Вечерело. По склонам дальних холмов, окружающих долину, начинали мерцать огоньки городков и селений. Видно, долина эта была обжита, и жители ее селились в основном по склонам покрытых сочными травами пологих гор. Я пошел вдоль горной речки, протекавшей по дну долины. Вода в ней была довольно теплая, из чего можно было заключить, что сама долина лежит в низине, а не на плоскогорье. Боже мой! Какой невозможной красоты была эта местность. Впрочем, почти все составляющие этой красоты встречались нам с тобой, дорогая, и в других местах, – красота Пелéны, казалось, немногим отличалась от красоты некоторых еще живущих земных земель – но только какая-то особенная прочищенность, какая-то особенная прозрачность не пораженного никем воздуха, какая-то особенная уверенность в соразмерности и правильности комбинаций материи, – Земля! – ты, ставшая адом, ты же и зеркало, в котором на каком-нибудь неприметном повороте отражены для внимательного путешественника ландшафты неземные, бесконечные и блаженные, – отражены, как рассказывают видевшие их и там и здесь, без каких-либо существенных искажений. Пелéна, как счастлив я, что посетил тебя.

Я встретил много местных жителей. На первый взгляд они были невидимы – телесность их была тоньше привычной, психика не конвульсировала в их сущностях, ум же был преодолён и не нужен более, как старые счеты. На берегу успокоенной реки я разговорился с одним мудрым стариком.

– Скажи мне, святой отец, – спросил я, – какие знаки указывают на верную дорогу в Пелéну? Я летел над осенней землей, крики черных птиц сопровождали меня, я видел тлеющее в тучах солнце, восходящую луну и резко приблизившийся Марс – что я еще могу сказать тебе, святой отец? – дыханье мое было стеснено, я испытал невероятную боль от изжигавшего меня грозового облака, я лишился сапог, ног и сердца.

– Это не так, – ответил старик и легко ударил веточкой по глади реки. Удар веткой по воде Пелéны рождает в ней ямку – ее стенки взлетают вверх и развалившись на сто крупных капель, сыплются вниз, выдавливая в зеркальной пленке реки новые ямки, уже меньшие, – их стенки, пройдя такой же путь, производят следующие капли, и вновь – этот процесс в горной реке Пелéны не затихает, превращая оконченный удар в две бесконечности – капельную, число которых становится бесконечно большим, и ямочную, размер которых становится бесконечно малым.

– Всё не так, – повторил бледный старец. – Возьми две неокрашенные деревянные кости и брось их на темно-бордовое сукно. Может выпасть чёт или нечет. Один из них – путь к смерти, один – к жизни. Но и чёт – к жизни, и нечет – к жизни, и чёт – к смерти, и нечет – к смерти. Брось кости и жди, что выпадет, и следуй той дорогой, которая им неизвестна. Красный Марс завис над тобою – это убийца твой с кривым ножом ждет тебя за углом, Марс завис над тобою – он вливает в тебя непреодолимую силу, субстанция твоя заковывается в железные латы, ты бессмертен. Птица влетела в твое распахнутое окно – это вестник конца? – или Дух, сгустившись в земном воздухе, снизошел в твою комнату? Нет дорóг, которые ведут в Пелéну. Кто родился здесь, тот умирает здесь.

Пожар-пожар начался в кухне. Я лежал на кровати в центре комнаты, когда услышал треск и увидел блики пламени. Пожар-пожар набирал силу постепенно и перескакивал в следующую комнату, только захватив в свой огонь всю предыдущую. Когда он вполз в мою комнату, я вжался спиной в постель и прилип глазами к первому язычку пламени. Тот как бы пролагал путь всей массе огня. Впрочем, так было лишь до определенного момента – так как между стенами и моей кроватью вообще ничего не было, то огонь вскоре утратил линейное продвижение и стал расползаться по краям комнаты. Когда же огненное кольцо наконец замкнулось вдоль стен, один из язычков, вытолкнутый вновь набравшим силу пламенем, рванулся к железной ножке моей железной кровати. Прошло еще немного времени, и пустое пространство между мной и стенами моей комнаты было захвачено огнем. Еще некоторое время спустя пожар-пожар уже сжигал мою постель.

Я спрыгнул с кровати и попытался отмахнуться от пламени, но оно, конечно, проскользнуло сквозь пальцы, и я, потеряв равновесие на мраморном полу, упал, ударившись грудью. Видимо, я попал в эпицентр огня, так как в ту же секунду я услышал ровный и мощный гул, и почудилось мне на миг, что пожар-пожар пронизал меня, что он вздувал мои волосы, впивался в глаза, набивался в рот, растекался по коже, уже лизал внутренности. Я всё-таки встал и распахнул дверь в другую, гостиную комнату. Пожар-пожар пока не трогал ее, так как еще не расправился с моей.

Эта комната тоже была почти пустой, лишь в дальнем ее углу стоял старинный кабинетный рояль. Я с ел на вращающийся табурет, провернулся против часовой стрелки, и мои руки, мои уже начинающие сгорать руки сами нащупали клавиши. Я взял первый аккорд и объявил: «Парк позора». Я вдохновенно пропел первый куплет и стал импровизировать дальше, – я переходил на что-то вроде канкана, затем менял музыкальный строй на плавный и даже немного тягучий, вновь искал противоречия в развитии темы, но, войдя в заключительные аккорды, вернулся в конце романса к вдохновенному тону:

– закончил я.

Этот огонь, конечно, не был просто огнем, получающимся от сгорания дров, углей, стен, потолков и прочей муры материальных миров. Горела и сгорала черная энергия, хотя, говоря по правде, местный материальный мир и был сложен из черной энергии, так что горели и стены, и потолки, и полы, и огонь этот прорывался в мою последнюю комнату, где минутою раньше я спел прощальную песнь уходящей жизни. Я подошел к окну и распахнул его в, быть может, последний раз. Боже мой, я ничего не видел, ровным счетом ничего.