Он понимал, что его отказ может обернуться его собственной смертью, но этот риск его полностью устраивал. Ганнибал же без единого слова снял халат, маску и колпак, методично складывая одежду на столик рядом. Под халатом на нем оказалась зеленая роба хирургов с довольно коротким рукавом. Решил не пачкаться?
Как оказалось, у Ганнибала был свой план, и он устроился на краю больничной кровати. Уилл подвинулся, чтобы тот не сел вплотную к его ногам.
Что? Что он задумал? Уилл искал ответ в его лице, ожившем, вполне человеческом, будто Ганнибал снял вместе с маскировкой свою броню. Печальные глаза, едва держащаяся улыбка и хрупкая нежность, которая будто осветила его лицо.
Ганнибал вряд ли смог бы определить сейчас собственные эмоции, с которыми привык справляться. Эта буря так же была нова для него, как и для Уилла. Они смотрели друг на друга, Уилл ждал, что он сделает, и мысленно уже смирялся со своей судьбой. Нож в его кармане? Наверняка скальпель. Он сделает это быстро, одним точным движением и в один разрез. На этот раз смертельный…
Ганнибал протянул к нему руку и положил чуть дрожащую ладонь поверх простыни, укрывающей его бедро. Ни больше, ни меньше. Уилл поднял на него глаза с немым вопросом, и Ганнибал лишь ласково улыбнулся.
После последней смены повязок и особо неудачного похода в туалет Уилл лежал под простыней голым. И до сих пор это было неважно. В любом другом случае ему было бы наплевать. Джордж постоянно дружески хлопал его по плечу, Кейт считала, что надо при расставании обняться напоследок, а Молли и Уолтер постоянно выражали свою привязанность, целуя в щеку, держась за руки, дергая за ухо, поглаживая по спине — он долгое время учился, как самому касаться первым, не делая из этого событие.
Но почему-то эта близость с Ганнибалом была особенной. Он не коснулся его голой кожи, Ганнибал никогда бы не пошел на это — без спроса отобрать их первое прикосновение. Этот жест — все, что он мог предложить. Уилл мог стряхнуть его руку в любой момент, но почему-то медлил.
Ладонь все еще лежала у него на бедре и постепенно нагревала кожу прямо через ткань. Их будущее начало вибрировать между ними, как высоковольтная частота. Сигнал-ответ. Ответ-сигнал. Проверяя их совместимость, просчитывая возможности.
— Уилл, — гласные во рту Ганнибала мягко растаяли.
В палате стало еще темнее, свет ночника исчез, через жалюзи на окнах стал пробиваться холодный голубой свет и полилась вода. Сначала тонкими струйками сквозь трещины в стенах, затем все больше и быстрее, уровень воды поднимался, взбудораженный, метущийся, вместе с давно знакомой мелодией заполняя комнату. Врываясь в их реальность, вытесняя ее. Сфера будущего снова начала вращаться. Их окружили странные блики, будто реальность подернулась визуальным шумом и помехами.
Блик. Простыня исчезла. Ганнибал откинул ее, чтобы насладиться видом его обнаженного тела, чтобы рассмотреть пожелтевшие от бетадина марлевые повязки, которые скрывали шрам. Шрам, который оставил ему сам Ганнибал.
Блик, и резкая короткая вспышка. Простыня на месте, но рука Ганнибала движется под нею, как подкрадывающаяся змея. Уиллу жарко, щеки горят, тело горит, он не может пошевелиться.
Блик, и тонкая нить слюны соединяет их губы. Мгновение замерло, как в музыкальной паузе, а затем вода обрушилась на них, погребая под собой, и утащила в течение, быстрое и безумное.
…Смертельно острые зубы, гладкий сильный язык, своенравный и искренний в своей жажде. Его рот полон чужим под завязку: слюнями, касанием зубов, движениями языка, как будто его едят, он ест сам, и оба не могут насытиться.
Его руки натыкаются только на гладкую кожу, волосы чуть жестче в паху, на груди, мягкие на руках и шелковые на затылке. Кожа горит под пальцами, плавится, мнется как упругий пластилин. Ресницы щекочут щеку и шею. Глаза цвета теплого янтаря меняют оттенок до черного шоколада, а затем до бездушной, голодающей, необъятной бездны. И он отражается в этой бездне как в зеркале.
Два обезумевших животных: зубы оголены в оскале, на телах следы от поцелуев, слышны только рычание, вздохи и стоны. Тело Ганнибала, его ладони, грудная клетка качается как на волнах, и Уилл опирается на его сильные плечи, проваливается в него, дышит им…
Будто вынырнув на поверхность глотнуть воздуха, какой-то частью Уилл вспомнил, что на самом деле лежит в кровати, пока Ганнибал тяжело опирается на простыню рядом, пытаясь совладать с потоком видений. Остановить, разорвать связь у них не выходило. Уилл урвал вдох реальности и погрузился еще глубже под ударом новой волны.
Он и раньше видел секс между ними, однако это нельзя было назвать иначе как хаосом. Как будто из всех его возможных жизней сделали выдержку, очищенную от любой шелухи, концентрированную кислоту, и выпустили прямо в кровь.
Если бы каждую проведенную вместе минуту за тридцать-сорок лет их будущего соединили в одну ночь, это было бы оно. Тысячи бликов сферы смешались, и он существовал в них всех одновременно. Без конца, без начала, на середине движения; поцелуи больше похожи на слитный вкус чужого рта на языке, ощущение пальцев на спине, на бедрах, саднящая боль от хватки, среди потных тел, которые являются одним, окруженный Ганнибалом со всех сторон, он захлебывался от экстаза мгновение и вечность, не зная, выплывет ли, выживет, и не было конца и края. Жар перетекал между ними, как раскаленная комета, в зависимости от положения в пространстве, будто они оба — соединенный лабиринт в вакууме, воздухе, сменявший руки и ноги, запутывавшийся все сильнее.
Крещендо скрипок в ушах. Тяжелое дыхание, они задыхаются оба, умирают и живут, биение сердца, в груди, ладони, в члене, во рту и на языке, пока они превращаются, сливаются в одно. Там, где они соединены, кожа плавится, сосуды врастают друг в друга, как у сиамских близнецов, и монстр о двух головах, наконец, ревет в кличе рождения. Их рождения.
С задушенным всхлипом Уилл очнулся от калейдоскопа видений на больничной кровати, дрожа всем телом. В своих метаниях он съехал вниз с подушки, простынь задралась, он был мокрым с ног до головы, и кожа горела, как будто через него пропустили разряд.
Ганнибал же нависал над ним, лицо в паре дюймов от его собственного. Над губой выступила испарина, он шумно дышал через приоткрытый рот, а блестящие, пьяные глаза слепо смотрели перед собой. На щеках алел лихорадочный румянец, губы покраснели, припухли от поцелуев, в широком вороте халата наливался синяк с четким пунктиром зубов. Зубов Уилла. Ганнибал опирался рукой на кровать, и мышцы дрожали от напряжения, пока на бицепсе алел красный след от пальцев. Пальцев Уилла.
Боже мой.
Он скосил глаза вниз, и рука на бедре — все, что их до сих пор связывало.
Ему не нужно быть рядом, чтобы достать меня. Правдой было и обратное. Уилл обладал над ним той же властью. Будто услышав его мысли, Ганнибал поднял на него ошарашенный взгляд. Он явно не был готов к таким последствиям, и его мысли остановились на пораженном «О».
О, это была плохая идея — прислушиваться к чужим чувствам, когда они еще теплились на кончиках пальцев, когда их аппетит был разогрет глотком аперитива, кровь стучала в висках, и они все еще были голодны. Суть Ганнибала с готовностью отозвалась и заполнила его, как статичный шум из криков, под самое горлышко.
…Они могут прожить до своей смерти, так и не коснувшись друг друга, ни разу не узнав ощущения чужих губ, не утолив нужды ничем, кроме ежедневного взгляда, спокойного знания и уверенности, что другой рядом, стоит протянуть руку. Они могли, он мог, но это не значило, что он не хотел всего этого. Заниматься любовью с Уиллом не только в видениях, а по-настоящему, ведь разве не в сексе в высшей степени проявлялась нужда одного человека в другом? Ему нравилось, когда в нем нуждались, когда его жаждали, когда он мог причинять боль и наслаждение со всей фантазией, на которую способен. Чем упоительнее боль, тем острее наслаждение, одного нет без другого, и, как праздничное блюдо, человека нужно уметь приготовить для обоих ощущений.
