— Ну а что, Лара, разве в наше время таких историй никогда не случалось? — Софья безразлично отбросила окурок. — Помнишь, была большая статья в какой-то газете, чуть ли даже не в «Известиях», а потом, кажется, передача по телевидению про одну такую семью, мужа и жену, которые заманивали детей, насиловали их, мучили, убивали и все это фотографировали и снимали на камеру? Это еще было при советской власти, чуть ли не в конце семидесятых!

— Ты права, Соня, конечно, все это было, но как не хочется с этим соглашаться! Ой, смотри-ка! А вон и наша Заметнова! — всплеснула руками Мультипанова. — Веруша! Подойди к нам сюда, детка! А это кто там от тебя отстал? Ксюша? Деточка, подойди тоже сюда, нам надо поговорить.

Вера, девочка лет десяти, с большими синими глазами, темными волосами и осветленной челкой, белыми пятнами на успевшем загореть на весеннем солнце лице, в поношенных, неопрятных вещах — джинсовой куртке и теплых спортивных штанах, неуверенно двинулась в сторону женщин.

— Здравствуйте! — Вера приблизилась.

— Ксюша! Иди к нам! — Морошкина вспомнила о письме, которое, по счастью, было ею уже положено в конверт, и осторожно вернула его Ларисе.

Ксюша, по виду ровесница Веры, с монголоидным, заметно отекшим лицом, смуглая, с узкими карими глазами, в облезлой куртке из серого искусственного меха, потянулась за подругой.

— Здравствуйте! — с кокетливой подозрительностью покосилась Ксюша на женщин.

— Вы это почему, интересно мне знать, не в школе? — требовательно спросила Лариса. — Вы себе по какому праву среди учебного года каникулы устроили?

Он выехал на старое шоссе, где обычно было меньше машин, и вновь поймал себя на том, что в его голове назойливо крутится фраза: «Шел Саша по шоссе…» Да, в детстве действительно ему пришлось бессчетное число раз повторять эту скороговорку, направленную на постановку шипящих звуков. Проблема состояла в том, что у него с младенчества наблюдалось эдакое смешное присюсюкивание. К сожалению, усилия логопедов так и не увенчались успехом: не всегда заметные для окружающих, но очевидные для близких дефекты речи у Кумирова сохранились до сих пор.

Сидя за рулем, он думал о разном: о том, что неожиданно для самого себя стал вдруг настоящим убийцей и теперь знает, как все это на практике легко совершается; думал о том, что он, наверное, навсегда разошелся с отцом; о том, что он, если все-таки доберется до Финляндии, уже никогда больше не сможет вернуться в Россию, потому что здесь его сразу же арестуют и осудят за убийство. Хьюстон сидела рядом, гладила его, что-то еле слышно напевала, а потом, незаметно для Саши, доверчиво засопела и уснула.

Они провели два дня в небольшом уютном отеле на берегу монументально замерзшего Финского залива. Кумиров-младший знал хозяина этого заведения, открыл здесь «кредит» и мог приезжать в любое удобное для себя время. К сожалению, в этот раз его любимый номер с окнами на скалы был занят какими-то чухонцами и они с Наташкой были вынуждены довольствоваться созерцанием сосен и елей, теснящих друг друга все дальше к горизонту. Конечно, это было тоже очень классно, во всяком случае не сравнимо с тем, что могло ожидать Кумирова в КПЗ, где он, по идее, должен был оказаться, если бы не запутал свои следы учиненным пожаром в отцовском имении…

А что ему в той ситуации еще оставалось делать? Пойти и добровольно сдаться властям? Нет уж, спасибочки! Была, конечно, мысль покончить со всем одним махом…

Саша вспомнил свое стихотворение, написанное под не лучшее настроение в его жизни, и еще раз подумал о том, что да, конечно, смерть — это не лучший выход. Он уже не раз убеждался в том, что о самоубийстве очень легко думать, но совершить его на практике может отнюдь не каждый, хотя этот акт и принято почему-то считать проявлением слабости человеческого характера. Ничего себе слабость, да? Скажем, вены себе перерезать или петлю на собственном горле свить?..

Перед Сашей вновь возник сон, привидевшийся ему прошедшей ночью. Он обнаружил себя в нем вместе с Наташкой, и они оказались где-то в области. Почему-то ему мерещилось слово «Кингисепп», но это, впрочем, могло происходить и в другом месте, потому что никаких названий ни городка, ни улиц он не помнит. Перед ними возникла узкая улица, а в ее конце — старый трехэтажный дом. Хьюстон направлялась к этому дому, а рядом с ней назойливо вертелись какие-то люди. Из тех, кто запомнился, были молодые мужчина и женщина, возрастом постарше их обоих, но сами, наверное, где-то в максимальном пределе до тридцати лет.

Спутники что-то объясняли Бросовой, а она их довольно увлеченно слушала и послушно следовала навязанным ими маршрутом. Кумирову-младшему это совсем даже не нравилось. Он спешил следом, но почему-то не очень-то за ними поспевал, а тут еще и какая-то мягкая игрушка, да нет же — это Костик, ну как он тут оказался, он же сейчас должен быть в больнице, именно в больнице, хотя, по правде, они же оставили его в приюте у Федора Даниловича. Но вот, надо же, как это интересно происходит: мнится, что младший брат заперт в детской психушке, и ничего с этим не сделать, — прямо включается какое-то двойное сознание, что ли?

А почему Костик вдруг оказался у него на руках? Ну и кино! Да ладно, если так есть, значит, так оно и надо, только вот почему все происходящее не вызывает у Саши никакого, даже самого скромного удивления?

Молодые люди продолжают увлекать за собой Бросову, и вот почему-то это вдруг происходит на Театральной площади. Кумиров отчетливо видит знакомую ему с детства кондитерскую, трамвайные пути, памятник композитору — но это его тоже нисколько не беспокоит, а Наталья двигается в сопровождении двух ребят вперед, куда-то, куда он еще и не знает, но вот это опять область, и они входят в дом, а дверь за ними медленно и безнадежно закрывается.

Скорей туда! Что они ей там наговорят? Кто они вообще такие? Саше удается добраться до дома, Костя превращается в мохнатую собаку и послушно следует рядом, они вместе проникают в строение и видят перед собой роскошный банкетный зал. Ого, да это же просто дворец! Кумиров тотчас вспоминает о том, что уже бывал здесь когда-то, кажется, в некой другой жизни, в которой он был заслуженным военачальником, и он сейчас наверняка вспомнит каким, а заодно и поймет, что же тут сейчас такое творится и кто он такой в своем нынешнем воплощении. Но нет, все пропало! Он — Саша Кумиров, и это сени просторного деревенского дома, а Наташка Хьюстон где-то там, наверху, и он, кажется, различает ее беспечный голос.

Саша начал подниматься по деревянной лестнице, увлекая за собой вновь воплотившегося в ребенка Костика. Да, Наташа действительно здесь, в большой, заставленной всякой рухлядью комнате, а рядом с ней приветливые молодые люди — он и она, разодетые, но несколько по-областному, дурманящие окружение агрессивным запахом дорогого парфюма. Ребята что-то втолковывают Бросовой, которая с пониманием улыбается и одобрительно кивает.

Кумиров стоит на пороге комнаты и обращает свое внимание на большое окно, выходящее на улицу. Он смотрит на толстое пыльное витринное стекло, на котором что-то написано крупными буквами. Надписи предстают ему в обратном начертании, он читает: «Кредиты. Ссуды». Что? Куда же они попали? Ну-ка, ну-ка! Саша вновь обращается к уже прочитанному тексту и понимает, что он, видимо, только что ошибся. На стекле выведено красной краской: «Ремонт мебели». Ну что же, это уже легче. Они ведь не готовы сейчас ни к каким финансовым операциям, да и что Хьюстон в них вообще-то понимает?!