. Он трусил без седла. У кромки озимого поля спешился, поклонился князю, долго смотрел на зеленя, наконец сказал то ли сам себе, то ли обращаясь к князю:
— Добрым быть урожаю, коли погода злом не обернётся.
Олег не отозвался, и смерд уехал. Глядя ему вслед, князь подумал, что немало таких смердов станут ратниками и не возвратятся к своим погостам, скольких ратаев[104] недосчитается земля. Но Олега эта мысль не слишком одолевала: пахать — удел смерда, погибать — удел ратника. Думы Олега — об успехе похода. Коли потрясут русичи царство Византийское, придёт слава к Руси Киевской и притихнут её недруги...
Встал князь. Гридень подвёл коня, придержал стремя. Усевшись в седло, Олег ослабил повод, и конь пошёл лёгкой рысью, а следом поскакали гридни.
Суров и безжалостен Днепр на порогах. За десятки вёрст уже слышался их грозный гул. По мере приближения к порогам гул нарастал, бушевал, и наконец, взревев, река заметалась в скалистых берегах, на каменных грядах, на валунах, веками лизанных быстрым течением, пенилась, окатывала водой...
Грозны днепровские пороги Ессупи, Неясыть, Напрези, Шумный, Крарийская переправа. Сколько бед подстерегает караваны на этом пути! Хищным зверем рычит, бросается Днепр на порогах, швыряет ладьи, бьёт их о камни, а то протащит по подводной мели, по острым камням, и затрещит днище...
В кровь обдирая руки и ноги, тянули и несли ладьи бесстрашные мореходы. А на порогах, особенно на Крарийской переправе, часто подстерегали торговые корабли хищные печенеги...
Из Тмутаракани с заходом в Херсонес, в благодатную землю Таврию, плыл в Киев торговый гость из Итиля. Загрузил Ив корабль не слишком, всё больше восточными пряностями и маслами ароматными. Торопил мореходов Ив и на все уговоры кормчего дождаться в устье Днепра попутчиков отвечал отказом. Кормчему не понять, отчего так спешит этот торговый человек, будто и опасность его не страшит.
Погода стояла сухая, ветер ровно дул в паруса, наполняя их до отказа, и корабль бежал весело. Весь день Ив стоял на корме, смотрел на днепровские разливы и думал о своём. Иногда он сравнивал низовья Днепра с рукавами Итиля, приходили на ум реки, виденные в странах Востока, но чаще вспоминал последний разговор с хаканбеком.
Сколько раз выполнял Ив тайные приказы хаканбека, и у него не возникало сомнений, что исполнит и нынешний. Разве он не достойный сын Востока, где прожил не один год? На всём пути редкое слово слышал от него кормчий. И в этом тоже Восток. Там Ива учили: лучшее слово — молчание.
Ив кутался в чёрный плащ, и бритое лицо его с косым разрезом глаз было неподвижно, словно высечено из обветренного камня.
Кормчий, передав правило[105] корабельщику, подошёл к купцу:
— Скоро пороги.
Но Ив будто не слышал, и кормчий снова взялся за рулевое весло. К ночи послышался отдалённый гул. Кормчий приказал спустить паруса, бросить якорь: ночами никто не осмеливался проходить пороги.
— Отдыхайте! — сказал кормчий корабельщикам.
Лица мореходов посерьёзнели: ни разговоров, ни смеха. Да и откуда им взяться? Завтра в пучину полезут, а выберутся ли?
Подкрепились лепёшками, вяленой рыбой, икрой, запили днепровской водой и уснули, сидя за вёслами. Караульные сняли щиты, приготовили луки и стрелы, обнажили мечи. Ив спустился вниз, лёг на дощатое ложе, прикрытое домотканым ковриком, задремал. И снились ему водопад на Ниле в стране пирамид, грохот падающий с высоты воды, караван двугорбых верблюдов...
Покачивало корабль на волнах, убаюкивало, и чудилось Иву, будто едет он на верблюде по пустыне, напевает погонщик заунывную песню и тягуче воют собаки.
Едва забрезжил рассвет, загремела якорная цепь, прокричал кормчий, и мореходы налегли на вёсла, выдыхая:
— И-эх! И-эх!
Ладья двинулась навстречу грозному рокоту, каменной теснине, быстрине и водоворотам...
Днепр бурлил. Мореходы гребли сосредоточенно. Держа в крепких руках правило, кормчий зорко всматривался в стремнину. Не впервой проходил он эти места, где река брала свои жертвы, и каждый раз, когда опасность оставалась позади, вытирал пот с лица, возносил хвалу Перуну...
Вот ладью бросило на камни, и корабельщики взялись за шесты, а часть попрыгала в воду и повела ладью по проходам. Стремительное течение сбивало с ног, волокло по камням. Иногда ладью чуть ли не несли на руках, чтобы не разбило днище. А пока мореходы преодолевали пороги, часть их товарищей шла берегом, готовая отразить нападение печенегов.
Ив шагал с караулом. Он зорко всматривался в степь, тихую, умиротворённую, никак не предвещавшую опасности. Но она подстерегала на Крарийской переправе. Здесь нередко печенеги устраивали засады. Рассыплются по степи, уведут коней в укромные места, а сами прячутся за валунами в кустарниках, выжидают, когда вверх или вниз поплывёт ладья.
Шагают караульные осторожно: скорее бы миновать коварное место. Но что это? Ив слышит, как, перекрывая рёв Днепра, тоскливо завыл вдалеке волк. Ему откликнулась стая. И вот по степи уже скачут к Днепру печенеги. Они орут и визжат, свистят и гикают. Их много, и караульные, понимая, что на берегу им не отбиться, спешат укрыться на корабле.
У самого берега печенеги спешились, пустили рой стрел. Они впивались в борта, в обтянутые буйволиной кожей щиты, падали на ладью. Печенегам отвечали редко: берегли стрелы. Степняки в воду не лезли, они кричали и смеялись, уверенные, что люди на корабле и товары никуда от них теперь не денутся. Печенеги перебьют мореходов, а тех, кто спасётся, угонят в рабство. Товары увезут в улус, а саму ладью пустят вниз по течению. Где-то её прибьёт к берегу.
Едва стемнело, печенеги отъехали поодаль и, выставив на берегу стражу, развели костры, принялись варить конину. Они горланили песни, радовались.
На ладье тревожно ждали следующего дня. Кормчий тронул Ива:
— Коли не случится подмога, здесь наша погибель. Кто-то должен выйти на берег, пробраться мимо печенежской сторожи и бежать вверх: авось повстречаются русы. Мы же продержимся не дольше чем до завтрашнего вечера. Кому идти?
Ив ничего не ответил. Он молча сбросил плащ, перелез через борт, оказался в воде. Его закрутило, ударило о камни. Но Ив устоял. Он брёл и плыл и, как только почувствовал дно, залёг между валунами. Прошёл, переговариваясь, печенежский дозор. Выбравшись на берег, Ив пополз ужом. Временами он сливался с травой и, как только стихали голоса печенегов, продолжал ползти. Но вот остались позади огни костров. Ив поднялся и побежал.
Всё дальше и дальше оставалась Крарийская переправа, но Ив понимал: опасность всё ещё не отступила. Голова работала чётко, и он ни разу не пожалел о данном хаканбеку слове. Ив был сыном Востока. Коварство, изворотливость и тяга к риску были ему так же нужны, как воздух.
Ив шёл, совсем не передыхая. На ногах встретил утро и всё бежал и бежал. Вот поднялось солнце, отбрасывая длинные тени. Неожиданно зоркие глаза Ива узрели конных, и он упал, опасаясь печенегов. Но его тоже заметили, поскакали навстречу. Осадили коней. Один из гридней спрыгнул, наклонился. Ив только и промолвил:
— Печенеги!
Его усадили в седло, и старший гридень бросил коротко:
— Поспешай, други!
Дружинники взяли в галоп.
Потом Ив узнал: эти гридни были посланы князем киевским сопровождать караваны на порогах.
Время шло к обеду, когда показалась Крарийская переправа. Гридни появились вовремя: печенеги уже подбирались к ладье. Завидев дружинников, они поспешили убраться в степь...
Однажды Лада завела с Олегом разговор о Византии:
— Тебя не покидает желание привести дружину под стены Царьграда. Отчего такие мысли? Ведь Византия могущественна, и то тебе известно.
— Твоя правда, но не ради славы рвусь я туда. Когда Русь одолеет империю, то всяк скажет: «Можем ли мы обнажить оружие против русичей, ежели им Царьград по силе?» Победа над ромеями уроком хазарам и печенегам будет. А чем Русь прочнее, тем смерду и ремесленнику, купцу да иному заботнику земли русской жить легче. Не будут разорять её набегами, грабить данью непомерной...
