Борона. Ну, я думаю, что с симптомами и у нас все в порядке!

Деменцев. Конечно, Федя, и если говорить честно, а иначе, наверное, нам с вами и не имеет смысла общаться, то мы, психиатры, можем при желании оставить в этих стенах практически любого человека. Вы же сами прекрасно понимаете, что у каждого можно обнаружить какую-нибудь аномалию!

Следов. А это правда, что людоедов становится все больше и больше? Почему так происходит?

Деменцев. Современная тенденция к увеличению практики каннибализма свидетельствует, на мой взгляд, об общем регрессе человечества. Вы только обратите внимание на то, какое сейчас вокруг нас массовое отклонение от нормы! А наши печально знаменитые олигархи? Разве они, по сути дела, не есть самые настоящие людоеды и разве не в результате их людоедской политики возникают революционные мятежи, во время которых их также разрывает и сжирает доведенная до первобытной дикости толпа?

Весовой. Вы меня простите, Герман Олегович, но мне почему-то кажется, что вы несколько усложняете ситуацию. Я имею в виду вас как представителя медицины, а в более узком смысле — психиатрии. Ведь от вас же в немалой степени, а иногда, насколько я понял, полностью зависит то, что в итоге произойдет с тем или иным человеком, совершившим злодейство. К тому же вы, кажется, несколько раз замечали, что бесчеловечность и масштаб подобных преступлений, особенно совершенных в последние годы, превосходили все то, с чем ранее сталкивалась криминалистика.

Деменцев. Ну да, да.

Весовой. Так я вам хочу сказать, что мой дед по матери был человеком деревенским, как говорится, из простых, и он мне рассказывал про то, как в те времена поступали с теми, кого вы тут называли серийниками. Во-первых, если такой тип появлялся и что-то совершал, то его, в отличие от теперешних пинкертонов, очень оперативно вычисляли. Раньше в деревнях все ведь друг друга знали, многие были в родстве, поэтому любые преступления сразу становились общеизвестными без всякого телевидения и Интернета. И вот когда такого выродка находили, его привязывали к лошади, причем босиком, и гнали лошадь по всем деревням, и каждый имел право этого зверя наказывать. Сами понимаете, чем это кончалось.

Деменцев. Но это, уважаемый Станислав Егорович, подлинный самосуд. Я думаю, что в наше время это не самый лучший образец правосудия. А если селяне ошиблись? Я же вам рассказывал, сколько невинных людей пострадало при поисках Ледукина и ему подобных. Кого-то растерзали сокамерники, кому-то присудили высшую меру. И это при очень высоком уровне следствия! А в вашем случае мало ли что померещится бабе Маше или дяде Васе? И потом, вы совершенно забываете о том, что вас сюда, кажется, привело. Мы ведь ведем речь о больных людях, среди которых может оказаться, простите, не дай бог, конечно, любой из нас!

Морошкина. Если я правильно поняла, получается так, что все мы делимся на добычу и охотников.

Деменцев. Да, на жертв и победителей. Вы только вспомните, с каким несомненным величием двигаются какие-нибудь тяжеловесы, наподобие бизонов или буйволов. На них посмотришь — залюбуешься, это же прямо профессиональная армия: все расставлены по своим местам, каждая особь знает свое незыблемое назначение. Казалось бы, только топай и не нарушай строй! А что же господа хищники? А они миллионы лет высчитывают слабые места своих потенциальных жертв, и все-таки нападают, и все-таки убивают, и пожирают этих величественных животных. Даже слонов, ну, скажем, незрелых или ослабленных, и тех исхитряются победить! Причем они атакуют целой стаей и впиваются в самые жизненно важные места. Вот вам, право, бои без правил!

Морошкина. Но при этом мы-то, в отличие от них, должны все делать по закону. Правильно? Вот и получается, что один хищник истребляет десятки людей, а потом на него тратятся огромные средства, которые могли бы пойти совершенно на другие, я бы сказала благие, цели. А их, этих хищников, все больше и больше!

Весовой. Они ведь и законы все под себя делают! Глядишь, завтра разрешат человечиной питаться. Тогда уже не они, а мы у них будем в клетках сидеть!

Деменцев. Станислав Егорович, вы не одиноки в своих предположениях, что в настоящий момент человечество настойчиво возвращается к возможности поедать себе подобных.

Когда гости покинули больницу и разместились в автобусе, Федор взял Станислава под локоть и отвел его в сторону.

— Я вчера посмотрел новую программу твоей дочурки, и только тут до меня дошло, что она говорила в ней про нашего Корнея Ивановича, который в той же больнице, что и Бориска, работает, только в морге, — педиатр повлек Весового еще дальше и крикнул приближавшемуся Следову: — Боренька, дай нам, пожалуйста, поговорить!

— Да я вам никогда не мешаю! — обиженно буркнул молодой человек и с недовольным видом полез в автобус. — Я-то думал, вы что-нибудь про больницу рассказываете! Решили, что я вас специально подслушиваю? Тоже придумаете иногда такое! Я вам хотел только доложить о том, что все купил для Бросова, как вы сказали, вот возьмите, даже деньги остались! А про Махлаткина мне ничего не сказали, говорят: ваш Федор Данилович сам все знает! А вы мне тоже ничего не говорите, почему так?

— Боренька, спасибо тебе за все, а сдачу оставь себе, что-нибудь еще купишь своим любимцам! А сейчас я прошу у тебя всего лишь пять минут, и я тебе все объясню, — Борона проводил взглядом продолжавшего ворчать Следова и посмотрел в напряженные глаза Станислава. — Вот я и подумал: а не может ли здесь быть какой-то связи? Ну, это пока так, на уровне бреда, но кто его, на самом деле, знает?

— Судя по выкладкам Деменцева, действительно каждый из нас способен на все, что угодно, поэтому я вполне допускаю его причастность, а может быть, даже прямое участие, — поддержал друга Весовой. — Я вообще про этих мастеров похоронных дел столько разного криминала слышал, да ты и сам помнишь все эти истории с крематорием.

— Да, это вечная тема! — покачал головой Федор. — Давай пока сделаем так: никому ни слова, а я оперативно наведу справки на этого Корнея Ремнева. Кто знает, может быть, мы стоим на пороге раскрытия еще одного серийника?

Корней мягко зарулил на территорию автостоянки, доехал до своего места, припарковал машину и церемонно опустил ногу на асфальт. У него уже начиналось знакомое чувство тревоги: пока это был всего лишь легкий озноб, но скоро он должен был перейти в бурную лихорадку. Его охватит страх, ужас, он будет висеть на волоске от смерти — вот она, уже где-то здесь, рядом, он чувствует ее ледяное присутствие, она смотрит на него и ждет, когда он будет готов…

Ремнев кивнул охраннику, расплывшемуся за стеклом в своем «скворечнике». Как все это похоже на зону! Да и зона, как всегда, не за горами! Чуть оступишься, Корней Иванович, и — с песнями! Сколько дадут-то? Может, вышку? Может, и вышку! А могут еще в придурки записать. Ну, это как получится.

Ремнев начал в который раз проигрывать все возможные варианты своей жизни, незаметно дошел до морга и вот уже проник в свой секретный кабинет, где уже вхолостую работала камера. Он глянул в свое тайное окно, но Филиппа в покойницкой сейчас не было. Корней перемотал «девишную» кассету и начал смотреть отснятый материал, нашептывая: «Ух ты! Ну и скотина! Ну и зверь!»

Убедившись в том, что теперь у него набран против Мультипанова безукоризненный компромат, старший санитар извлек из видеомагнитофона «вэхаэсную» кассету, на которую автоматически перегонялся материал из закоммутированной на магнитофон камеры, сунул ее в карман куртки и покинул свой штаб.

Выйдя во двор, Ремнев осмотрелся, но ничего подозрительного не заметил. Тогда он подошел к дверям морга и надавил на звонок. Прошло минут пять, но никто не отзывался. Корней нажал на звонок несколько раз подряд. Минуты через две за дверьми послышалось движение. Ремнев с полным безразличием посмотрел в глазок, к которому наверняка сейчас приник глаз его сменщика. Дверь отворилась, оба мужчины сразу заговорили, их речь смешалась, они замялись, начали снова, и опять их слова пересеклись, образовав неразборчивую языковую массу.