— Сядь, — говорит ему Лойза и оборачивается к Скале: — От Тонды у меня нет секретов. В лагере мы с ним сидели вместе, удрали оттуда и пробрались к партизанам тоже вместе. Вместе воюем и сейчас.
Скала глядит в большие серые глаза Тонды, смущенные, как у школьника, получившего похвалу. Лицо этого человека вдруг так заинтересовало Скалу, что он на минуту забыл о цели своего прихода. Крайтл очень некрасив — лицо изрыто морщинами, все в крупных оспинах, большая плешь, прозрачные оттопыренные уши. Но в живых серых глазах столько добродушия, что все остальное становится незаметным. «У вас красивые глаза, Иржи Иосифович», — вспоминается Иржи Наташин голос. Он с удовольствием пожимает ручищу Крайтла.
— Есть хочешь? — спрашивает Лойза, стараясь не показать, как он рад, что Скале понравился его товарищ.
— Нет, не хочу, — говорит Скала. — Давайте-ка сядем. Разговор будет долгий.
Лойза и Крайтл садятся, Скала остается стоять у окна, прижавшись лбом к холодному стеклу. То ли ему хочется остудить голову, то ли избежать пристальных взглядов.
Издалека начинает Скала свою исповедь — от первого пробуждения в советском госпитале. Опять рассказывает он о Ваське, о Наташе, о майоре Буряке. В его голосе столько любви и муки — минутами Лойза и Тонда слушают, затаив дыхание, но, видимо, он делал и много глупостей, потому что иногда им не удается скрыть нетерпение.
Наконец Скала слышит слова секретаря райкома, которые кажутся ему почти обидными:
— Теперь я не удивляюсь, что ты помог нам в районе на выборах. Жаль, не довелось мне ни разу послушать тебя, парень. Но я понимаю: тот, кто тебя слышал, тот пошел с нами. Спасибо!
Тяжелая рука сжимает тонкую руку Скалы, взгляд добрых глаз гасит обиду. В самом деле, можно ли сердиться на Крайтла! И, не отпуская руки Скалы, он спешит добавить:
— На жену свою не обижайся. Вижу из твоего рассказа, что она не какая-нибудь вертихвостка, которой легко вскружить голову. Тут другая причина — та болезнь, которой все мы переболели: одни раньше, другие позже.
Скала недоуменно глядит на секретаря райкома. Как это понимать? Чем переболели? Кто мы?
Ослепительные зубы Крайтла белеют на рябом лице, глаза суживаются в лукавой усмешке.
— Ты, может, и не болел. А мы те, кто полюбил партию еще в молодости, переболели, верно, Лойза?
Теперь у Лойзы непонимающее лицо.
— Ну, чего ты на меня уставился? — усмехнулся секретарь. — Жили мы когда-то только ради куска хлеба: есть хлеб — радовались, нету хлеба — горевали. А в один прекрасный день мы узнали о партии. Кто на митинге, кто на демонстрации, кто в армии, а кто из книг. И сразу каждому стало казаться, что он что-то упустил и надо поскорей наверстать это, надо что-то совершить, доказать, как он предан делу партии.
— Верно, верно, так и было, — соглашается Лойза. — Сколько меня отец корил, что я не занимаюсь ничем серьезным, торчу в лесу да лазаю по птичьим гнездам; дома, мол, повернуться негде из-за моих клеток со щеглами и горлицами. И вот однажды приехал из Брно старый Юран, выступил у нас перед рабочими, у меня сразу глаза открылись.
— Вот видишь, в этом-то и дело, — улыбнулся секретарь. — Кто нам открыл глаза, тот становится для нас кумиром.
— Честное слово, верно! — с мальчишеским оживлением восклицает Лойза. — Как встречу Йозефа, так мне всегда вспоминается тот первый митинг и хочется… Нет, уж лучше не скажу, смеяться будете…
— Хочется, небось, поцеловать ему руку, как отцу родному. Так, что ли, говори уж? — подхватывает Крайтл. — Ну вот, и теперь происходит то же самое. Умная девушка жила как гусыня, без всякого кругозора, а потом увлеклась новым делом…
Скала глядит на него чуть ли не разинув рот.
— Не веришь? — спрашивает секретарь.
— Нет, верю, — шепчет Скала. — Я и сам думал об этом в поезде; вспомнилось, как много значил для меня человек, который научил меня летать…
— Вот видишь! — просиял секретарь. — Теперь ты понял…
— Но потом я решил, что нарочно выдумываю для нее оправдание, — сокрушенно признался Скала.
— Нет, нет, парень, я мог бы привести тебе еще немало таких примеров. В нашем же районе, — покачивая головой, говорит Крайтл. — Плохо то, что в данном случае этот кумир и в самом деле…
Крайтл поднимает взгляд к потолку, словно ища там подходящее определение.
— Мерзавец! — восклицает Лойза.
— Ну, ну, не торопись! — хмурится Крайтл. — Обвинить легко, доказать труднее.
— Скажи только, что он не мерзавец! — вскипел Лойза.
Серые глаза секретаря райкома становятся холодными. «Никогда я еще не встречал таких выразительных глаз, — думает Скала. — По ним видно, что именно человек хочет сказать, еще до того, как он заговорит. Сейчас он оборвет Лойзу, да еще как!»
Но этого не произошло. Крайтл подавил в себе гнев, потом глаза его опять улыбнулись, и он сказал:
— Горячая голова ты, Лойза. Это твой единственный недостаток, но немалый. Все тебе подай сразу, да поскорей. Кабы все люди судили о тебе, как ты о них, летели бы от тебя пух и перья.
— А знаешь, кто ты? — не сдается Лойза. — Патер Лангзам[5]! Не зря тебя так прозвали. Представь себе, — обращается он к Скале, — Роберт снял его с поста первого секретаря, посадил на его место мальчишку, который еще в пеленках был, когда Тонда руководил стачками. И все-таки, по его мнению, выходит, что Роберт не мерзавец!
— А кто меня снял? — спокойно улыбается Крайтл. — Крайком! И пленум райкома тоже проголосовал за это. Что с того, что Лойза и еще человек пять-шесть голосовали за меня? Решает большинство. Вот как обстоит дело, братец. Ошибки у меня были. А Роберт сумел сделать из них хороший букет, подать его крайкому как следует. Кто виноват, что мы не умели так ловко, как он, преподнести наши успехи и достижения?
— Ты должен был помочь нам! Ты! — кипятится Лойза. — А не сидеть, как ощипанный петух!
— А что, если я до сих пор не знаю, чего у нас было больше — достижений или промахов, а, Лойзик? — возражает Крайтл, покачивая головой. — Может быть, в конечном счете Роберт был прав? Разве я когда-нибудь собирался секретарить в райкоме? Где мне было научиться этому? А кстати, тот мальчишка, как ты говоришь, хороший секретарь. Мы с ним дружно работаем.
Лойза тихо и презрительно чмокает. Скала молча и с интересом слушает спор. «Есть у нас настоящие люди, — думает он. — Вот они, рядом. Ссорятся, а ведь любят друг друга и жизнь любят и самого черта не боятся!»
Крайтл заметил его восхищенный взгляд и смутился.
— Шляпы мы с тобой, Лойза, — ворчит он. — Майору нужен совет, а мы тут сцепились, как мальчишки… По-моему, — оживляется он, — тебе, Скала, лучше всего остаться жить здесь. Тут у тебя и родители, и сынишка. Будешь отсюда ездить на службу. Прогуляться каждый день на станцию совсем не вредно. Я в свое время наездился поездом на работу.
Лойза хмурится. Ему хотелось бы еще поспорить о Роберте — засел он у него в печенках, — но он понимает, что Иржи ждет его совета.
— Хорошо придумано, Ирка! — говорит он ворчливо, чтобы товарищи не подумали, будто переубедили его. — По крайней мере твои старики не узнают, что вы с Карлой поцапались. Мол, ты хочешь жить с сыном, вот и все, причина вполне понятная. А Карла твоя как увидит, что дело приняло крутой оборот, уступит, вот увидишь! Она все-таки хорошая баба, я же ее знаю.
Скала растаял: в самом деле, отличная идея. Несколько дней он пробудет в отпуску, а потом скажет родителям, что решил жить тут, чтобы не расставаться с Иржиком. Отец обрадуется, но мама…
Ах, мама! Давно уже она ходит кругом да около: то вдруг замолкнет посередине разговора, то так посмотрит на Иржи, словно хочет заглянуть ему в самую душу. Подозревает она что-нибудь? Скала знает, что она охладела к Карле еще задолго до его приезда. Мать — человек старого закала, ей не понять, как можно ради работы расстаться с сыном. Однажды она даже высказалась по этому поводу: «Уж я бы своего ребенка никуда не отдала, даже если бы сидела на одной картошке». Отец тогда прикрикнул: «Помолчи, мать!» — и даже бросил на нее суровый взгляд, что на него совсем непохоже. «У каждого свои взгляды, — продолжал он, — а Карла делает нужное дело. Радуйся, что мальчик будет с нами…» Но и ему самому не нравилось, что Карла не приезжает по субботам повидать сына. Иржи замечал, как при звуке открываемой двери отец быстро оборачивается и разочарованно опускает голову, увидев, что сын опять приехал один.
