Морошкина нехотя поднялась из кресла, в последний раз глянула на свое разметавшееся по дивану сокровище и отправилась встречать инспектора по охране детства.

Когда Соня открыла дверь и глянула на Мультипанову, то ей тотчас показалось, что ее гостья еще за дверьми почувствовала, что Морошкина не одна. Ну как это у нее получается? Чутье, интуиция, телепатия? А может быть, это Софья так зациклилась на своей странной личной жизни, что ей теперь просто мерещится чужая осведомленность о присутствии в квартире ее юного спутника? Конечно, самой ей на это будет сложно ответить, но, во всяком случае, выражение Ларкиного лица оказалось настолько простецким, какого инспектор по охране детства ни разу не замечала у нее даже при работе с ее наиболее умственно-отсталыми подростками. Да нет, чует, змея, все чует!

Женщины поздоровались и обнялись. Хозяйка предложила гостье испить кофейку, благо у них еще есть минут двадцать, та церемонно согласилась, и они вдвоем направились на кухню.

— Семейка Бебене, я тебе скажу, это тоже не подарок: бабушка, Евгения Аристарховна, по кличке Бормотуха, хоть и пенсионерка, и инвалид, а пьет, можно сказать, за троих мужиков; ее дочь, Алла Михайловна, не только пьет, но еще и блудит, мы ее до сих пор не можем направить на лечение от сифилиса; а сын Аллы, Ярослав, которому сейчас шесть лет, вообще нигде не фигурирует после роддома. Представляешь себе? — выпуклые глаза Ларисы остановились на Ваниных брюках, как оказалось опрометчиво оставленных им вчера на кухне. — То есть мальчик до сих пор нигде не зарегистрирован, как бы мертвая душа, только наоборот: он есть, но тому нет пока что никаких вещественных доказательств ни в жилконторе, ни в поликлинике, ни в РОНО!

— Лара, да чем ты меня сейчас удивишь?! Мне тут вообще одну историю рассказывали: не знаю, может быть, это и выдумка, а может быть, из какого-нибудь учебника, но суть в том, что у одной бабули из-за нелеченого или плохо леченного Льюиса прогнил лоб в районе переносицы, — Софья не сразу угадала направление взгляда инспектора по опеке, а отследив его, постаралась не выдать своего тотчас нахлынувшего волнения, которое наверняка все-таки предательски залило ее лицо красным румянцем, участило дыхание и, конечно, сделало речь прерывистой и несколько поспешной. — Так вот, эта бабуля якобы по утрам затыкала дыру в черепе картофелиной, а на ночь свой овощ вынимала. Веришь?

— А отчего нет? Я думаю, у нашей Аллы Бебене тоже когда-нибудь кости прогниют, и тогда она что-нибудь не менее оригинальное и простое придумает, — Мультипанова отпила кофе и по-кошачьи зажмурила глаза. — Божественно!.. Ты даже не представляешь, как она выглядит: бабе еще и сорока лет не исполнилось — ей сейчас где-то тридцать восемь, — а она похожа, прости меня, на бодрящуюся из последних сил пенсионерку, да еще проработавшую всю свою жизнь в горячем цеху. Знаешь, есть такие бабульки с комсомольским задором, которые между тем уже и не помнят, как их зовут.

— Да отчего ж не представляю?! — Морошкина закурила и подвинула пачку сигарет в направлении гостьи. — Будешь? У меня, кстати, тоже такие экземпляры встречаются. А возьми хоть нашу знаменитую троицу — Жанна, Тоня и Зоя, — они-то за эти годы до чего опустились! Правда, на них и несчастья одно за другим сыплются, но это, я тебе скажу, к великому сожалению, — вполне закономерный результат их образа жизни. Я в последнее время не то что стала шибко суеверной, а просто как бы угадала некоторые законы нашей жизни и согласна с такой мыслью, что одна беда все-таки почти неизбежно притягивает к себе другую.

— Может быть, и так. У меня, по крайней мере, как раз та ситуация, — инспектор по опеке закурила, сладко затянулась и закашлялась, но продолжила свою речь: — Я слышала, у них там всех переубивали? Это правда?

— У Ремневых бабушку убили. Да ты ее знаешь, Ефросинья, она еще все ходила по помойкам да по овощебазам побиралась, — Софья прикидывала, останется ли вопрос с брюками только между ними, или Мультипанова понесет эту информацию, словно стремительный весенний ручей бумажный кораблик. — Колька Махлаткин, слава богу, выжил. Правда, у него, кажется, новая беда: в анализах — ВИЧ. У Бросовых просто стихийное бедствие: Никита, Парамон, Люба — все погибли! Наташа тоже, ну да ладно, там еще не все понятно…

— Вот как людей сметает! Прямо как на войне! — Лариса не могла отвести своего любопытного взгляда от мужских брюк. — Пашуля выписывается, да?

— Да, готовлюсь к получению, — кивнула инспектор ОППН в сторону весьма поношенных штанов и затушила свою сигарету. — Я с тобой согласна, что все, что сейчас происходит, действительно очень похоже на войну, об этом многие говорят. Ну что, будем собираться?

— Конечно-конечно! Я, можно сказать, уже готова! — гостья поднялась и оправила на себе одежду. — А ты слышала про то, что вчера в городе творилось? Во время «Людоед-шоу», ну, который в «Экстаз-холле» проводили, вдруг объявили, что зал заминирован! Что тут началось: паника, какую только в кино показывают! Говорят, даже кого-то задавили!

— Да, я по «Новостям» уже смотрела, — домывала посуду хозяйка. — Я думаю, это кто-то просто побаловался.

Женщины свернули с Большого проспекта в переулок, поскольку вход в дом, в котором проживали Бебене, был отсюда. Кодовый замок на входных дверях был сломан, а сама дверь была изрисована половыми органами и исписана нецензурщиной.

На первом этаже, на котором находилась искомая квартира, пахло кошачьими и людскими испражнениями, почтовые ящики были сорваны, доносились чьи-то приглушенные этажами ругательства, резкий нечастый стук и назойливое жужжание электроинструментов.

Замка на входной двери не было. Звонка тоже. Провода были вырваны до самого основания, поэтому их было невозможно соединить. Для обеих женщин все это уже давно стало привычным.

Лариса толкнула дверь, и та со скрипом стала уходить внутрь квартиры. Женщины шагнули вперед. Они оказались в коридоре. Здесь было сумрачно. Лариса протянула руку к выключателю, который должен был находиться справа, нашла его и стала нажимать, но электричество не включалось.

— Да у них, наверное, здесь все давно перегорело, — Мультипанова сделала несколько осторожных шагов и заглянула на кухню, которая была справа от входных дверей, вслед за туалетом и ванной. — Есть тут кто живой или всех уже отпели? Ау! Люди-человеки!

Ответа не последовало. На всякий случай женщины прошли на кухню, но здесь действительно никого не было, торжествовали грязь и запустение. Окна были завешаны обветшалыми занавесками. На полу в лучах солнца, пробивавшихся сквозь дыры в занавесках, угадывались разбросанные бутылки, на самодельном изрубленном и опаленном кухонном столе гнило несколько луковиц, отчего еще и отвратительно пахло.

— Похоже, что здесь никто и не живет? — задала вопрос, скорее всего себе самой, Морошкина. — Пойдем в комнаты или дадим отбой?

— В такой квартирке и труп может лежать, пока не мумифицируется, — Лариса еще значительнее выкатила глаза из орбит. — А чего нам, пойдем посмотрим? Может быть, в комнатах кто-нибудь затаился?

— Это ведь, кажется, двухкомнатная квартира, да? — Софья сделала шаг вглубь запущенного жилья.

— Да, сразу по коридору справа маленькая комната, а в конце, прямо, — большая, — уточнила Мультипанова и пошла вслед за майором милиции.

Женщины двинулись вперед по темному коридору. Лариса нащупала справа от себя дверь и открыла ее. В комнате также царил полумрак из-за древних плащей, которыми были завешаны окна. Вблизи дверей на заметном расстоянии от стены стоял диван, заваленный тряпками. В полуметре от противоположной стены присутствовал прожженный в своей продавленной середине пружинный матрац. Под окнами, прямо на полу, выстроились друг на друге три старых телевизора, нижний из которых был без кинескопа.

— Ну что, в той комнате еще посмотрим, да я и составлю акт о том, что мы здесь увидели, — Мультипанова с брезгливым любопытством осваивала убогий интерьер. — Я вот только одного в толк не возьму, где тут у них ребенок размещается?