— Они могут чинить обиды киевлянам, и тогда может пролиться кровь, — сказал Аскольд.

   — Вы же по крови викинги, и негоже норманнам проявлять трусость.

Аскольд обиделся:

   — Зачем ты, Олег, оскорбляешь нас?

   — Но разве новгородцы — разбойники? Вас испугала судьба Смоленска? Но Тур обидел нас!

Олег поднялся. Дир тоже встал.

   — Конунг, ряд наш с тобой полюбовный, и, коли тебе не подходят наши условия, мы отплывём в Киев и спросим у народа, что он ответит нам, князьям киевским.

Дир говорил и не замечал, как их окружали дружинники Олега. Ивашка вплотную подошёл к Диру. Аскольд выкрикнул в сердцах:

   — Мы, киевские князья, не желаем впускать новгородцев!

Олег прищурился, сказал насмешливо:

   — Вы — князья киевские? А по какому праву, Аскольд? Или погибшие от ваших мечей Кий, Щёк и Хорив нарекли вас так? Нет, я — князь новгородский, а вот он, — Олег указал на Игоря, которого вёл к костру воевода Ратибор, — он истинный князь киевский, и быть ему великим князем на Руси, ибо он сын Рюрика.

Аскольд и Дир за мечи ухватились, вскочили бояре киевские, но не успели мечи обнажить, как дружинники князя Олега уже секли их мечами, кололи копьями — никого не пощадили.

Гора смирилась и приняла Олега. Он сказал старейшинам города:

   — Быть Киеву матерью городов русских!

А накануне хоронили Аскольда и Дира. Варяги просили Вотана принять викингов Аскольда и Дира в своё царство, а на капище люд киевский зажигал жертвенный огонь и подносил дары Перуну.

   — Ты мудр, Перун, — говорил жрец, — ты мечешь громы в неугодных. Ты судил Аскольда и Дира своей правдой. Они княжили коварством, от коварства и смерть приняли...

На торгу киевляне обсуждали случившееся, будто и не было того гнева, какой высказывали прежде, требуя воевать с новгородцами.

   — Слышали, Олег объявил Киев матерью городов русских?

   — А отчего бы и не так? Разве князь не истину говорит?

   — Но к чему новгородцев в Киеве держит?

Не миновали те слухи и Олега. Собрал он старейшин на пир и сказал:

   — Завтра отправим норманнов, а там и новгородцев проводим. Оставлю только свою дружину.

   — Пора, — одобрительно согласились старейшины. — Ты прав, князь, мы поможем тебе...

Конец мая настал душный, и даже ночами жара не спадала. Оконца в палатах выставлены, двери нараспашку, но ничто не приносило облегчения. Олег спал на полу, на разбросанной домотканой полсти, скинув все одежды. Потел, ворочался. За ночь столько всяких дум перебывало в голове, что к утру всех и не помнил.

Вчера уплыли варяги, дали им за помощь дары богатые. Расстались по-доброму, довольные.

   — Когда я соберусь идти на ромеев, — сказал, прощаясь, Олег, — то пошлю вам весть, и ты, Гард, и вы, викинги, придёте ко мне.

   — Если наши мечи потребуются тебе, зови, — за всех ответил Гард.

Теперь надлежало отправить новгородцев, и этих одарить щедро. Благо, киевские старейшины обещали не поскупиться...

Олег сел, поджав ноги, вытер влажное тело льняным рушником, выпил квасу. Он был тёплый и жажду не утолил. Мысли работали... Уйдут новгородцы, с ним, Олегом, останутся его дружина, верные бояре и гридни-отроки. Но достанет ли сил держать Киев в повиновении? Олег понимал; будет Гора за ним — будет с ним и Киев. С князем Олегом оставалась ещё дружина киевских князей Аскольда и Дира. Теперь это его дружина, его бояре и гридни, у них опытный воевода Никифор, и они приняли его, Олега, своим князем...

О Ладе подумал — на душе потеплело. Хорошую жену обрёл, красотой и храбростью наделена щедро. Вон как в Смоленске гридням не уступала... А ещё Олег подумал, что в Новгород он больше не вернётся и там будет сидеть его посадник, князь Юрий.

Когда провожали варягов, у Олега случился короткий разговор с князем Малом.

   — Князь, — сказал Олег, — чую твою неприязнь, но ты смири гордыню. Не обрекай свой народ на поток и разорение, не хочу того.

Мал возмутился:

   — Не ведаю своих вин, князь Олег! Чем кривичи твой гнев навлекли? Либо ладьи не туда повернули?

   — Нет, Мал, ладьи повернули куда надо, и не на кривичей мой гнев, но ты сам не можешь смириться, что под Новгородом ходишь.

Заметил недовольство на лице Мала.

   — Внемли этому спокойно, князь. Хочу, чтобы уразумели вы, князья: не будет единства на Руси — и Руси не бывать государством...

Олег поднялся, умылся из лохани. Поморщился. За ночь вода нагрелась, неприятно. Надел порты и рубаху, покликал Ивашку, велел подать сапоги и броню, после чего вышел во двор.

Небо в тучах, но дождём не пахло. «Пролил бы, землю освежил», — подумал Олег.

Он покинул Детинец, направился к городской стене, поднялся на сторожевую башню. Перекликались караульные, им отвечала воротная стража. Следом за князем поднялся Ивашка. Стоял молча. Внизу темнел Днепр, между рекой и стенами — Подол с избами и домишками, торговой площадью и пристанью, дворами гостевыми и спуском к перевозу через Днепр.

На той стороне реки земли северян и суличей, а дальше вятичей и угров, а выше по Днепру живут радимичи. Они данники Хазарского каганата[66], и всё опять же потому, что нет единства на Руси и пребывают княжества в раздорах.

Да и на этой стороне, на правобережье, поляне, древляне, дреговичи неохотно платят дань Киеву, того и гляди, возмутятся. Особенно князь дреговичей не желает признавать власть Киева. Но пусть не мыслят усобничать[67]: он, Олег, заставит их всех признать себя данниками киевского князя...

И ещё Олег думал, что у Киева сильные внешние враги — это и хазары, и орда печенежская, которая постоянно грозит из Дикой степи. Всё так, но Киев в центре Руси, и ему, никому иному, Русь собирать...

Месяц, как Лада в Киеве, давно уж успела осмотреться. Нравятся ей и Днепр, и поля, и леса, нечастые, сосновые, с перелесками, где нет болот и воздух чистый. Дали и курганы синие, а город на холмах и весь в зелени.

Но нет того дня, когда бы не вспоминала она отцовскую усадьбу, места, где охотилась, и Ильмень.

Прежде Лада считала — настанет тот день, когда они возвратятся в Новгород, но Олег решил княжить в Киеве, а Новгород будет платить дань Киеву.

Увидит Лада Урхо или Анну и сразу же вспоминает о доме, о годах, прожитых с родными. Лада понимает, то время уже не вернёшь, со дня замужества судьба Олега и его заботы — её, княгини, судьба.

В месяце листопаде отошли от киевского причала последние новгородские расшивы. Проводили их, и Лада загрустила. Она искала уединения, часто покидала княжий двор, спускалась с Горы и оказывалась в городе. Через открытые ворота выходила к Днепру, смотрела на переправу, которую киевляне именуют перевозом...

Обнесённый стенами и земляным валом, с башнями-стрельницами и воротами, окованными полосовой медью, Киев казался неприступным. День и ночь несли сторожу гридни в броне, остроконечных шлемах, с копьями и мечами, луками и щитами.

У Олега две дружины: одна — которая пришла с ним из Новгорода, другая — киевская. Над первой воевода Ратибор, над второй — боярин Никифор.

   — Вы, — говорил Олег, — две моих руки. Тем и силён я. С вами мы заставим признать власть Киева. Кто добром не примет, на щит возьмём. Мы обратим оружие против врагов, диких печенегов[68] и жадных хазар, которые грабят и разоряют нашу землю, хотят превратить русичей в своих данников...

В городе Ладу сопровождал Ивашка — так велел Олег. Гридень ходил поодаль, но Лада спросила князя:

   — Зачем ты приставил ко мне гридня? Разве у меня в Киеве есть враги?

   — Знал бы! Оттого и берегу тебя.

   — За Аскольда и Дира разве есть кому мстить?

   — Как знать!

   — Тебя Киев признал.

Олег пожал плечами:

   — Однако остерегайся.