Конец иллюзиям! Все это вздор: к уродству не привыкают. Сегодня наконец Иржи получил ясный ответ, положивший конец всем его пустым надеждам.

Что же, искать выхода в самоубийстве? В который уж раз? Иржи противен сам себе.

Вечером, наскоро сложив чемоданчик, он поспешно ушел из дому. Написал письмо генералу и, отдав его дежурному в штабе, сел в поезд и уехал к родителям.

Ну, конечно! Обо всех остальных проблемах пусть за него думает кто-нибудь другой, майор Скала снова погряз в своих переживаниях и переживаньицах…

Вспомни-ка, Иржи, о Ваське, о Наташе! Разве однорукий Васька впал в отчаянье, не зная, как его примет любимая? Нет, он учился пришивать пуговицы левой рукой, чтобы не быть в тягость людям. Он не колебался ни минутки, он рвался домой, хотел жить… Наташа тоже нашла новый смысл жизни — взялась за архитектуру. А он, Скала? «Приезжай к нам обратно, сотни летчиков выучишь, они тебе в пояс будут кланяться», — сказал майор Буряк. Разве он не может выучить их у себя на родине? Разве наши, чехословацкие летчики не были бы ему благодарны? А он, Скала, стал службистом, пешкой в генеральской приемной, занимается писаниной, представительством! С таким лицом — представительством! Так хотела Карла, и так устроил Роберт. А сам Скала? Его это словно не касалось, у него нет своей воли, честолюбия, цели.

Вот и сейчас он не знает, что делать, не знает, чего хочет. Едет к родителям, заранее боясь волнения отца и испуганных глаз матери. Что сказать им? Правду? Ни за что на свете не хотел бы Иржи снова пережить минуты, которые пережил десять лет назад. Сейчас было бы еще тяжелее. Тогда родители думали, что виноват он, сейчас стало бы ясно, что виновата Карла. А в самом деле, разве это только ее вина? Она ласково встретила Иржи… если не как мужа, то как отца ребенка. Неужели этого мало? А что сделал он сам для дальнейшего сближения? Надо было понять, что за годы разлуки Карла повзрослела, стала зрелым человеком, нашла широкие интересы в жизни, нашла идею, которая захватила ее. Да разве только она? В стране тысячи таких женщин. И разве это грех, что она, быть может, немного переоценивает себя? Ведь и он сам, когда впервые оторвался от земли на планере, разве не чувствовал, кроме страха, еще и свою необычайную силу? Не такой уж это грех. А когда после приземления тренер ворчливо похвалил его, разве не показался ему этот тренер чуть ли не богом на земле? По одному его кивку Иржи, не колеблясь, прыгнул бы с парашютом, даже рискуя жизнью.

Как же, стало быть, много значит Роберт для Карлы! Да что для Карлы, для всех молодых коммунистов, которые видят в нем смелого деятеля нового типа. Он выдвинул их, он верит в них, не боится поручать им трудные дела, ставить над более опытными людьми. Что ж удивляться тому, что он стал их кумиром?

Можно ли требовать от них, можно ли требовать от Карлы, чтобы она поняла, что Роберт приучает их быть послушными пешками в его руках? Да знаю ли я сам, почему он так поступает?

Не знаю. Только сердцем чую, что здесь что-то неладно, почувствовал это с первых дней. Ну, а пошевелил ли я хоть пальцем, чтобы открыть глаза этим людям, чтобы вырвать Карлу из-под влияния Роберта?

Обо всем этом Скала написал Наташе. Между строк она уловила ревность и ответила короткой насмешливой и укоризненной репликой: «Почитайте Ленина, Иржи Иосифович, найдете там ответы на большинство ваших вопросов, в частности там есть и о том, как справиться со шкурниками и карьеристами». А он читал? Черта с два! Он все искал рецепт приворотного зелья, искал средство, чтобы вновь завоевать сердце женщины, которая к нему охладела, и, не найдя такого рецепта, спрятался, как улитка в раковину, замкнулся в горьком молчании и мучительном одиночестве.

О человеке, который отважился выступить против Роберта, Иржи знал лишь из рассказа Карлы. Вышколенные офицеры из штабной парторганизации и трусоватые службисты из низовой территориальной партячейки помочь ему, конечно, не могли. Даже с Лойзой Иржи никогда не говорил о Роберте, боясь, что тот по глазам Иржи поймет, что он просто ревнует. Иржи вспомнил о Лойзе, и сердце его учащенно забилось; Лойза — вот кто поможет мне справиться со всеми тревогами. Пойду к нему. Все равно нельзя врываться к родителям так поздно. Лойза поможет советом, у него Иржи и переночует.

Волнение Скалы улеглось, в висках уже не стучит кровь. И что я за человек, даже не вспомнил о друге. А ведь Лойзик Батиста советовался со мной, доверялся, просил даже помощи у меня, неопытного человека. А я хожу один и словно никого не вижу вокруг!

Скала полон нетерпения. Еще одна остановка, минут двадцать езды. Потом с полчаса ходьбы быстрым шагом — и он дома. Хорошо, что подморозило, можно пройти напрямик, проселком. Можно было бы поехать автобусом, но Скала не хочет, чтобы дома узнали, что он прибыл вечерним поездом.

Освещенный вокзал встречает его ласково, как старого знакомого. У заборчика, за которым летом растут подсолнухи, Иржи пережидает, пока опустеет перрон. Люди торопятся, холодно.

Иржи быстро шагает по улице. У него такое же чувство, как было однажды, когда он приземлился на самолете с последней каплей горючего. Здесь он дома. Кто-то сказал, что каждому человеку, если он не космополит, нужен уголок, где все дышало бы теплом домашнего очага. Низкие белые домики вырастают из-под темных деревьев и улыбаются Иржи кое-где освещенными окошками. На улицах ни души, даже собаки не лают: узнают, что ли, своего человека? Теперь направо и полем — в Угерчицы, Хваловицы и Кальварию, к дому. Холодный воздух освежает голову и легкие.

Где сейчас Лойзик, дома или в комитете? Наверняка он еще не спит — разве он ляжет раньше одиннадцати! Значит, сперва на площадь, «на рынок», как у нас говорят. Только бы не вышел из трактира какой-нибудь сосед. Ага, слава богу, там уже темно. Ну, ясно, трактирщик не станет топить печь ради одного-двух завсегдатаев. А в комитете горит свет. Конечно, Лойза сидит за столом! Но он не один… У Скалы сжимается сердце. Неужели придется ждать, пока этот человек уйдет? А что, если они выйдут вместе? Час поздний, это вполне вероятно.

Скала растерянно глядит в освещенное окно. Как, однако, возмужал Лойзик! Собственно, Скала до сих пор не разглядел его как следует, Лойзик для него все еще парнишка времен их мальчишеских затей. Густые волосы Лойзы падают на волевой лоб и придают ему несколько воинственный вид, но губы улыбаются, и эта улыбка смягчает глубокие морщины. Нет, Иржи не станет ждать. Видно, хороший это парень, если Лойза сидит с ним в такой поздний час. Иржи он незнаком, наверное, нездешний или, может быть, из новых переселенцев?

Скала колеблется еще минуту, потом слегка стучит в окно. Те двое не слышат стука, они громко смеются и не глядят на окно. Иржи стучит еще раз. Лойза поднимает глаза, прислушивается, потом распахивает окно и радостно вскрикивает. Через минуту скрипит тяжелая дверь и Лойза ведет гостя в дом.

Скала, еще не входя в дом, пытался сказать, что хочет поговорить с ним наедине, но Лойза не дал и слова вымолвить — все смеялся и похлопывал Скалу по спине, ничуть не удивившись, что тот вдруг появился среди ночи.

— Вот и еще один! — громко говорит он, обращаясь к незнакомцу. — Видно, не достучался домой. Учитель-то ложится спать с петухами.

Человек оказался вторым секретарем райкома. Он приехал на мотоцикле, оставил его в темном подъезде, а там кто-то проткнул гвоздем обе шины.

— Есть же еще у нас сволочи! — смеется Лойза. — На губах медок, а на сердце ледок. Только и глядят, как бы подставить ножку… Ну, не чинить же шины среди ночи. Товарищ Крайтл переночует здесь, а утром приведем его драндулет в порядок.

Скала немного смущен, он не ожидал такого осложнения. Лойза заметил это.

— У тебя что-то неладно? — озабоченно спрашивает он.

Скала колеблется, потом решает выложить все сразу.

— Да, неладно, — отвечает он. — И нужен твой совет.

Секретарь райкома, приземистый человек с большими, как лопаты, трудовыми руками, поднимается с места.