Я даже смог добиться разрешения на постоянное ношение оружия, хоть это и потребовало много сил. И вот, сегодня, когда я тебя заметил и с каждым шагом твоего приближения, вес табельного пистолета на бедре ощущался всё чётче.

— Хочешь сказать, — недоверчиво понизив голос, начала Алана, — У тебя есть рабочая версия о его личности?

Сдержаться и не закричать: «Да вот же он, посмотри!» на весь коридор потребовало даже больше сил, чем на получение оружия.

— Как видишь, Алана, Уилл полностью игнорирует мои советы насчёт его загруженности работой, — устало вздыхаешь ты, а я мысленно кидаюсь на тебя, валю на пол и начинаю выбивать кулаками свою ярость на твоём лице, пытаясь сорвать самоуверенную маску.

Почему ты вообще продолжаешь эти только тебе ясные игры, когда я знаю правду? Чего ты хочешь добиться?

Лишь на мгновение я решаюсь вглядеться в твои эмоции, потому что после того раза я опасаюсь снова раствориться в них. И я вижу только то, что ты доволен. Самим собой? Своими издевательствами надо мной? Или — и от этой мысли мне не по себе — нашей недолгой встрече здесь?

Я мысленно сворачиваю тебе шею, вымещая всю возможную злость и непонимание, только в последний момент вместо твоего лица вижу вендиго.

Ганнибал не видит свидетелей за стеклом, но, верно, предполагает, что я смотрю на него. Кажется, что мне уже не нужно использовать эмпатию, чтобы понимать, что он думает.

— …а так же свидетели и журналисты в течение всей процедуры обязаны хранить молчание. Палач, назначенный судом, — я закрываю глаза и глубоко вдыхаю воздух, — Должен стоять у рубильника, и только после окончательной проверки электриком и отданного приказа подать ток, он опускает его.

— Любой выбор порождает возможность сожаления. Жизнь без сожаления — это не жизнь. Сожалеешь не о том, чего не сделал, а о том, что мог бы сделать.

— С чего. Ты взял. Что я. О чём-то. Жалею. — твёрдо выделяя слова, ответил я мысленно, но тут же открыл глаза, напоминая себе, что это не Ганнибал говорит со мной, а моё собственное подсознание, за последние дни медленно, но верно приобретающее его голос.

— Человек замечает то, что уже у него на уме. И если подсознание пытается что-то ему показать, это значит, что он уже принял истину, но до сих пор пытается отрицать её.

Да я уже слышал это!

Я поднял усталые глаза, чувствуя, что окончательно схожу с ума, и встретился прямо с его взглядом, а толпа свидетелей, охранники и полупроницаемое стекло между нами не были для этого преградой.

— И какого же ответа ты ждёшь?

Я понимал, что ты не просто так «случайно» встретил меня в коридоре академии, а намериваясь поговорить, поэтому, промямлив какое-то объяснение Алане, я попросил её оставить нас. Выходить за пределы академии с тобой я не хотел, в окружении преподавателей и будущих ФБР-овцев как-то спокойнее.

— Было бы прекрасно узнать, что происходит и что произойдёт, — ты молчишь, и я, наконец, перевожу взгляд от твоего тёмного пальто к твоим тёмным глазам. — Ты признаешь кто ты. Так или иначе.

Я представил тебя прикованным, и в моих руках была твоя жизнь. Как будто бы, если такое и произойдёт, я смогу стать хозяином положения…

— Я должен признать чудовищем себя, когда ты игнорируешь его в себе? — я не знаю, что на это ответить, и просто представляю, как верёвка на твоей шее затягивается. — Разгляди мою лучшую сторону.

— Не знал, что она у тебя есть, — саркастично говорю я и ухмыляюсь, слегка переигрывая.

— Никто не может досконально знать человека, не будучи разве что в него влюблённым, — я глубоко вздыхаю и пристально смотрю тебе в глаза, — Благодаря этой любви мы видим потенциал в своих любимых, благодаря этой любви позволяем своим любимым увидеть в себе этот потенциал. В выражении этой любви потенциал наших любимых и реализуется.

После этих слов между нами повисает тишина. Я нервно отворачиваю голову и замечаю идущих мимо студентов, бросающих на нас взгляды. Совершенно не знаю, что сказать тебе на это, поэтому разворачиваюсь и ухожу, предполагая, что ты не направишься за мной.

— Я обещаю, что ты ответишь, — звучит от меня напоследок, как защита от всего вышесказанного.

Выдуманная верёвка перетягивается до конца, но вместо тебя я снова вижу чёрное лицо из моих кошмаров.

Кто-то зачитывает приговор или это до сих пор правила, я не знаю. Столько раз я представлял этот момент, столько раз я убивал его собственными руками, наплевав на мнимое и показное отвращение к жестокости, так разве могу я о чём-то жалеть?

— Разве не этого ты хотел, Уилл? — спрашивает ироничный голос в моей голове, давая понять, что я в чём-то просчитался.

Все эти разговоры об изменениях, потенциале… Зачем же тогда давать мне этот выбор? Ганнибал дал мне его, и я выбрал тот путь, что привёл нас в эту комнату. Разве могу я жалеть об этом?..

— Мистер Грэм, — прошептал мне кто-то, и я вздрогнул, словно забыл, что здесь есть другие люди. По взгляду незнакомца в форме я понял, что оттягиваемый всеми силами полдень настал.

Время тянется и плавится, и каждая секунда проходит, как вся жизнь.

Я медленно поднимаюсь со стула.

Я резко поднимаюсь со стула, не в силах терпеть тебя больше.

— Не нужно меня анализировать! — раздражённый, я направляюсь вести лекцию, смешно, но как раз по психоанализу.

Я обхожу сидящих рядом людей.

Я обхожу спешащих с пары студентов и направляюсь к тебе, внезапно пришедшему на мою лекцию спустя месяц после нашего знакомства.

Я вижу взгляд, непрерывно направленный на меня, от Джека, сидящего среди остальных и так и не сказавшего мне ни слова сегодня.

Кроуфорд смотрит на меня непрерывно в течении почти минуты после того, как я предоставил ему полное доказательство твоей вины.

Я опускаю глаза вниз, на плиточный пол и собственные ватные ноги, потому что хотя бы с этим у меня не должно возникнуть ассоциативных воспоминаний. Но…

— Но как можно было надеть эти оксфорды коньячного цвета с такими джинсами? — поясняешь ты свою усмешку, а я почти что закатываю глаза к потолку, жалея, что вообще спросил.

Я пытаюсь абстрагироваться и не замечать больше никаких хоть как-то связанных с тобой деталей. И в голову снова лезут мысли о предполагаемом будущем. Как я выхожу из тюрьмы, и теперь любое место лишения свободы будет напоминать о тебе, как я разговариваю с Фредди Лаундс, которая ещё не раз будет колоть меня своими вопросами о тебе, как я еду по тем же улицам, по которым проезжал с тобой, как я приезжаю домой, где даже, банально, кухня будет напоминать о тебе и стол у окна, где мы сидели, как я потом буду работать с Джеком, арестовавшим тебя, ловить психопатов и представлять, что бы ты сказал о них, как бы ты помог мне понять их и собственные мысли…

Я сделал всего лишь пару шагов, но, наверное, в такие моменты мысли всегда бегут быстрее.

Я обещал, что Ганнибал ответит за свои деяния, и я обещал, что уничтожу сегодня вместе с ним все комнаты своего дворца памяти, связанные с Ганнибалом Лектером. Но сейчас мне вдруг стало ясно, как будто бы я знал это всегда, — если я хочу разрушить эти комнаты, мне придётся сносить всё вплоть до фундамента.

Я уже не могу вырвать Ганнибала из своей головы, из своей жизни, отделить его от себя.

— Оборудование готово к использованию, — отчитывается техник, и я, чётко по инструкции, кладу левую ладонь на рычаг в стене, ожидая приказа. Я смотрю на Ганнибала и понимаю, что сейчас он точно не превратится в вендиго, как случалось всегда в моих представлениях. Я раз за разом закрывал на это глаза, но сейчас приходится признать, что я не мог довести свои воображаемые убийства до конца, смотря в его глаза, и замещал их этим существом. Но сейчас и здесь реальность.

Я отворачиваюсь от Ганнибала и смотрю на собравшихся в комнате. И только сейчас кое-что понимаю, и понимание это так меня шокирует, что ладонь чуть ли не падает с рычага.