– Во! Седой говорит, рыбы нашаманил ему – ващеее!

– Много, да?

– Да, блин, ващее! Он, что там творил! Рыба на берег выскакивала. Мы его, значит, щас с собой выдёргиваем, и всё! Рыба наша полюбэ. Отлично, прекрасно, великолепно!

– Хорошо бы, – опасливо поддакнул Бадхи.

А я промолчал, несмотря на вколоченное жизнью и образованием сплошное советское материалистическое воспитание. Гипнотизировать рыбу? Ну-ну, удачи вам! Но перечить главному авторитету Серпухова и лично Вовки – легендарному Седому было бессмысленно, а может даже и опасно.

Для начала мы заехали к Вовке домой. Ночной, но бодрый Ефимыч, Вовкин отец, сам заядлый рыбак, вынес нам сумки с какими-то снастями и припасами, прищурил правый глаз и завистливо спросил:

– Ну, что, хэ, ребята? На рыбалку? Хэ! Удачи вам! Ни хвоста, ни чешуи!

Вовка хмуро огрызнулся:

– Да рыба будет стопудово! Мы по наводке Седого там ещё одного с собой берём, он рыбу нам это, загипнотизирует.

Ефимыч чуть не упал.

– Вова, на какую уху тебе нужен рыбный гипнотизёр, когда я тебя сам научил ловить? Бросай ты это дело! А главное, ребята, живите дружно! А рыба, хэ, рыба ещё наловится!

У дома гипнотизёра, на самой окраине города, где на весь квартал нервно, в страхе перед серпуховской шпаной дрожала одна единственная сорокавольтовая лампочка над вывеской «Опорный пункт милиции», нас никто не ждал. Мы простояли минут сорок. Номера квартиры Вовка не знал и нервничал, пожалуй, больше, чем мы, вместе взятые. Он поминутно рассматривал тёмные подъездные дыры с вывороченными дверьми, не решаясь заглянуть внутрь, повторяя:

– Блин, ну, где он, этот гадский гипнотизёр?

Мы выходили из машины несколько раз покурить. Бадхи пытался отвлечь Вовку разными житейскими вопросами. Стас был хмур и, кажется, ещё пьян после вчерашнего какого-то застолья, молчал, изображая абсолютно трезвого человека. Я тоже молчал, думая, как мы разместимся сзади и как впихнём вещи в багажник.

Когда я уже начал задрёмывать, из ближнего к нам подъезда в свет фар шагнул высокий мужчина, лет за сорок в серой кроличьей шапке с опущенными ушами, квадратных очках и зимнем драповом пальто с коричневым облезлым воротником. В руках он держал потрёпанный ранец времён Потёмкина и покорения Крыма. Ростом мужчина был под два метра. Мы переглянулись с Бадхи и вздохнули. Даже Вова удивился:

– Ну, йод те в рот!

Дядя Стёпа подошёл к машине с Вовкиной стороны, наклонился к открытому окошку и посмотрел на Вовку.

– А-а, назад давай, – оживился Вовка. Мужчина поглядел через окошко на нас с Бадхи и призадумался.

– Да ща всё уберём, – засуетился Вовка.

Начали разгружать из багажника вещи, чтобы ещё больше сжать несжимаемое, утрясти неутрясаемое. На асфальт полетели валенки, бахилы АЗК, пакеты с продуктами, прикорм, жерлицы, мешки со снастями, куль с картошкой, бур, пешня, рюкзаки. Мы начали заново всё укладывать, распихивать, утрясать. Багажник закрылся только тогда, когда я принял на коленки свой рюкзак, Бадхи зажал между коленями новенький рыжий бур, а к Стасу в ноги подсунули две банки с соленьями. Гипнотизёр торжественно держал перед собой свой драгоценный ранец. Мы двинулись в путь, неблизкий и опасный.

Пересказывать подробно не стану, скажу только, что больше никогда я не передвигался на автомобилях серии ВАЗ с такой скоростью. Я очень хотел спать и боялся уснуть. Банально боялся за свою жизнь, особенно когда Вовка переключался с пятой на третью, и машина ревела, готовая взорваться, но неумолимо шла на обгон в лоб плывущим навстречу фарам. Время от времени на дорогу выбегала огромная четвертинка луны, пытаясь преградить нам путь, но Вовка ловко кренил машину в очередном повороте, и луна отваливала за лес, освобождая путь, чтобы поджидать нас за следующим изгибом дорожной змеи.

Я был зажат меж двух рослых мужчин, питавшихся весьма неплохо, и сидел раскорякой, как институтка на выданье: ждал, боялся и терпел. В короткие переписы я специально долго стоял за остановкой или подальше отходил по обочине, ловя лишнее мгновенье, разминая затёкшие ноги, пока Бадхи в полусне, по-монгольски сожмурившись, жадно курил, Стас беспробудно висел мёртвым грузом на замызганном ремне безопасности, а Вовка с гипнотизёром что-то тихо «перетирал».

Разговор у них был своеобразный. Вовка живо спрашивал, интересовался, а гипнотизёр раздумывал, отвечать или нет, что-то редко и коротко говорил или кивал большой лохматой головой. Гипнотизёр держал марку. Как его зовут, мы не знали. Он не представился, а мы не спросили. Так и ехали всю дорогу молча: Вовка, наклонившись вперёд к рулю и лобовому стеклу, вывернув под острым углом спинку, Стас, съехав вбок на дверь, я – сосиской в тесте, а Бадхи и… Гипнотизёр устроились ничего себе, положив длинные шеи на подголовники сидений и сладко распахнув рты, прямо как два налима.

После Ржева на заправке мы заметили, что нет куля с картошкой.

– Ну йод те в рот, – заметил Вовка.

– Наверное, у дома остался, когда перегружались. Темно было, – подбросил мысль Бадхи. Стас проснулся, посмотрел мимо нас, Бадхину мысль не заметил и снова повис на ремне. Гипнотизёр промолчал.

– Вов, а он-то как, с нами, ну, столоваться вместе будет? Я смотрю, у него нет ничего с собой кроме ранца. Мы на продукты сбрасываться хотели, – кивнул Бадхи на Гипнотезёра.

– А хрен его знает, я не спрашивал.

Вовка никогда не задумывался о мелочах. В его жизни они решались сами собой. Он всегда пытался схватить мысль помасштабней. Вселенского полёта должна была быть мысль, чтоб его заинтересовать. Вот, например, что учёные давно уже придумали машинку перемещения. Такую, что бы раз – и уже на Селигере, но, гады, скрывают её от людей. Говорил он уверенно, утвердительно даже, безапелляционно, и спорить с ним даже язык не поворачивался, потому что Вовка тут же бросал на скорости руль, начинал убеждать тебя, размахивая руками, словно итальянец, хоть внешне напоминал больше скандинава: белокож, блондинист, с едва уловимым рыжеватым отливом. И, несмотря на небольшой для «викинга» рост, ниже среднего, Вовка твердо стоял на ногах в прямом и переносном смысле.

Заготовок для дорожных разговоров – «тематик», как он сам говорил, было у него предостаточно. Например, про выход в астрал для путешествий и встреч с разными интересными людьми… во сне, только когда не спишь, а как бы находишься в полусне. Тогда мозг «гуляет» отдельно от тела в собственном… космосе. Вовка точно не знал, куда попадает сознание в этот момент, зато ему наверняка было известно, что находясь в таком кайфе, можно узнавать у этих разных людей, в том числе и умерших, как устроиться в жизни получше, решить остро назревшие бытовые вопросы. Да что там – просто полетать над землёй или даже опуститься на дно океана, испытывая при этом настоящие эмоции, как в жизни. Или ещё сильнее. Вовка утверждал, что пару раз у него получилось… попасть в астрал.

Ну и, конечно же, супертема про то, что «Есть всё!» Это Вовкина коронка. Начиналось с того, что он склонял тебя к спору. Чтобы ты не взялся утверждать, какой бы вопрос ни задал, какое бы изречение ни выдал, Вовка брался побить тебя одной фразой. Это самой: «Есть всё!» Он часто на общих сейшнах, гулянках и празднованиях дней рождений устраивал такие дискуссионные бои и очень гордился тем, что оставался (на его взгляд) непобедим. Ты ему, например: на Солнце нет жизни. А он: есть всё! Ты: как это? А он, хитро улыбаясь: а вот так – «есть всё», попробуй это утверждение поломать. Ты начинал про то, что Солнце – плазма, звезда, жизнь на ней невозможна. Вовка внимательно слушал, кивал головой, даже подбадривал: правильно, братух, точняк, – но через какое-то время снова звучало: минуточку, я же сказал – есть всё. Ты пойми – ЕСТЬ ВСЁ!

Мы дружно ломали головы: откуда Вовка берёт такую ахинею? Читать он не любил. Говорил, что буквы через пять минут разбегаются от него по страницам словно тараканы. Зато он всё ловил на лету на слух: из чужих разговоров и любимого, видавшего виды, малюсенького транзистора, постоянного Вовкиного спутника на рыбалке. Любую интересную «делюгу» из потрескивающей на коротких волнах «мыльницы» Вовка «подсекал» словно стремительную уклейку в быстром течении реки. Недаром, что считался профи-рыбаком.