— Ладно, не нервничай, — поспешно сказал изрядно струхнувший портье, уже без прежнего гонора. — Разве я виноват, что не заметил твою девчонку?

В этот миг раздвинулись двери одного из лифтов и портье воззвал к лифтеру:

— Слушай, Фрэнки, девчонка этого парня час назад зашла в уборную, а он боится, что мы ее прячем.

Лифтер осоловело посмотрел на меня, а потом спросил, как выглядела девчонка.

— Среднего роста, худенькая, каштановые волосы, синие, глубоко посаженные глаза, коротко подстриженные волосы, стройная фигура, довольно светлое платьице — по-моему, хлопчатобумажное…

— Угу, я ее видел.

— Куда она пропала?

— Она зашла в уборную, а потом вышла, но выглядела такой бледной, что я предложил ей выйти подышать свежим воздухом. Она сказал, что да, мол, так и поступит, и вышла на улицу. К ней сразу подскочили двое парней, взяли с двух сторон под локотки и затолкали в машину. И все. Она еще пыталась как-то дергаться. Но я не знаю, были это ее друзья или нет. Это же Нью-Йорк, приятель. Здесь все возможно.

— Разумеется. А ты — достойный гражданин, сукин сын! Бойскаут хренов!

Лифтер насупился и грозно надвинулся на меня. Со мной нетрудно почувствовать себя храбрым. Он потребовал объяснений.

— Или ты считаешь, что я должен был подраться с двумя бандюгами? Чего ради? Чтобы получить медаль «За доблесть» — посмертно?

— Ты — типичный продукт нашего вонючего мира, — горько сказал я. Твой лозунг: «Мое дело — сторона». Так вы все и передохнете в полном одиночестве и никто никому не придет на помощь. И поделом вам!

— Ты перепутал, сегодня не воскресенье, — ухмыльнулся он. — Хочешь читать проповедь — топай в церковь. Там таких святош ждут не дождутся.

Я не стал с ним препираться. Время, как песок, просачивалось сквозь пальцы. Протиснувшись через вращающуюся дверь, я пулей вылетел на улицу. В девяти случаях из десяти перед отелем стоит такси, но сейчас, ясное дело, стоянка пустовала. Я огляделся по сторонам — ни одной машины. Раз за разом светофор на перекрестке переключался на зеленый, выплескивая на Шестую авеню очередную волну автомобилей, но вал за валом накатывал, а все такси будто сквозь землю провалились. Я уже успел мысленно вознести молитву всем христианским, языческим и прочим богам, потом проклял их поочередно, но минуло, должно быть, целых пять минут, прежде чем к отелю подкатил первый таксомотор. Не помня себя, я вскочил на заднее сиденье, а убеленный сединами таксист повернул ко мне безмятежную, испещренную вековыми морщинами физиономию.

— Парк-авеню, шестьсот двадцать шесть! — проорал я. — За рекордное время плачу пятерку.

Сочувственно посмотрев на меня водянистыми глазами, преисполненными вековой мудрости, старик изрек:

— Сынок, жизнь у нас коротка, а вот в могилах своих мы лежим — ох, как долго.

— О Господи, еще один проповедник! Скорей, мистер — мою девушку, может быть, как раз в эту минуту убивают!

— Хорошо, хорошо, — проворчал старик. — Доедем в целости и сохранности. Куда, говорите, ехать-то?

— Парк-авеню, шестьсот двадцать шесть. Между Шестьдесят пятой и Шестьдесят шестой улицами.

— Хорошо. Теперь успокойся, сынок, и наслаждайся поездкой. Помчим, как ветер.

Вопить на него, брызгать слюной, топать ногами и объяснять, почему я так спешу, было бесполезно. Этот человек просто органически не умел куда-либо торопиться. Должно быть, во всем Нью-Йорке не набралось бы и дюжины таких черепах, но мне ничего не оставалось, как запастись терпением, мысленно проклиная чертова ползуна.

Я успел уже умереть сотней мучительных смертей, успел перебрать в голове все мыслимые неприятности, которые могли случиться с Лидией, когда мы наконец доехали. Расплачиваясь со стариком, я выслушал от него напутственную речь о том, что только умеренность и воздержание гарантируют мне долгую и счастливую жизнь.

— Поспешай, не торопясь, а транжирь пожаднее. Вот и весь секрет, сынок.

Я не успел выразить ему свою вечную признательность, так как уже несся к заветному входу. Перед подъездом стояли консьерж и лифтер, погруженные в философский диспут.

— Кто из вас босс? — спросил я.

— Я, — важно кивнул консьерж, плюгавенький коротышка лет шестидесяти пяти.

— Могу я с вами перекинуться парой слов? — спросил я, извлекая из кармана пятерку и показывая ему уголок с цифрой, обозначающей номинал. Прежде чем консьерж успел ответить, я ловко засунул пятерку ему в карман.

— Что ж, интервью ты оплатил, — пожал плечами коротышка, провожая меня в вестибюль.

Я предъявил ему служебное удостоверение и рассказал про Хомера Клаппа, своего закадычного друга, дружбана, как я клялся, до гробовой доски.

— Этим меня не проймешь, — поморщился коротышка. Его звали Майк Гэмси.

— Чем вас пронять, я не знаю, но знаю одно — мне срочно необходим запасной ключ от квартиры Сарбайнов.

— Чего!

— Вы меня слышали.

— Ты чего, опупел, приятель! Проваливай отсюда, пока цел! Исчезни с глаз долой! Сгинь! Или ты хочешь, чтобы я позвал полицию? Какой-то сраный частный сыщик требует от меня запасной ключ! Ну и наглец же ты!

Он зашагал было прочь, но я схватил его за рукав и удержал.

— Стой, Майк! — угрожающе прошипел я. — Я тебе кое-что расскажу. Вид у меня интеллигентный, верно? Скажи — ты когда-нибудь слышал про карате?

— Ты имеешь в виду эти японские тымневрежьки?

— Совершенно верно. Древнейшее японское боевое искусство. Искусство убивать. Смертоноснее пистолета. Служа в армии, я потратил на него одиннадцать лет. Шестнадцать человек умертвил голыми руками. Вот так — я показал, — ребром ладони по шее. Вот сейчас, Майк, я прижал к твоей груди правую руку. Теперь не вздумай шевельнуться. Одно неверное движение — и мой большой палец нажмет на потайной нервный узел. Смерть наступит мгновенно. Не искушай судьбу, Майк. Сейчас ты находишься на волосок от гибели. Знаешь, кстати, почему я убью тебя, не моргнув и глазом?

— Почему? — донесся еле слышный, насмерть перепуганный шепот.

— Потому что два головореза заперли в квартире Сарбайна мою девчонку и собираются отправить ее на тот свет. Так что я не вижу причин, почему ты должен выжить, а она — нет.

— Умоляю, мистер, пощадите…

— Ты видел их?

— Да! — пискнул он.

— Хорошо. Проводи меня к служебному лифту. Только тихо. Я буду тебя обнимать, как родного брата. Помни — одно подозрительное движение, и ты даже не успеешь вскрикнуть «мама!»

Я уже почти и сам уверился в собственном всемогуществе. Самое забавное, что карате я видел только однажды, по телевизору. Ни в армии, ни после нее я никого не убивал, в противном случае, наверное, мучился бы бессонницей до конца своих дней.

Однако консьерж мне поверил. Похоже, сработали мой грозный вид и дар убеждения. Ни слова не говоря, он провел меня через вестибюль, потом по узкому захламленному коридорчику, в служебное помещение, к лифтам.

— Мы поднимемся к Сарбайнам, — сказал я. — Веди себя тихо и не рыпайся. Будешь меня слушаться — я сохраню тебе жизнь. Возможно.

Консьерж запустил лифт и мы стали подниматься. Он проныл, что не хочет неприятностей.

— Я тебя прекрасно понимаю. Это в нашем мире как эпидемия. Никто не хочет неприятностей. Ты все усвоил?

— Я все сделаю, мистер.

— Заруби себе на носу, старый хрен, что тебе уже грозят неприятности. Самые крупные неприятности в твоей поганой жизни. Если, не дай Бог, с девушкой что-то случилось, тебе крышка.

— Но откуда я мог знать…

— Заткнись! — бешено шепнул я. Мы уже поднялись. — Теперь тихо открывай дверь. Вот так. А сейчас — отпирай квартиру… Тихонько…

Майк погромыхал увесистой связкой, отбирая нужный ключ. Мы находились на крохотной служебной площадке, на которую выходил запасной лифт, а вверх и вниз тянулись ступеньки пожарной лестницы. Дверь, которую отомкнул консьерж, вела в кладовую Сарбайнов, и я даже не представлял, что буду делать, когда окажусь там. Впрочем, времени на размышление у меня уже не осталось.