Почему моя жизнь звучит сейчас столь бессмысленно?..

В комнате началось шевеление, люди обтекали застывшего меня, работники тюрьмы зашли в комнату и стали проверять надёжность креплений Ганнибала, чтобы вывести его в ближайшие секунды. Я повернул голову, словно был куклой, а не живым человеком, и посмотрел на всё ещё стоявшего здесь адвоката.

— Почему Вы не ушли? — спросил я его, имея в виду не только этот момент, но и его работу с Ганнибалом в целом. И он это понял.

— Доктор Лектер помог мне когда-то, — постепенно нас оттеснили в сторону зашумевшие люди, — Правда, только теперь я понял, что именно он сделал для того, чтобы мой неприятель исчез, — я надел снятые раннее очки назад, иронично подняв брови. Представляю, как именно мог помочь Ганнибал.

— Не хочу показаться грубым, но с чего бы ему помогать Вам?

— Просто сработал принцип враг моего врага мой друг, ничего необычного, — отмахнулся юрист. Интересно, для него нормально говорить о предполагаемом убийстве какого-то человека с работником ФБР? Или тут подключается не менее известный принцип друг моего друга?..

— Ну, скорее, здесь сработало его вечное «интересно, что произойдёт».

— Вы не правы, Доктор Лектер всегда помогает людям, в которых видит потенциал.

— И в чём же эта… помощь? — спросил я недоверчивым голосом, хмурясь от странных слов мужчины.

— В изменении.

— Возможно, он просто наблюдает за твоими изменениями? — вспоминается мне наш старый разговор о Потрошителе.

Я хмурюсь ещё больше, но ничего не успеваю уточнить — нас уже просят пройти к месту действия. Проходя в другое помещение, я отказываюсь рядом с Кроуфордом, и он смотрит на меня так, будто бы ожидает чего-то нехорошего с моей стороны. С каждым шагом в небольшом столпотворении осознание происходящего настигает меня всё больше. Почему-то до этого момента я не до конца понимал, что сейчас вот, через каких-то несколько минут, Ганнибала Лектера не станет.

Минуту назад мы говорили, и, неужели, это был наш последний разговор?

Столько лет я жил, не разделяя дней. Работа на ФБР постепенно добивала меня, и эта ментальная агония была единственным, что выводило меня из тумана будней. Увлечения, которым уделялось время больше по привычке, чем от желания, десяток собак из отчаянной нужды заботиться хоть о ком-то, расследования убийств из настолько же отчаянного желания делать хоть что-то нужное людям, и всё равно это всё слишком бессмысленно и совершенно не приносит радость жизни.

— Ощущение собственного несчастья рано или поздно становиться цикличным, с этим я согласен, — говорю я на одном из наших сеансов где-то давно, в непостановочной жизни, — Но с этим популярным лозунгом «Измени себя и беды уйдут» я не могу согласиться.

— Но мысль в нём верная, только подача её неправильна, — не соглашаешься со мной ты, — Далеко не всегда человек может измениться в нужном для достижения этого «счастья» направлении, и ещё реже он может сделать это сам. Для любого изменения требуется катализатор.

— Твои слова меня не переубеждают, — скептически отзываюсь я, но ты ещё не закончил.

— Ты рассматриваешь изменения не под тем углом, — ты, как всегда, не показываешь этого, но я чувствую, что эта тема действительно интересна тебе, — С самого рождения и до определённого момента любой человек живёт, не осознавая своей сущности или только догадываясь о её природе. Самое ужасное случается, если люди так и не понимают своего смысла и уходят из этого мира без него, но если происходит что-то, вызывающее эти самые изменения… — я только сейчас замечаю, что наклонился на кресле вперёд и внимательно слушаю, — Такие изменения не сделают тебя кем-то другим, как ты, возможно, думаешь, они приведут тебя к самому себе.

— Изменения, возвращающие меня к себе? — хмыкаю я.

— Приводящие, — поправляешь ты меня, и, наверное, это и правда важно, — Если бы люди были застывшими во времени, мы бы никогда не смогли познать самих себя и других. В познании других тебе нет равных, но эмпатия может помешать тебе узнать собственную суть.

— И что же тогда может привести к этим самым изменениям? — ты задумываешься так, будто бы подбираешь, как правильнее подать мне свою мысль.

— Встречи с важными для нас людьми всегда приводят к изменениям. Многие люди изменяют других сами того не зная, а некоторые помогают другим раскрыть свой потенциал намеренно.

— Уж не назначаешь ли ты себя на роль такого «помощника»? — спрашиваю я, неожидавший таких рассуждений из уст, казалось бы, отстранённого от других людей человека.

— Работа психотерапевта всегда включает такую составляющую, — после секундной заминки выдаёшь ты увиливающий ответ.

— Хорошо, — и я принимаю его, потому что к тебе невозможно придраться, — Только вот со мной вряд ли сработает. Мне не нужно «искать свою суть», и изменить меня ты вряд ли сможешь.

Ты улыбаешься.

Мы проходим в последнюю комнату нашего пути, где за стеклом виднеется помещение с орудием казни в виде электрического стула. Начинается инструктаж для свидетелей, но я не слышу его, смотрю только за стекло, где Ганнибала завозят в комнату и с величайшей осторожностью освобождают от ремней и цеплений. Что он может? В комнате три тюремщика, за комнатой их ещё больше. Но я понимаю их, почему-то он с легкостью вызывает такое ощущение, что останется опасным даже полностью обездвиженным.

Его лицо по прежнему такое спокойное, будто бы он вышел на вечернюю прогулку в сквер.

Меня так трясёт, что кажется, я не помогаю, а, наоборот, ухудшаю дело, кровь бежит сквозь пальцы, а перепуганная девочка на полу с рассечённой шеей не сводит с меня огромных глаз. Я ещё не знал, что ты чёртов бывший хирург, поэтому, когда уверенные движения твёрдых рук отнимают мои дрожащие ладони от её шеи, я смотрю на тебя, как на другого человека, не ожидая от тебя такого хладнокровия. Твоё лицо настолько спокойное, будто бы ты каждый день останавливаешь кровотечение жертвам психопатов, и я очень долго, даже когда мы вышли на улицу, а ты заходил в карету скорой помощи, смотрел только на твоё невозмутимое лицо и пытался взять себе хоть капельку стабильности от тебя.

Как бы нечаянно не не найти в твоём лице спасательный круг посреди нестабильного мира.

Твоё спокойствие не убыло даже после покушения Тобиаса Баджа.

Я давно не ощущал переживаний за другого человека, и это было неожиданно и странно. Но как только я узнал, где именно отыскали Баджа, я тут же сорвался с места. Перепрыгивая через ступеньки и распахивая дверь, чуть не сшибая кого-то, я вбежал в твой дом. Остановился, чтобы немного успокоиться, и только потом зашёл в приёмную.

Ты сидел за своим столом, я сразу заметил это и направился к тебе. Впервые вижу тебя хоть сколько-то растрёпанным, на твоём лице виднеется кровь и несколько взволнованное выражение во взгляде. Но, как только ты видишь меня, эта взволнованность странным образом исчезает. Как будто бы весь этот погром и два трупа твоё спокойствие вообще не трогали, в отличие от моего состояния.

Кажется, у нас в голове одна и та же мысль на двоих: живой.

Ты преспокойно подходишь ко мне в академии ФБР, а от шока и даже какого-то возмущения я не сразу замечаю Алану, идущую рядом с тобой.

— Здравствуй, Уилл, — говоришь ты, и только из-за присутствия Аланы я сдерживаю себя и просто киваю в ответ, смотря куда угодно, только не в твою сторону.

— Ганнибал сказал, что ты вдруг перестал ходить на ваши сеансы, — да, я не смотрю на тебя, но вот твой взгляд ощущаю каждой клеточкой тела, чёрт бы побрал эту чувствительность и эмпатию… — У тебя что-то случилось? — до меня даже не сразу дошло, что Алана говорит со мной.

— Случилось? — мне пришлось повторить её вопрос в своей голове, чтобы понять его. Использовать Алану, как повод попасть в академию и «проходя мимо» поговорить со мной… Ты как всегда находишь выход. — Нет, ничего у меня не случилось, Алана, — помимо того, что мой мир перевернулся с ног на голову, — Я сейчас усердно занимаюсь делом… — я не смог удержаться от мимолётного взгляда на твоё спокойное и миролюбивое лицо, — …Потрошителя в свободное время.