— Верно ли, что любой пистолет или револьвер оставляет на пуле характерные и уникальные отличительные следы после выстрела?

— Да, сэр.

— После того, как врач извлек пулю из тела судьи Ноутона, её отдали капитану Джонсону?

— Да, сэр.

— И капитан Джонсон сличил пулю с револьвером?

— Да, сэр.

— И какое заключение он сделал?

— Он пришел к выводу, что пуля, сразившая судью Ноутона, была выпущена из револьвера, который лежал на столе в гостиной.

— А что случилось в тот день потом, офицер, после того, как вы осмотрели оружие?

— Я попытался допросить мисс Пиласки, но она отказалась отвечать. Потом приехали шеф Комински с доктором Хоумером. Доктор начал оказывать помощь миссис Ноутон, а шеф Комински расспросил меня о том, что случилось. Я рассказал. Потом он стал задавать вопросы мисс Пиласки, но она отказалась отвечать.

— Она хранила молчание?

— Да, сэр. Потом он…

— Кто?

— Шеф Комински. Он сказал, чтобы я отвез мисс Пиласки в управление и оформил арест по подозрению в убийстве. Это просто принятый прием, чтобы отказать в освобождении под залог. Так я и сделал.

Сандлер повернулся ко мне и любезно произнес:

— Можете его расспрашивать, мистер Эддиман.

А Милли Джефферс прошептала:

— Бедненький, неужели кто-то ожидает, что ты достанешь из шляпы кролика?

Хелен бросила на меня странный взгляд. Кроликов ни в шляпе ни в рукаве у меня не было; у меня не было вообще ничего.

Я прошагал к Джонни Кейпхарту, славному американскому пареньку, который стал полицейским.

— Офицер Кейпхарт, — сказал я, — вы замечательно описали нам дом судьи Ноутона. Поздравляю, у вас прекрасная память. Однако у меня сложилось впечатление, что вы хорошо знаете этот дом. Вам приходилось бывать в нем прежде?

— Прежде, сэр?

— До того, как мисс Пиласки вызвала вас туда, позвонив по телефону.

— А, понял. Да, сэр.

— И когда это было?

— Примерно за полгода до убийства.

— Я бы хотел, чтобы этот ответ из протокола вычеркнули, — сказал я Харрингтону. — В юридическом смысле, убийство — это умышленное лишение жизни другого человека. Пока мы ещё не установили, что в резиденции судьи Ноутона произошло убийство.

— Хорошо, — кивнул Харрингтон и обратился к Джонни: — Воздержитесь пока давать определение гибели судьи Ноутона. Говорите просто как о смерти.

— Да, ваша честь.

Я повторил свой вопрос.

— Я был там примерно за полгода до смерти судьи Ноутона, сэр.

— Ваше посещение носило профессиональный характер — вы выполняли свой долг?

— Да, сэр.

Я пристально следил за Сандлером. Нюх у помощника прокурора был прекрасный, и он мигом смекнул, чего я добиваюсь. Он даже открыл было рот, чтобы заявить протест, но в последний миг сдержался. Любопытство пересилило; тем более, что он отлично знал, что успеет внести протест и после того, как удовлетворит любопытство.

— Расскажите нам, какие именно обстоятельства привели вас туда впервые.

Сандлер тут же возразил, а судья Харрингтон прищурился и спросил:

— Вы намерены как-то связать это с уже представленными показаниями? Я не понимаю, какое отношение к делу может иметь нечто, случившееся полгода назад. Вы сможете установить связь? В любом случае, это не вполне корректный перекрестный допрос.

— Я попытаюсь установить связь.

— Вы ведь можете вызвать этого полицейского как собственного свидетеля, мистер Эддиман.

— Я возражаю! — снова выкрикнул Сандлер. — Это просто попытка половить рыбку в мутной воде!

— Прошу вас, подойдите оба ко мне, — пригласил судья Харрингтон. — И ещё прошу вас, мистер Сандлер, воздержаться от громких выкриков. Я, конечно, чуть-чуть постарше вас, но на слух пока не жалуюсь.

В зале послышались смешки. Пригнувшись к нам, судья спросил:

— В чем дело, господа?

Сандлер хорошо подготовился к этому процессу.

— Я предпочел бы обсудить этот вопрос в кулуарах, ваша честь.

— Вы считаете это необходимым?

— Да, сэр.

— А вы, Эддиман?

— Пожалуй, да, — согласился я.

Судья объявил о том, что суд берет перерыв до двух часов дня.

— Итак, в чем дело, Сандлер? — строго спросил он, когда мы удалились в кулуары.

— Если позволите, ваша честь, я сразу перейду к сути.

— Позволяю. Я слишком стар, чтобы играть в кошки-мышки.

— Хорошо, — кивнул Сандлер. — Дело в том, что полгода назад судья Ноутон оказался замешанным в скверную историю. Судя по всему, он был сексуальным садистом…

— Кем?

— Садистом — сексуальным извращенцем, который испытывал оргазм лишь тогда, когда мучил женщин.

— Какое, черт побери, это имеет отношение к нашему делу?

— Вот именно! — фыркнул Сандлер. — Просто Джонни Кейпхарт случайно проезжал мимо дома судьи Ноутона, когда услышал крики. Войдя, он увидел, как судья избивает голую женщину. Это была Салли Магвайр, зазывала из «Последнего шанса», а временами, возможно — женщина по вызову. Кейпхарт оттащил судью от Салли. Она была жестоко избита, вся в синяках, с покусанными грудями. Позже оказалось, что у неё сломаны три ребра. Дело тогда удалось замять. Обвинения никто не выдвинул, а женщине щедро заплатили.

— А почему его не арестовали?

— Я предпочел бы не отвечать на этот вопрос, сэр. Если же вы будете настаивать, то вам придется обратиться к моему боссу.

— Коль скоро вы так разоткровенничались, — сказал я, — расскажите уж судье Харрингтону и про хлыст.

— Хорошо, — согласился Сандлер. — Три года назад, ваша честь, судья Ноутон повез одну девушку в свой горный коттедж. Однажды рано утром местные егеря, привлеченные ужасными криками, наткнулись на эту девушку, которая брела по снегу, закутавшись в окровавленную простыню, наброшенную прямо на голую кожу. Все её тело было сплошь покрыто кровоточащими рубцами. Девушка рассказала, что её избивали плеткой со свинцовыми наконечниками. Егеря по кровавым следам добрались до коттеджа судьи Ноутона. Сам он уже уехал, но окровавленный хлыст они нашли в мусорном ящике.

— Неужели его и тогда не арестовали?

— Нет, ваша честь. Девушка была проституткой. Говорят, судья Ноутон уплатил ей десять тысяч долларов. Он также взял с неё подписку о том, что она добровольно соглашается на истязания.

Некоторое время Харрингтон молча сидел, потягивая горячее молоко и задумчиво глядя на нас из-под кустистых бровей. Наконец он покачал головой и сказал:

— Ноутон мертв. История, конечно, весьма красноречивая, но мы должны о ней забыть. Говорят, что вы хороший адвокат, Эддиман. Закон вам известен. Вы не можете предать эту историю огласке. Прошлые грехи покойного не имеют отношения к мотивации его убийцы. Вы это понимаете. Если только вы, допрашивая собственную подзащитную, не докажете, что именно этим мотивом она руководствовалась, стреляя в судью. Вы согласны?

— Да, ваша честь.

— Что же касается этого полицейского, то я не позволю ему отвечать на вопросы, связанные с сексуальными извращениями судьи Ноутона. Это вовсе не означает, что я принимаю чью-то сторону. Возможно, вы готовы представить суду хоть сотню свидетелей, которые могли бы убедить присяжных, что судья был последним подонком, и мисс Пиласки следует наградить за то, что она избавила мир от такого зверя. Возможно, его грешки их просто позабавили бы — не мне судить. Однако в моем суде судить Ноутона вы не будете. Я приму только те показания, что непосредственно связаны с гибелью судьи. Вам правила известны, мистер Эддиман. Не думаю, что должен вас поучать.

— Ваша честь — женщине грозит смертный приговор. Неужели мотивация её поступка не может быть использована для защиты?

— Показания, поясняющие мотивацию, я приму. Но сперва вы должны представить мотив. Вы не имеете права выстраивать защиту, поливая грязью покойного. Иначе получится, что любой гражданин имеет право безнаказанно убивать людей, так или иначе запятнавших себя.

На том наше совещание и завершилось.