— Не знаю, Андрей, не знаю, — грустно вздохнул Хассе. — Быть может, я слишком ослеплен обидой и болью…

— Обидой? Болью? Я не понимаю, Хассе…

— Это неважно. Что действительно важно сейчас, так это удержать его, не дать уйти в Страну Холмов.

Это были последние слова, что услышал Аренс, прежде чем сознание действительно покинуло его. И многое бы отдал он, чтобы никогда не вернуться в мир.

… Он сидел на берегу реки, мечтая сделать всего три шага, но для этого нужно было пройти Хранителя, а сил не оставалось даже на разговор. Дышать было тяжело, и вязкий красноватый сумрак топил в себе, забирал душу.

— Я не хочу возвращаться, — тихо сказал Аренс, глядя в желтые глаза присевшего рядом Хранителя. — Он ненавидит меня…

— Ты должен, — серьезно ответил ему Хранитель. — Смерть — это единственное, что нельзя изменить. Все остальное в твоих руках, человек. И ненависть может стать чем-то иным, поверь, я знаю, о чем говорю.

Иногда он приходил в себя и видел как сквозь мутное стекло склоненные над ним лица Андрея и Хассе. А иногда еще и незнакомое нежное лицо индеанки. Она давала ему пить настой, от которого горечь заполняла, казалось, каждую клеточку его тела и души. Но становилось легче дышать и появлялся хотя бы призрак силы и энергии.

— Вернись к нам, Аренс, — говорил Хассе, меняя повязки с почерневшими, покрытыми гноем листьями, — останься с нами.

И он смотрел, пытаясь уловить хоть каплю теплоты в черных глазах. Но в них не было ничего, кроме тревоги и усталости. По-прежнему Хассе лишь исполнял долг, держа слово, данное старому шаману.

Аренс потерял счет времени. Но горькие травы делали свое дело, возвращая здоровье и силы. Все чаще Аренс оставался в сознании, слышал разговоры то на английском, то на маскоги. Он почти все понимал, к своему глубокому удивлению.

Место, где они оказались, было убежищем нескольких женщин и детей из племени микасуков, родственных семинолам. Они говорили на языке хитчити, или «женском языке», и так же называли себя, по-видимому, считая, что они последние уцелевшие из своего народа. Их предводительница, та самая индеанка с нежным лицом, носила имя Водяная Лилия и считалась лучшей из целительниц даже среди семинолов. Во всяком случае, Хассе хорошо знал ее и старался проводить побольше времени рядом с ней, перенимая у нее знания. Впрочем, насколько заметил Аренс, Водяная Лилия и сама была не против подобного поворота событий. По крайней мере, относилась она к Хассе, как к родному брату, и, приготавливая зелья, подробно объясняла их состав и последовательность добавления трав. Мастерство ее поистине было великим. Аренс, давно уже позабывший, что такое бодрость и сила, теперь чувствовал, как с каждым днем к нему возвращается и то, и другое. На исходе десятого дня он стал подниматься с постели, а по прошествии двух недель уже мог нормально ходить.

— Завтра Водяная Лилия и остальные уйдут вместе с Андреем, — сказал однажды Хассе, меняя повязки на почти заживших ранах. — Это необходимо. Две из женщин на сносях и должны родить, и лучше будет, если это произойдет в Священном Доме для рожениц, под присмотром старух племени. А мы с тобой пока останемся, ты не выдержишь долгой дороги.

— Выдержу, — Аренс нашел в себе силы улыбнуться. — Настойки этой женщины вернули мне силы. Я смогу… — не договорив, он закашлялся, как это часто случалось с ним.

— Есть еще одно лекарство, — сказал Хассе, будто не услышав его слов. — Водяная Лилия научила меня его готовить. Оно поможет тебе избавиться от кашля и от раны в твоей груди. Это очень большая удача, Аренс Ринггольд. Даже мой дедушка не знал этого средства, иначе бы ты был здоров уже давно.

Аренс оторвал ладонь от губ и вытер капельки крови о подстилку.

— Но почему мы не можем пойти с ними? — спросил он, стараясь сделать свой голос спокойным, не выразить охвативших его чувств. — В племени тебе не придется заботиться обо мне, это смогут делать другие… женщины.

Он старался не смотреть на Хассе. Но тот неожиданно коснулся ладонью его лица, тронул губы, отирая с них остатки крови.

— Растения, из которых готовится лекарство, растут только здесь и еще на побережье. И готовить его нужно из свежих трав и пить сразу же. Постояв, оно теряет лечебную силу.

Аренс сжал его руку в своей, почувствовав, как сильнее забилось сердце. Он вдруг подумал, что теперь не будет никого, кто стоял бы между ними. Ни Андрея, ни кого-то другого. И кто знает, быть может, ему удастся хотя бы узнать, что за обида грызет сердце Хассе и есть ли способ излечить эту боль.

— Хорошо, — кивнул он, вытягиваясь на постели. — Будет как ты скажешь, Хассе.

========== Часть 2. СЛЕЗЫ ТЬМЫ ==========

Проводив Андрея вместе с приободрившимися женщинами и детьми, Хассе вернулся к Аренсу, который ждал его, дремля на своей подстилке. Теперь, имея много времени, Хассе посвящал его сбору трав и приготовлению лекарства. Напоив Аренса, он какое-то время приглядывал за ним, потому что от этого питья Аренса жестоко знобило и то и дело выворачивало. Он едва успевал выползти из убежища и частенько уже не мог вернуться без помощи Хассе. Сила последнего лекарства Водяной Лилии, призванная освободить его от последствий ранений, была такова, что едва не убила его. Но, почти убив, вернула его к новой жизни, полноценной и здоровой.

Одновременно Хассе охотился, в основном на болотных кроликов и индеек, а также ловил рыбу в широком ручье, протекавшем в нескольких десятках шагов от убежища. Он заботился об Аренсе, безо всякой брезгливости омывая его лицо и тело после приступов, кормя и обихаживая, точно малое дитя. Шли дни, раны на теле Аренса зажили окончательно, а снадобье, которое давал ему Хассе, вычистило легкие и вернуло силу и энергию молодости.

Прошло еще почти десять дней. Хассе трудился не покладая рук, отдыхая лишь с шилом и шкурой убитой пумы в руках. Аренс мог лишь удивляться, когда тот ухитрялся спать. Сам он теперь много времени проводил на ногах, так как лежать ему порядком осточертело. Тело, исхудавшее и вялое, требовало упражнений. Правда, от его одежды не осталось почти ничего, впрочем, даже ночи царили такие душные, что это было скорее на руку.

— Теперь у нас есть новая одежда для тебя, — однажды с улыбкой сказал Хассе. — Этот кот был очень большой, он порвал твою рубашку, а взамен дал тебе новую.

Сшитая из шкуры пумы рубаха оказалась Аренсу впору. Он стащил свои жалкие лохмотья и с удовольствием надел обновку, завязав тесемки. Хассе прищелкнул языком от радости.

— Хай, эта вещь удалась!

Аренс улыбнулся и сел рядом, положив руку ему на плечо.

— Спасибо, малыш, — произнес он, — это отличная вещь! Если бы я только мог чем-то отблагодарить тебя за твою заботу… за всё!

Хассе незаметным движением вывернулся из его объятий.

— Твоя жизнь слишком много значит для племени, — мягко сказал он, поднимаясь с подстилки из трав. — Ты должен отдыхать, Аренс. Ты должен поправиться, залечить раны. Ты нужен племени, дедушка велел особенно заботиться о тебе.

— Только для племени? — Аренс вдруг ощутил глухую отчаянную ярость, сменившую нежность, доселе владевшую его сердцем. — Для племени?

— Да, — Хассе отошел к большому глиняному горшку, где хранился запас сушеной кукурузы, — для племени. Для дедушки. Тебе нельзя…

Аренс шагнул, ухватив его за плечо, развернув и припечатав спиной к стене.

— А что насчет тебя? — хрипло прошептал он, прильнув к губам Хассе в злом голодном поцелуе. В глазах потемнело от ощущения чужих горьких губ, от гибкого тела в его руках. Хассе уперся кулаками ему в грудь, пытаясь оттолкнуть. Боль в едва заживших ранах была сильной, но Аренс почти не ощущал ее. Он сжимал в объятиях напряженное, будто натянутая струна, тело Хассе. Тот дрожал, как в лихорадке, упираясь в грудь, отворачивая лицо от поцелуев.

— Отпусти меня… пусти!