========== Пролог ==========
Он мог слышать. Монотонные удары доносились из тьмы, и им вторил дребезжащий старческий голос. Грудь горела невыносимым пламенем, дышать было почти невозможно. Но самое страшное было не это. Он не помнил ни кто он, ни где находится. Он лежал, не имея сил пошевелиться, перехватывая воздух мелкими глотками.
Он мог видеть. Костер потрескивал, освещая индейскую хижину. И одеяло, укрывавшее измученное болью тело, было индейским, с тонкой вышивкой. Он видел сухую фигуру, облаченную в шкуры и странного вида рогатый шлем. Под низко опущенным краем виднелось сморщенное древнее лицо, изрытое глубокими морщинами.
Старик кончил свой ритуал и бережно сложил бубен, колотушку и широкий плащ из шкурок в плетеный короб. Туда же отправился и странный головной убор. Черты лица индейца были по-своему благородны и красивы. Тонкие линии татуировок тянулись от висков к подбородку и скулам. У старика оказались сильные горячие руки, когда он откинул одеяло и принялся ощупывать грудь раненого, прикрытую листьями какого-то растения.
— Сердце на другой сторона груди, душа на другой сторона Тьмы, — дребезжащий голос ворвался в помутившееся сознание, — ты лежать спокойно, бледнолицый, так надо.
Как ни странно, от прикосновений старца боль утихала, растворялась.
— Кто вы? — голос плохо слушался, но как-то удалось вытолкнуть пару слов в пересохшие губы.
Старик оглянулся и что-то произнес на резком отрывистом наречии. Вошедший в хижину высокий стройный индеец молча протянул длинные стебли растения, источавшего незнакомый, неописуемо тонкий аромат. Что-то было странное в облике молодого воина, и не сразу удалось понять, что одежда его больше напоминает женскую.
— Хассе смотреть за тобой, — старик медленно провел рукой по груди раненого, — духи звать меня, я идти.
Молодой индеец присел рядом, держа колени вместе, как это делали женщины. Старик тяжело поднялся и заковылял к выходу. Скоро шаги его стихли вдали. Тишину прерывал лишь тоненький плач койота.
— Я не кровожаден, — сказал Хассе, и голос его был низким, чуть хрипловатым и рокочущим, точно водопад, — но если бы Тень Волка не запретил мне трогать тебя, ничто бы не спасло твою жизнь, Аренс Ринггольд.
Имя ничего ему не говорило. Разве что снова заболела грудь, и он невольно прижал к ней руку.
Хассе наклонился, пытливо глядя в глаза раненому.
— Ты не помнишь меня?
Ответом ему было молчание. Он не помнил даже себя. Имя, которым его назвали, было чужим.
— Грудь горит, — пробормотал он, облизав пересохшие губы, — пить…
Хассе налил немного воды из тыквенной фляжки в плоскую глиняную чашку и поднес раненому. Тот жадно глотнул.
— Больше нельзя, — сказал индеец, убрав чашку.
— Где я? — раненый взглянул на затухающий костер. — Кто я?
Глаза Хассе чуть расширились. Он хотел было что-то сказать, но не мог. Наклонившись над раненым, всмотрелся в его лицо. В черных, как ночь, глазах застыла невыразимая тоска и боль.
— Ложь тебя не спасет… — прошептал он, наклонившись так низко, что губы его почти касались губ раненого. — Но даже если ты не помнишь себя, то должен помнить это…
Губы прильнули к губам. Поцелуй был почти целомудрен, но от него по телу прошла волна жара, смешанная с пульсирующей болью. Он не сразу понял, что боль прошила тело через руку, которой он попытался оттолкнуть молодого индейца.
— Мне было всего восемнадцать зим, когда ты забрал то, что не принадлежало тебе, а взамен подарил мне вечную тень позора, — в голосе юноши была боль, безысходная, как прибитая дождем земля, — ты сломал Хассе, разбил, точно браслет из прозрачного камня. А после ушел, смеясь надо мной и оскорбляя меня. Но ты дал мне вторую душу, и за это я благодарен тебе.
— Я не помню, — устало произнес раненый, — я не помню…
Хассе медленно выпрямился, его темные глаза сверкнули и погасли. Он натянул сползшее одеяло и усмехнулся.
— Отдыхай, Аренс Ринггольд, впереди у нас еще много времени.
…Он позабыл об этом разговоре, как забыл и о своей прошлой жизни. Ныне жизнь его была борьбой со смертью. И в борьбе этой он должен был выйти победителем.
========== Часть 1. МЕЖДУ СВЕТОМ И ТЬМОЙ ==========
Солнце было скрыто густым пологом туч, но Аренс предпочел мягкую траву и редкие капли дождя духоте типи. За прошедшее время он смирился с новым для него именем и с постоянным присутствием Хассе. Тень Волка никуда не отпускал его без сопровождения. Это была скорее забота о безопасности самого Аренса, чем боязнь побега. Потерявший память, беспомощный, точно дитя, он был бы обречен в землях индейцев. Но рядом был Хассе. И сейчас он сидел, прислонившись спиной к большому валуну, и ветер трепал его длинные блестящие волосы.
— Земля дрожит, — сказал Аренс, сев и примяв ладонями траву.
— Это антилопы, — откликнулся индеец, — думаю, мужчины племени пойдут охотиться уже завтра утром. Но нам с тобой не стоит волноваться. Думаю, Расщепленный Камень подарит мне шкуру, как обещал, — в голосе его послышались мечтательные нотки. — Я ее вычищу, выдублю и сошью новые мокасины для всех нас. Старые совсем прохудились.
— Расщепленный Камень — это тот молодой вождь, что приезжал на днях? — с некоторым неудовольствием произнес Аренс, глядя на своего спутника. — Мне он не нравится.
— Зато он нравится мне, — Хассе потянулся, мечтательно зажмурившись. — И, что намного важнее, я нравлюсь ему.
Аренс обхватил плечи руками, глядя на свинцовые тучи. Ему на самом деле было неприятно слушать, как Хассе хвалит другого, пусть и вождя. Он не мог бы объяснить, что его так злило. Он так и не вспомнил ничего, что было до того, как он очнулся в типи старого шамана. Хассе говорил странные вещи, многое казалось ему не то чтобы неправильным — просто совсем чужим.
Старый шаман заботился о нем, лечил, но даже он не мог вернуть память. Впрочем, Аренсу показалось, что это всех более чем устраивало. Он несколько раз пытался разузнать у Хассе, кто он и откуда, но юноша либо отмалчивался, либо переводил беседу на другие темы.
Сам Хассе, внук Тени Волка, был «человеком с двумя душами», в свое время выбравшим путь женщины. Он был добр, благороден и после той ночи никогда не напоминал Аренсу о том, что между ними когда-то было. Первое время они относились друг к другу с холодным недоверием, но со временем сблизились. Это случилось больше оттого, что старик запрещал Аренсу гулять одному. Он еще не до конца оправился от ран, огнестрельной и ножевой, чуть не оказавшихся смертельными, — они то и дело давали о себе знать слабостью и обмороками, из которых Аренс выходил с большим трудом. Хассе сопровождал своего подопечного, и понемногу холод между ними превратился если не в тепло, то в спокойное приятие. А постепенно и болезнь Аренса сошла на нет, хотя его по-прежнему старались оберегать от излишней нагрузки.
— Зачем я нужен твоему деду? — спрашивал Аренс, пока они с Хассе бродили по перелеску в поисках фруктов, ягод и съедобных корешков. Тот пожимал плечами.
— Дедушка сам тебе расскажет, когда придет время.
Понемногу, исподволь, терпеливый и упорный индеец обучал своего подопечного маскоги, языку, на котором говорили семинолы, а также необходимым навыкам выживания и обычаям племени. Аренс не был хорошим учеником, иногда у него случались вспышки гнева и агрессии, но Хассе был неизменно терпелив и мягок с ним. Сам он в совершенстве знал английский, тот язык, на котором говорил Аренс, и другой язык, французский. На вопрос «откуда» отвечал, что племя их иногда принимало охотников и бледнолицых, ушедших от своих. У одного из таких бледнолицых он научился «франсе», у другого с легкостью перенял «эспаньол», у третьего, чужеземца с голубыми, как небо, глазами, нашедшего дом, дружбу и супругу в племени семинолов, сумел научиться трудному русскому. Языки давались Хассе очень легко, и Аренс этому немного завидовал. Сам он неохотно и трудно обучался даже языку семинолов. Правда, оказалось, что он откуда-то немного знает французский и испанский. Они часто беседовали с Хассе, переходя с одного языка на другой, потому что молодой индеец считал способность договориться самым лучшим оружием.
