– Да, ребята, с таким подходом я даже не знаю. Гарантий остаётся всё меньше. Особенно, если Блясогуска-бескудница всё слышала.

И легко, будто балуясь парным молоком из-под тёплого вымени, выпил свой стакан. «Чисто Андрей Соколов, – подумал я, вспомнив «Судьбу человека». – Живой прототип, особенно если сейчас вторую так же саданёт». Я оказался прав наполовину. Гипнотизёр засунул в рот газированный помидор и безопасно взорвал его внутри себя. Видимо, чтобы Бескудница-бесстыдница ничего не увидела, не услышала, и налил себе второй стакан, оставив только верхнюю полосочку губастого незакрытой.

Очищение продолжалось. Вкусив водочки, сожрав половину яичницы, он встал, плюнул себе под ноги на наш пол, растёр плевок сапогом, посыпал солью прямо из пачки со стола, пошептал и, выбрав самый длинный и удобный диван, залёг спать. Вот тогда мы вышли покурить, злые и голодные.

– Чё это было? Чё это за делюга? – взорвался Вовка своим скрипучим возмущённым голосом. – Сука, водил меня по всему заливу. Я задохся сверлить, ббббб! А теперь водку нашу накернивает! Чё за борщевалово?

– Вов, а зачем столько лунок? – попытался приглушить больную тему Бадхи.

– А я знаю? Он говорит, здесь сверли, я и сверлю. Он стоит над лункой и смотрит, как обнутый, в неё. Водит, ббббб, по всему заливу. На хрен мне такая рыбалка!

Вовка махал руками, приседал, показывал, как он вертел, выпучивал глаза, изображая заглядывающего в лунку Гипнотизёра. Вовка пребывал в самой высокой своей степени возмущения: красный, насупленный, со страшными глубокими морщинами над переносицей и поджатыми нижними веками глазами.

– Володь, да не переживай ты, давай дальше я посверлю, по очереди посверлим, если что. Разберёмся.

– Да я Седому скажу. Что за делюга? На фиг он мне подогнал этого гипнотизёра? Баб каких-то всё зовёт! Херня какая-то напостоянку у него.

– Может, он того… с придурью? – осторожно намекнул я.

– Мне Седой ничего не говорил, – протянул Вовка, вздохнул и бросил сигарету в сугроб. – Ребя, я спать, что-то устал.

– А я схожу мелочи наловлю для жерлиц, – сказал выспавшийся в машине Бадхи.

– Тогда я пойду мыть посуду, – сказал я.

А Стас спокойно заметил. – Да нормально всё будет.

Но нормально не вышло. В следующие два часа после разговора на крыльце, я сильно обжёг руку. Вовка вскрикивал, стонал во сне и очнулся весь потный, со страшной головной болью, а сохшие на печке его ботинки расклеились, расползлись в разные стороны и загнулись в неестественных для ботинок позах. Бадхи вернулся пустой, без пешни и без одного ножа на буре. Объяснить ничего не сумел.

– Где ты был?

– Не помню.

– Где бурил?

– На озере.

– Ясно, что на озере, но где конкретно? Возле острова?

– Не помню.

– Между островами? В заливе?

– Наверное.

– Что ловил?

– Может, окуня, не помню.

Да. Отключился парень. Туман какой-то на него напал. А это же Бадхи! Это надо понимать! Это же человек – ловец рыб, который в семь утра, ещё в ночной мороз уходил блёклым суровым рассветом в мёрзлую даль с половинкой яйца и стаканом чая наспех в желудке и с буром на плече и возвращался в сумерках с буром уже на другом плече и мешочком рыбы на ужин. И так каждый день.

А Стас снова потерял свои варежки. Только наш «дядя Стёпа» проснулся поздно вечером, когда мы грустно пили чай с остатками водки и сидели, будто ушибленные одним на всех поленом. Грустный и вязкий воздух стоял в комнате. Я держал руку в тазике со снегом, Бадхи никак не мог вспомнить потерянный на озере кусок своей жизни, Вовка держался за голову, боясь наклонить её хотя бы на полградуса, а Стас шаркал ногой под столом, пытаясь нащупать свою новую пропажу.

За этими занятиями нас и застал проспавшийся и «очищенный» нашей водкой Гипнотизёр. Первыми словами его были: «Я вас предупреждал!» О чём он предупреждал? Когда? Никто не помнил. Посмотрев на ребят, решив, что моральные муки не идут ни в какое сравнение с физическими, я и обратился к колдуну.

– Извините, но вы ничего нам не объяснили. Вы хотя бы поконкретнее можете сказать, где мы напортачили? Что нужно делать, по каким правилам рыбачить будем? Мы, кстати, не знаем даже, как вас зовут. Вы не представились.

Гипнотизёр осмотрел нас заново, помолчал.

– Исправить будет трудно. Но, может, что и получится. Я постараюсь. Имя только сказать своё не могу. В доме нельзя совсем. На улице можно, но только как снег пойдёт. Чтобы тихо было, чтобы ветер не отнёс имя до Водника-чертогляда, а то всем несладко придётся. Зовите меня пока, кто как хочет, до того снега.

Тут уж нам стало совсем нехорошо. Что за тайны мадридского двора? – От головы у нас ничего нет? Больше не могу, – Вовка сидел на диване по-воробьиному и еле-еле чирикал.

– Таблеток, кажется, не брали, – Бадхи полез к себе в сумку, я – в рюкзак, а Стас достал из куртки пачку папирос и показал Вовке со значением. Вовка скукожился лицом и певуче протянул:

– Не, братуха, не…

И тогда во весь свой двухметровый рост под самый потолок встал Гипнотизёр. Он склонился над своим допотопным ранцем, порылся в нём и протянул Вовке чёрный шарик, завёрнутый в клочок, вот честное слово – не вру, старинной «Пионерской правды», прямо в часть заголовка.

– Это чё? – Вовка отшатнулся, будто под нос ему сунули дерьмо на лопате.

– От головы. Верное средство, бабка моя ещё делала, – Гипнотизёр нависал над Вовкой, как Голиаф над Давидом, внушительно и бесповоротно.

– Не, я такое не буду, не, – решительно сказал Вовка. – Да он, сука, воняет.

– Ты проглоти, и всё пройдёт, – не унимался великан.

Мы на всякий случай отстранились. Вовка брезгливо взял шарик кончиками пальцев, поднёс к лицу и стал рассматривать вблизи.

– Я Седого на рыбалке этим лечил, – выложил главный аргумент Гипнотизёр.

– Бля, братуха, – только и протянул Вовка, глядя на Стаса, как бы прося защиты, совета и жалости, засунул шарик в рот, проглотил, и тут же лицо его скорчилось, сморщинилось, и он заорал. – Сука, он и внутри воняет! Бля, как от кошек!

– Сейчас пройдёт, там для присадки используется немного кошки. Но только кишочки. Для человека почти безвредно.

– Что? – завопил Вовка и, опрокидывая на столе посуду, стукнувшись плечом и головой об косяк, прямо в носках выбежал на улицу. Мы за ним. Вовка стоял на коленях в снегу. Его рвало, его выворачивало наизнанку, он просто не мог остановиться. Лицо, даже белки глаз стали красными, вены вспухли на лбу, и глаза наполнились слезами. Он останавливался, тяжело глотая тёмный воздух, и снова начинал бекать, кашлять и кряхтеть. Когда он вроде бы угомонился, Стас протянул Вовке горсть чистого снега. Вовка вытер лицо, пожевал снежку и сказал:

– Ну, всё, ему кабздец, этому Дуремару. Я его щас буду убивать. Бадхи, дай мне топор.

И, отряхивая руки от стаявшего снега, он встал во весь свой давидовский рост. Я понял, что Голиафу действительно придёт конец, и поспешил до поединка узнать:

– Вов, голова-то болит?

– А? Нет вроде.

– Значит, лекарство помогло? А про кошек это он соврал. Точно соврал. Таблетки «Мезим форте» тоже кошками отдают, – я достал из кармана упаковку с розовыми таблетками и показал Вовке.

– Да, Володь, это он так тебе спазм снял, а шарики из какого-нибудь специального средства были сделаны. Бабули в деревне у нас из трав все лекарства делают, – вступился Бадхи. Мы пытались во что бы то ни стало, любой ценой спасти Гипнотизёру жизнь и сохранить свои судьбы от неминуемой тюрьмы (убийство при отягчающих, групповое причём, – срок ого-го какой!) и затараторили с Бадхи на пару, как две сороки.

– Вов, да фиг с ним, он же помочь тебе хотел.

– Да, Вов, он же не со зла. Он же сказал, что и Седому шарик давал.

– Да видал я его средство. Пусть сдует отсюда прям щас. Я ещё Седому всё расскажу. Бля, во попадалово!

– Вов, а давай лучше забьём? А? И ты бы на крыльцо поднялся, а то в одних носках простудишься, – спокойно протянул Стас как ни в чём не бывало и взял Вовку за плечо.