Немецких подлодок она не боялась. Ну и что с того, что каждый день тонет четыре норвежских судна. Когда чего-нибудь желаешь горячо, не может быть задерживающих чувств. А она страстно желала переплыть океан и очутиться с массами.

Грусть? Да, это есть. Но это даже сладко.

16 сентября из Швейцарии пришла весть о том, что в местечке Циммервальд состоялась Международная социалистическая конференция. Образовался левый центр во главе с Лениным. Задача — борьба за революционные лозунги. Война войне через поражение отечественной буржуазии и через власть пролетариата. Это единственная возможность спасти пролетариат из-под пепла социал-предательства и шовинизма. Отрадно было узнать, что делегаты Скандинавии Хеглунд и Нерман выступили на конференции вместе с Лениным. Значит, не зря с ними «поработала».

Ленинскую брошюру «Социализм и война» Александра получила за восемь дней до отъезда. Поразительно, с какой выпуклостью и яркостью в ней были изложены основы позиций революционеров-интернационалистов. Ленинская брошюра — это большевистская платформа. Её необходимо донести до масс.

Перед отъездом Александра отправила более сорока прощальных писем. Если с ней что-нибудь случится, пусть товарищи знают, как счастлива она, что у интернационалистов теперь есть платформа и видны перспективы и что ленинцы сформировались уже как международная организация.

Душу переполняло радостное волнение. Донести нашу позицию до масс и дать бой шовинистам. Что может быть лучше?

Александра вышла из красного домика, чтобы проститься с незабываемой панорамой Христиании. Над сказочно прекрасным голубым фиордом нежно розовело небо. Невероятные здесь тона, просто невероятные. Она ещё вернётся сюда, непременно вернётся!

В каюте второго класса норвежского парохода «Бергенсфиорд» кроме Александры были ещё три женщины: две молчаливые финки — мать и дочь, и богобоязненная старуха из Нарвика; целые дни она не расставалась с молитвенником в чёрном коленкоровом переплёте, сидела на своей койке и шептала молитвы. Сначала её бормотание раздражало Александру. Потом она перестала обращать на неё внимание и, когда финки выходили на палубу, принималась за перевод ленинской брошюры. Когда финки возвращались в каюту, она запирала рукопись в чемодан и выходила подышать воздухом. Первые дни океан был тих и спокоен, и Александра разгуливала по палубе, наслаждаясь морской свежестью и малахитовой водной пустыней.

Среди пассажиров многие были из России, в основном эмигранты из черты осёдлости. Но Александру не тянуло знакомиться с ними. Судьбы их всех были похожи, найти с ними общий язык ей было трудно, а главное — не было времени на пустые разговоры, надо было успеть закончить перевод брошюры: поговаривали, что не сегодня-завтра непременно качнёт.

На палубе у Александры была облюбованная ею скамейка. В закутке за капитанской рубкой можно было спрятаться от ветра и спокойно смотреть на пенящийся океан.

На этот раз её скамейка была занята. Три молодых американца, развалясь, сидели на ней, о чём-то оживлённо споря. Двоим из них было лет по двадцать. У Александры всегда сжималось сердце, когда она встречала юношей Мишиного возраста. Она любила беседовать с ними, каждый раз про себя отмечая, до чего же много общего у этих «щенят».

Александра присела на краешек скамейки. Американцы продолжали свой бурный спор, не обращая на неё внимания. Речь шла о России. Из разговора она поняла, что оба двадцатилетних проработали год в петроградском отделении какого-то американского банка. Один из них — рыхлый брюнет с пухлыми губами — всё время молчал. Говорил только прилизанный блондин. «Россия — дикая, отсталая страна», — то и дело повторял он. Третий американец не соглашался с ним. Он был лет на семь старше их, коренастый, с добрым открытым лицом.

   — В Петрограде вам было скучно? — восклицал он, размахивая руками, —Да на Невском даже после полуночи веселее и интереснее, чем на Пятой авеню вечером. По «солнечной стороне» толпы гуляющих, рестораны и кафе переполнены.

   — Кроме слабого чая, там ничего не выпьешь, — пробубнил блондин.

   — Но ведь страна воюет! Да русским и не нужно крепких напитков, они пьянеют от своих идей. С друзьями я как-то зашёл на Невском в кафе «Paris» в Пассаже. Было два часа ночи. Люди кричали, пели, стучали по столам, на которых стояли только стаканы с чаем или с лимонадом. Русские хмелеют от своих разговоров, глаза их сверкают, они возбуждаются от страсти саморазоблачения. Любой диалог кажется почерпнутым со страниц Достоевского.

   — Я Достоевского не читал, — высокомерно произнёс блондинчик, — и грязному петроградскому кафе «Paris» я предпочитаю красивые парижские кафе.

   — Ну так и поехали бы в Париж! Или ещё лучше — сидели бы в Бруклине. Там тоже всё красиво и все одеты по моде.

   — Стивен, идём, — бросил блондин, вставая.

Брюнет смущённо развёл руками и нехотя поднялся.

   — Оболтусы! — в сердцах воскликнул американец, оборачиваясь к Александре.

   — Я вижу, вы влюблены в Россию, — улыбнувшись, сказала она.

   — Я этого не скрываю.

   — Вы бизнесмен?

   — Репортёр. Позвольте представиться. — Незнакомец привстал, снимая шляпу. — Джон Рид, американский журналист.

   — Очень приятно. Александра Коллонтай. Русская писательница.

   — О, так мы с вами почти коллеги. Вы пишете романы?

   — Я пишу статьи и брошюры на различные общественные темы, в том числе о женском вопросе.

   — Мне кажется, что в России женщины уже добились эмансипации.

   — Интересная точка зрения. — Александра вскинула брови.

   — Я не шучу. В том же самом кафе «Paris», о котором я только что говорил, было много девушек. Они активно участвовали в спорах, подсаживались то к одному столику, то к другому. Они чувствовали себя совершенно раскованно. Картина немыслимая для других стран. На Западе себя так ведут только проститутки. Но они не были проститутками.

   — Я понимаю, что вы имеете в виду, но это только слабые ростки нового.

   — Вообще я в восторге от русских женщин. По их одежде сразу же можно определить их взгляды. Те, кто сочувствует социал-демократам, подчёркивают своё пре-, зрение к моде. Если же женщина придерживается консервативных взглядов, причудливости её нарядов может позавидовать любая парижская модница.

   — О да. Тут я с вами согласна, хотя и из этого правила существуют исключения, — улыбнулась Александра. — Сколько времени вы провели в России?

   — Это не была поездка только по России. Я провёл семь месяцев на Восточном фронте.

   — Каковы же ваши впечатления о войне?

   — Горы разлагающихся тел, вот что такое война, мадам. Простите, что я рассказываю вам о таких вещах. Самое страшное, что я видел на Восточном фронте, — это два трупа, сцепившихся в смертельной схватке. Фактически это уже были два скелета, одетые в полуистлевшую русскую и австрийскую форму. Ноги их были переплетены, а руками они всё ещё продолжали душить друг друга... К сожалению, публика в России всё ещё ослеплена националистическим угаром. Из всех русских партий против войны выступает только левая фракция cоциaл-демократов, именующих себя большевиками. И должен сказать, что я им сочувствую.

   — Правда? Что ж, мне приятно это слышать. Я тоже на стороне большевиков.

   — Серьёзно? Я везу с собой их пропагандистскую литературу. Помогите мне перевести содержание нескольких брошюр и листовок!

   — К сожалению, у меня не будет времени. Я сейчас занята переводом одной большой статьи.

   — Ну хотя бы вкратце, хотя бы только названия!

   — Ну хорошо, идёмте!

Войдя в каюту первого класса, Александра позавидовала её комфорту: стенные шкафы и двухъярусная кровать обшиты красным деревом, на стенах бронзовые светильники, на полу мягкий красный ковёр. Но самое главное — возле иллюминатора столик с настольной лампой. В таких условиях она бы за несколько дней перевела ленинскую работу.