Частенько тут же толкается кое-кто вообще без лица как такового, а лишь с чем-то, что по виду практически невозможно отличить от формы человеческой головы. Вот этих-то (этого!) я бы все-таки посоветовала допросить особо: а ну-ка пусть он при всех расскажет, какие такие у него имеются близкие родственники в милиции и в среде народных депутатов.
А свет у фасада нашего дома не горит уже и не помню, с какого времени. Я вот однажды имела случайную неосторожность (глупость) дозвониться в жилконтору (это тоже задача не из легких: то у них там обед, то все вместе полезли на крыши снег счищать, то прием уже закончен) и от своего собственного имени заявить, что пора бы уже вплотную заняться электрификацией нашего подъезда, а то и трехсотлетний юбилей славного города на брегах Невы косматой, как говорится, на носу, и мало ли как сложится политическая обстановка после предстоящих выборов губернатора. Попутно я решилась сказать и о том, что у лестницы опять какого-то пьянчугу обильно стошнило, а убрать никто до сих пор так и не убрал, только опилками присыпали, да и то, извините за неприятную деталь, все это весьма прозрачно получилось. Так ко мне тут же после этого в квартиру стали звониться, стучаться и детскими голосами жалобно проситься в уборную. А я им очень строго отвечаю: «Сейчас никого из взрослых дома нет, а квартира на сигнализации, и я вам открыть дверь не сумею!»
А тот, который без лица, но по виду человекоподобный, сунул этим безбожникам номер моего телефона. Тогда они стали названивать и детскими голосками всякую похабщину наговаривать. А я-то слышу, что голоса у всех женские, и говорю им: «Как же вам, женщины, не стыдно? Вы сами, наверное, уже матери, и я мать, а вы мне такие неприличные вещи говорите?» А они в ответ только смеются, злобно ругаются и трубку бросают. После этого я только гудки и слышу, и так все это у меня в ушах и звучит: смех, матерные слова и выражения, а потом короткие гудки. Этим можно и нормального человека довести до умопомрачения, а я все-таки инвалид, мне и так в жизни очень тяжело приходится, хотя я не сдаюсь и всегда стараюсь найти в себе силы для следующего шага (поступка).
Они несколько дней переждали, пока все успокоится, и однажды ночью меня будят вызывающими звонками и наглым стуком в дверь. А я ведь не одна! У меня полный дом бездомных животных, которых я приютила (и я имею на это право!). Я к дверям подскочила, спрашиваю: «Кто ж там такой ночью-то ко мне ломится?» А они хором циничными голосами отвечают: «Водопроводчик!» Я их только об одном прошу: «Дайте мне, пожалуйста, по-человечески одеться!» Куда там! Звонок непрерывный, в дверь бьют с такой силой, что вот-вот, кажется, насквозь проломят! Я накинула пальтишко, открыла.
Они заваливаются, не помню уже и в каком количестве, то ли трое, то ли пятеро. Один, это тот, что без лица человеческого, как ко мне в квартиру проник, так сразу в ванную метнулся. Я только и успела заметить огромный ключ в его руках, его еще по-правильному разводным называют. Вот он этими клещами зажал стояк и давай его изо всех сил раскачивать, а сам что-то остальным кричит, да я из-за собачьего лая ни одного его слова не могу различить. Помощники-то на него внимательно смотрят, а он вроде что-то такое им из-под своей руки показывает, да так, чтобы я его тайного знака-обозначения не заметила.
«Все, — вдруг говорит, — приехали! Больше вы нас по таким пустякам не тревожьте! А не то мы у вас еще и денег потребуем. Сейчас, как вы, наверное, не хуже меня знаете, все в нашей жизни денег стоит!» С тем и ушли. Я за ними выглянула, у дверей осмотрелась, а там только горелые спички накиданы. Так это, значит, они мне эти спички в звонок вставляли, чтобы, во-первых, он постоянно работал, а во-вторых, если бы я, не глядя, за звонок взялась, так я бы себе тогда и руку опалила.
Но это еще полбеды! На следующий день я заметила, что теперь вода со стояка стала прямиком стекать в мыльницу, в результате чего туалетное мыло в ней безобразно раскисло. Еще позже я заметила, что у меня снят «флажок» — такая специальная пластмассовая деталь, которая находится между ручками холодной и горячей воды. Только тут до меня дошло, для чего им нужно было тревожить больного человека! Я тут сразу догадалась и о смысле знаков, которые старший подавал своим сообщникам: я, мол, свое дело сделал, «флажок» у меня в кармане. Получается: навредили тяжелому инвалиду и ушли. А кто им эту музыку, спрашивается, заказывал?
Через пару дней или через месяц раздается характерный телефонный звонок, такой специальный, проверочный. Я по своему опыту уже очень хорошо знаю, что в таких случаях трубку можно и не брать, потому что сразу же сработает отбой. Но в этом случае я подумала: хорошо, пусть они считают меня новичком! Сама улыбнулась, а трубку сняла. Да улыбка-то уж больно грустная получается, когда понимаешь, что над тобой так жестоко издеваются!
Вначале раздался длительный гудок. Хорошо, думаю, значит, вы какой-то новый прием придумали, чтобы мне нервы изощреннее изматывать. Ну что же, давайте, продолжайте, за меня ведь и заступиться толком некому: сама, можно сказать, безногая, сын — инвалид по психике из-за отца — алкоголика и дебошира. А кто еще у нас есть? Собачки? Да они все безобидные!
Когда гудок прекратился, началось постукивание с таким словно шорохом, будто кто-то по микрофону пальцем постукивает. Я и это выдержала. Тут уже в стояке что-то, как в джунглях, зарычало, а в телефонной трубке в это время отбой дали. Правильно, думаю, проверили, что я дома, никуда, бедолага, не делась, теперь мне еще какую-нибудь провокацию устроят. И правда. Пронзительный звонок, и частый бой ногами в нижнюю часть входных дверей. А снаружи крик: «Мы сейчас тебе, такой-сякой (не стану повторять!), если ты до сих пор ничем пользоваться не научилась, не только воду, но и свет отрежем!» Как так?! За что?
А я сквозь их искусственно создаваемый шум слышу, что волнение в трубах не унимается, а наоборот, постоянно нарастает. Я трубы потрогала и чуть не обожглась — они просто раскалены, а внутри слышно, как вода бурлит, выход для себя найти не может. Тут я слышу голос: «Горячие трубы! Горячие трубы!» Понимаю, что это мне дается особое предупреждение. А дальше-то что будет? Не станет ли еще хуже?
Я набрала номер районной аварийной службы, дежурная диспетчер подошла, я ей сообщаю: мне тут все повторяют, что у меня горячие трубы, а они, я потрогала, и вправду горячие! Хорошо, отвечает, не беспокойтесь, мы сейчас примем срочные меры. И правда, часу не прошло, мои двери перестали штурмовать, громыхание в трубах стихло, осталось только едва уловимое бульканье и такой звук, словно где-то под полом мышка попискивает.
Но тот, что без лица всегда ходит, меня в покое так и не оставил. Стоило мне однажды не прикрыть вовремя входную дверь — он уже тут как тут (подозреваю, что он специально и дежурил в моей парадной), орет, ругается, как извозчик, замахивается, а от самого перегаром несет аж за версту! «Сейчас милицию вызову!» — кричу. Он говорит: «А я вашу собачку, вот эту, беленькую (метис болонки и шпица), только хотел поцеловать, затем к вам и пришел, мне эта собачка больно понравилась».
Это ведь надо так себя не уважать, про себя думаю, чтобы любовью к домашним животным прикрываться, ради того чтобы только ко мне в квартиру проникнуть и, конечно, как-нибудь мне опять нашкодить. Я с него глаз не спускаю, а на руки глянула — боже ж ты мой! — когти как железные и сантиметров по пятнадцать длиной, а под ними кровь сгустками и земля окаменелая. Дракон, одно слово дракон, только лица нет, потому что вместо него морда должна быть звериная и пасть змеиная, — вот он их и прячет, как умеет! «Нет! — говорю ему решительным тоном. — Вы ко мне не войдете! Нельзя ко мне!» — «Ладно! — так зло, исподтишка улыбается. — Вы еще про собачью выставку в парке культуры вспомните! Вам еще эта история ай как аукнется! Тряханет тебя, сука (простите!), так, что ты и в своей коляске сраной (извините!) не удержишься!» (Это я езжу по квартире в коляске, потому что меня ножки больные не держат.) Я дверь захлопнула, на оба замка заперла, а сама сижу и гадаю: какая такая выставка? Что за история? Вот так он меня, на ночь глядя, озадачил!
