— Прямо как японские камикадзы! — Корней пополоскал кофе рот, со стоном сглотнул, дернув выдающимся острым кадыком, и обратился к сигарете. — Или как в советское время наших коммуняк изображали: его и сапогами, и колами, и из нагана отработают, а он все прет на врагов и их своими партийными лозунгами стращает!

— Ну! А для яиц-то ихних наша отрава, я тебе признаюсь, — дохлый номер! Я поэтому всем своим клиентам одну и ту же мысль завсегда и повторяю: вы здесь нас еще увидите! Как только две-три недельки проскочат — смело вызывайте! — младший санитар жалобно глянул на собеседника, выпустил дым под просторный воротник ярко-вишневого свитера и потер длинным и тонким пальцем свой блестящий веснушчатый нос, — Так вот, это самое, старик-то лежит, костенеет, мой напарник яд бодяжит, да вдруг, мама мия, у покойника и с носу, и с ушей, даже со рта эти твари, как дым, поперли! Да все разного калибра: и здоровые, с полпальца, и совсем малюсенькие, как блошки, а еще такие белые, как простыня, это особые, которые от яду замутировали! Это они у него в бебехах успели попрятаться!

— Ну что же, я такой вариант вполне допускаю, — одобрительно покачал головой старший санитар и часто похлопал пальцем по сигарете, сбивая пепел в пустую яичную скорлупу. — Сейчас все твари становятся хищнее, все к мясу норовят прорваться: и тараканы, и голуби, и даже жабы! А в нашем деле самый опасный зверь — крыса! Этот грызун и нос у покойничка может обглодать, и ухо, и даже внутрь залезть. Такая, я тебе доложу, бяка!

— Ага! Вот и я про то же. Я пока переоденусь, — Филипп отложил сигарету и начал стягивать с себя свитер, продолжая беседу: — Слышь, шеф, а хочешь, я тебе один путевый рецепт от крыс дам?

— Да знаю я, малек, все эти рецепты! — отмахнулся Корней от невидимой, а лишь угадываемой сейчас под тканью головы напарника. — Не учи ученого!

— Ну и что же ты знаешь? — Мультипанов освободился от свитера и остался в салатной футболке с черным контуром небоскребов. — Ну давай колись, как лучше этих поганцев приморить?

— Да очень даже просто! Находишь дырочку, откуда они вылазят, — Ремнев начал жестикулировать руками, обремененными дымящейся сигаретой и стаканом с кофе. — Берешь цемент, мельчишь стекло, эту смесь тусуешь и в дырочки засыпаешь. Что, разве не так, тараканий ты академик?

— А вот и не так, Корней Иваныч! Значит, ни хера ты в этом ремесле не разумеешь! — заключил Филипп и начал расстегивать свои черные джинсы. — А тоже мне, елы-моталы, еще на меня бочку катишь! У меня ж какая к тебе была постановка вопроса: как этих тварей натурально приморить? А ты на какую тему сейчас выступил? Как крыс от их дырок отвадить! Совсем не та у нас с тобой постановочка получается!

— Да какая тебе, Филя, едрён-батон, разница: приморить или отвадить?! — Ремнев непонимающе замотал головой. — Ежели ты их приморишь, так у тебя дохлые крысы целый год будут в подвале смердеть, а если только отвадишь, значит, просто они все уйдут, и в твоем доме без них вечный покой наступит!

— He-а, Корней Иваныч, опять ты ни хрена существа вопроса не улавливаешь! — Мультипанов стянул брюки и остался в узких светло-коричневых трусах. — Кто же тебе такую глупость сказал, что грызуны должны обязательно у тебя в подвале подыхать? Да зачем же доводить дело до того, чтобы у тебя в подполе целый год шмонило?! Это первое, а второе — то, что и отпускать их на волю тоже не годится! Надо их здесь, прямо в доме, гнобить!

— Ну и каким же это таким макаром ты их, сынок, если не секрет, собираешься гнобить? Мне вот, честное слово, эта твоя крысиная философия чем-то даже заманчива! — растянул свои темные губы Ремнев, исподволь рассматривая фигуру молодого человека, который уже надевал свой рабочий оранжевый комбинезон. — Что же мне у ихней дыры с ружьем сутки напролет в засаде высиживать?

— Зачем же сутки напролет?! Между прочим, при моей технологии твоего присутствия, начальник моргачей, здесь практически совсем и не требуется! А надо-то для этого дела всего лишь два компонента: манная крупа и алебастр, мы их вот так легонько смешиваем и возле ихней норы посыпаем, — Филипп застегивал кнопки и молнии. — И тут же рядышком ставим поилку, ну, блюдце или любую крышку от банки, — им много не надо, главное, чтобы в поилке постоянно вода имелась! Эти твари манки с алебастром покушают, водички попьют, алебастр в тот же момент схватится, у них кишочки скукожатся, и они тут же, на месте преступления, и подохнут! Скажи, просто, да? Как говорится, дешево и со вкусом!

— Ну что же, это грамотно! Молодец, Филя! Ты меня сегодня даже удивил! Честное слово, не знал я, что ты и вправду такой грамотей! — старший санитар мечтательно сощурился и со звоном поставил подстаканник с опустошенным стаканом на оцинкованную поверхность тележки. — А вот скажи-ка мне, голубчик, ты когда-нибудь слышал такое простонародное выражение: голубь — блядская птица?

— Ну да, Корней Иваныч, что-то типа того сквозь мои уши пролетало, — Мультипанов стянул с правой ноги носок, поставил стопу на тележку и внимательно посмотрел на свои длинные, с крупными ногтями пальцы, опушенные синеватым ворсом от носок. — Новые шузы купил, а они трут, падлы!

— Ничего, малыш, растянется! — также соизмерил предъявленные пальцы Корней. — Ну а это словосочетание, по твоему разумению, что вообще-то по смыслу может означать?

— А хрен его маму знает! — несколько раздраженно отмахнулся Филипп и начал вновь надевать носок.

— Это очень плохо, товарищ Филя, что ты даже таких вещей в твоем возрасте еще не можешь истолковать! — заключил Ремнев, взял вторую сигарету, вскрыл пакетик с растворимым кофе и выпотрошил его в свой стакан. — Представляешь, у меня каждое утро вот такой незыблемый ритуал: две чашки кофе и две сигареты! Ну никак без этого не могу обойтись, хоть ты вешайся!

— Ну так и пей, и кури, пока тебе на это здоровья хватает! Повеситься-то мы с тобой всегда успеем! — Мультипанов начал менять свои черные «казаки» с блестящими заклепками на поношенные теплые матерчатые кроссовки. — А ты-то можешь истолковать, тогда давай и мне заодно расшифруй!

— Да вот в том-то и вся штука, что и я в данном деле почему-то затрудняюсь однозначно ответить! Начну-ка и я переодеваться, а то мы тут с тобой чегой-то лишку заболтались! — Корней начал расстегивать свой светло-зеленый халат. — Тут ведь с какой стороны можно к этому вопросу подойти? Допустим, мы с тобой так для начала рассудим: само блядство как таковое — уместное определение для мира пернатых или нет?

— Не-не-не, Корней Иванович, я в этих делах не эксперт! — Филипп тоже распаковал пакетик, высыпал его в свой стакан и потянулся за электрочайником. — Не остыл еще?

— Да покамест вроде бы потеплее, чем наши околеванцы, будет! А я, ты знаешь, как-то равнодушен к кипятку, — заметил Ремнев, стягивая с себя серый вязаный свитер. — Ты понимаешь, я ведь сейчас не про то толкую, эксперт ты или нет, а про то, что пернатые, по моим понятиям, вообще-то, с кем хотят, с тем в свое удовольствие или по зову природы жарятся и сами в этом своем непостоянстве, можем быть уверены, никакого особого греха не усматривают.

— Ну ты, дядя Корней, прямо как пастор Джон заговорил! — блеснул округлившимися глазами Мультипанов. — Зачем нам такие запутки?

— Кто-кто? Джон? — Корней встал, расстегнул брюки и вдруг резко повернулся в сторону напарника. — А кто это, если не секрет?

— Да есть тут один такой америкоз, который себя проповедником называет. Он у Ангелины Германовны квартиру снимает, — Филипп капнул в стакан воды и начал интенсивно размешивать. — Люблю, чтобы с пеной получалось! А этот Джон, он еще это самое…

— Погоди-погоди, Филя! Давай-ка я тебе вначале все про голубей растолкую, а позже мы с тобой к этому Божьему слуге вернемся, обязательно вернемся! — Ремнев сел на свое место, взял стакан и шумно отхлебнул кофе. — А мне и без пены сгодится! Так вот я и задаюсь вопросом: в чем же тут зерно? У нас, значит, в этой поговорке три слова наличествуют и два из них как бы одно и то же означают: ну то есть птица — это как вид или род, как там оно в учебниках-то правильно записано, не помнишь? Ты же, парень, меня моложе лет на двадцать будешь, должен бы, кажется, хоть что-то со школы помнить?!