Мы подходили всё ближе и ближе, солнце стояло над нашими головами, и пограничники топтались у полосатых столбов в томительном ожидании нашего прихода. Мы назвали пароль – здесь – и вошли. Фауна и флора этой страны были полны необычайных чудес. Все звери здесь имели генетический код, по сложности значительно превосходящий человеческий, реакции их на окружающий мир были отстроены тоньше, системы их общения и передача звериной информации были разработаны на порядок совершенней, нежели человеческий язык. Что касается растений, то и они были развиты не меньше, только с некоторыми особенностями, присущими неподвижности. Деревья здесь были способны к художественному творчеству, а травы имели шанс на духовное спасение. Я видел вдали горящий розовыми лепестками куст сирени, сложивший поразительное по красоте и смыслу стихотворение. Минеральный мир здесь тоже был отличен от неорганики низинных стран. Камни на обочинах дорог были обидчивы и выскальзывали из рук, стоило нам лишь подумать о том, что они могут быть послушны нашей воле. Вода, вытекающая из расщелин в скалах, могла быть выпита только тем, кому ничего не надо было в оставленной внизу жизни. Некие странности здесь были присущи и отвлеченным, нематериализованным понятиям – например вычитание здесь ничего не уменьшало, умножение не умножало, а насыщало, сомнение имело вид печальной песни, а любовью было следование пяти законам, которые уничтожались ясным взором.
Что нужно было нам в стране 7!
Я вспоминаю – двенадцать лет назад я шел по дорогам в северных плоскогорьях, в холодных полях, поросших бледно-желтыми цветами, в королевстве Дункана. Я вошел в дом его последнего ночлега, где капли его крови до сих дней коричневеют на таких же коричневых иссохших досках пережившего свое время пола. Я шел в гулком одиночестве по переходам и комнатам замка кавдорского тана, в одном из каминов полыхал огонь, у которого еще столетия назад грелся ранимый и несчастный хозяин – в замке всегда было безумно холодно, и, задержавшись на мгновение, чтобы обогреть ладони, я встретился глазами с моей Леди. Она оттирала алые пятна с изящных рук, как грациозна была она, тонкая, чуть не прозрачная леди, печальная и обреченная, величественная и несгибаемая, вызвавшая ложный мир на себя. Я встал на колено и поцеловал край платья у единственной моей возлюбленной, которую мог принять мой навсегда воспаленный дух. Леди через иллюзию веков положила руку на мой лоб, – охотник, – сказала она, – не прости, вонзи нож в их горло, мир замкнут между нашими разумами. Из высокого узкого чана, стоящего у камина, она вынула притупленный и проржавевший клинок, внесла его в огонь, закалила его в тазу с холодной водой из замкового колодца и отдала мне – рукоять его была вырезана из кости головою грифона с загнутым клювом и глазами из черного агата. Я выехал из Инвернесса той же ночью, и ничто в мире не могло победить меня.
Мы поднялись на каменистую смотровую площадку, и вся страна раскрылась перед нами. Она представляла собой впадину, поросшую зеленой травой и окаймленную не очень крутыми горами, склоны которых постепенно меняли свой цвет: от зеленого – цвет трав внизу страны, через буроватый – цвет трав в верхах, серо-черный – цвет скал еще выше – и до слепящего солнечным отражением белого – цвета вершин и безвременья. Примерно в центре страны на высоте около семи футов над землей завис огромный зеленый шар. Диаметр его был неопределим, состоял он, казалось, из некоей жидкости, может быть, чуть гуще воды, и эта жидкость перетекала в нем, отчего на поверхности шара виднелись меняющиеся волнистые полосы и легкие завихрения. Зеленый цвет шара тоже слегка плавал – то чуть темнее в некоторых местах шара, то просветлялся в этих или других местах, и эти изменения цвета глазом также связывались с перетеканиями жидкости внутри шара. Шар был абсолютно прекрасен, и ничто в бытии не могло соответствовать ему, ничто не стремилось к нему.
Вокруг шара кружились семь прозрачных непреодолимых сущностей, и лишь презрев их мы могли войти в него. Рядом с шаром стояла Урания, в таком же зеленом платье, с указкой в правой руке. Взмахом указки Урания меняла движение сущностей, и то одна, то другая выходили перед ней, перед шаром и перед нами, но и Урания была не властна определить, какая из них станет единственной преградой между нами и шаром в тот миг, когда мы подойдем ко входу. Всем сердцем своим желала Урания облегчить наши участи, она еще надеялась, направляя свою указку вверх, вниз, на север и восток, – от до до си, – что, добрым случаем, может быть, вход в шар перекроет нам вибрирующий кварк или мыслящий электрон. Что они для нас! Наша худоба, превышающая земные пределы, легко срастётся с любым колебанием, сколь тонко оно бы ни было, а разум наш столь ясен и невесом, что слышит не только шелест листвы в далеких лесах, но и отзвуки песни, пропетой птицей алеф в яблоневом саду удаленной отсюда на сто парсéков планеты. Мы двинулись к шару, Урания взмахнула указкой, и перед нами у входа встал род.
Слеза сострадания покатилась из уголка глаза Урании, моя спутница прижалась ко мне. Как, как забыть летние вечера в покинутой нами стране, как закрыть кран, бьющий горячей струей, долетающей до разума? – но нет пути назад, – сказал я, – нет пути назад, Психея.
– Здесь нет другого входа, у вас не будет другой карты, кроме той, что уже легла на игральный стол, – отведя глаза от нас, сказала опечаленная Урания. Я отстранил мою нежную подругу, – бледная, как снежные вершины над нами, она отвернулась в сторону, глядя туда, откуда мы пришли, где мы не будем никогда, никогда, – я вынул из черного чехла на бедре инвернесский клинок, оскопил себя, и мы вошли в шар.
Мы вошли в шар, – я бросил оскорбленный нож у ног Урании, она, безмолвная, взмахнула тонкой рукой, и семь призрачных нильских фурий, отделивших человека от беззакония и всесилия, закружились под ее указкой. Урания уже скрылась из глаз, как и ее бездушные сущности, как и всё внешнее шару.
Погода в шаре резко отличалась от наружной. Если в стране 7 на голубом без единого облачка небе светило июльское солнце, заливая светом яркие зеленые горные луга, то внутри шара висел холодный туман, шли холодные зеленые дожди и на замутненном такой же зеленью небе так же мутно горели три небольших желтых солнца. Растительности там практически не было, и пейзаж складывался в основном из оголенных гор, подножия которых были усыпаны скатившимися со склонов камнями. Единственная тропинка шла вверх, чуть извиваясь между гор, и единственный указатель на том же языке указывал, что до первого горного пристанища было около пяти часов пути. Мы шли вверх, дул резкий встречный ветер, бивший в лицо крупными каплями зеленого дождя, дыхания порой не хватало. С каждым этапом подъема, с каждым поворотом тропы метагалактика расширялась, так как инструменты нашего познания становились всё совершенней и совершенней. Нас мучили сильнейшие головные боли, вес легких рюкзачков становился невыносимым, безмерно ломило поясницу, но второе дыхание пока еще возвращалось к нам. Что ждет нас на горных вершинах? – но еще более не было пути назад – пройденные дороги растворялись за нами в зеленых дождях.
День, должно быть, пошел к вечеру, хотя освещенность этих мест почти не менялась – просвечивающие сквозь дождевые туманы солнца там не всходили и не заходили, лишь изредка скрываясь и вновь появляясь за поворотами идущей меж гор тропы. Мы давно уже миновали последнее пристанище, проведя в нем около часа и подкрепившись у приветливого хозяина ломтем серого хлеба и кружкой козьего молока с горным медом. Теперь мы шли по затяжному пологому каменистому склону в сопровождении привратника гостиницы, немолодого дядьки с мясистым носом, которого нам любезно предоставил в провожатые добрый хозяин. Впрочем, сопровождал он нас недолго – подъем становился всё более изнуряющим, воздух истаивал, дыхание срывалось, сильнейший мокрый зеленый ветер бил в лицо – легче было бы карабкаться по скале, чем идти по бесконечно тянущейся вверх каменной тропе – привратник, его звали, кажется, Михаил, не выдержав наших тягот, постепенно смылся в безграничном зеленом дожде. Мы шли и шли, одни, теперь без ангелов и провожатых, по бесконечным склонам, и силы наши истощались высокогорьем и недостижимостью вершины. Психея, изможденная и осунувшаяся, несколько раз опускалась на придорожные камни, и смесь из непрекращающегося дождика и зеленого ветра спутывала на ее обескровленном лбу черные вьющиеся волосы. Она вставала, мы шли вновь, и ветер бил нам в лицо и горло уже не только дождем, но и зелеными кристаллами мокрой снежной крупы. И казалось ли нам в нашей почти обессиленности, или сквозь снежную зелень проступила реальность – теперь никто не подтвердит свидетельство, мираж открывался нам или плоть, – но вдали, вдали забрезжили отблески верхнего озера, и еще чуть выше него в меняющихся поворотами тропы ракурсах стал видеться серый валун на завершающей скале.
