Я сделала глубокий вдох, чтобы голова прояснилась, и бросила последний взгляд на уезжающий на север пикап.

В южном направлении проехали две машины. Водитель второй машины, старенького «форда»- седана, кажется, заметил в канаве полузатонувший «фольксваген». Он остановился и дал задний ход. Адреналин накрыл меня волной, и я начала дрожать. Все закончилось. Я поймала себя на том, что реву в голос, от боли, от страха, от облегчения.

— Вам помочь?

Пожилой мужчина съехал на обочину и опустил стекло. Смутно я подумала, что он стирает следы шин «доджа», но на гравии все равно, наверное, не осталось следов. Ну и черт с ними.

Я спаслась, и это единственное, что меня волновало. Я убрала пистолет в сумку и, пошатываясь, перешла через канаву. Вскарабкалась на дорожную насыпь, скользя по грязи.

Когда я подошла к машине, старик оглядел шишку у меня на лбу, всклокоченные волосы, размазанную по лицу кровь и насквозь мокрые джинсы. Я вытерла нос рукавом, заметив полоску крови, которую я приняла за слезы. Меня покачивало. Я чувствовала шишку размером с гусиное яйцо, выступающую из середины моего лба, как внезапно выросший рог.

Боль громыхала в голове, и подступала тошнота. Я заметила, как увеличилось беспокойство мужчины, когда он увидел, в каком я состоянии.

— Сестренка, да тебе совсем плохо.

— Не могли бы вы вызвать сюда дорожный патруль? Меня только что столкнули с дороги.

— Да, конечно. Но, может, сначала отвезти тебя куда-нибудь? Кажется, тебе нужна медицинская помощь. Я живу недалеко.

— Со мной все в порядке. Мне просто нужен эвакуатор…

— Послушай, юная леди, я позвоню шерифу и эвакуатор тоже вызову, но я не оставлю тебя стоять здесь на дороге.

— Я не хочу бросать свою машину.

— Машина никуда не денется, и я тоже, если ты не сделаешь, как я говорю.

Я колебалась. «Фольксваген», похоже, накрылся. Весь зад был сплющен, правое крыло смято.

Вся машина и так была покрыта бесконечными выбоинами и вмятинами, бежевая краска окислилась до белизны, подчеркнутой ржавчиной. Эта машина была у меня около пятнадцати лет. Мучаясь угрызениями совести, я заковыляла к пассажирской дверце седана.

Я чувствовала, как будто бросаю любимое домашнее животное.

Очевидно, я сильно ударила левую ногу, от колена до бедра, и она уже онемела. Когда я наконец решусь снять джинсы, то должна обнаружить синяк, размером и цветом как баклажан.

Старик наклонился и открыл мне дверцу.

— Меня зовут Карл Ла Рю.

— Кинси Миллоун.

Я уселась, облокотив голову о сиденье. Когда я закрыла глаза, тошнота стала проходить.

Седан выехал на шоссе, проехал на юг метров пятьсот и свернул налево, на узкую дорогу.

Я искренне надеялась, что это не было частью тщательно разработанного плана, и старик не являлся сообщником парня в пикапе. Мне вспомнилась наклейка на окне машины, взгляд, который я бросила на кого-то, разглядывающего меня.

Я осторожно выпрямилась, вспомнив, где я его видела. Стоянка для отдыха, где я съела свой ланч по дороге в пустыню. Там был мальчик, лет пяти, играл машинками. Его отец дремал, прикрыв лицо журналом… белый парень, с большими руками, в рубашке с закатанными рукавами. Теперь я вспомнила, что, вообще-то, видела их дважды. Тот же мужчина пересек темную автостоянку у мотеля, с ребенком на плечах, по пути к автомату с кока-колой. Мороз прошел у меня по коже при воспоминании, как он щекотал мальчика.

В ушах стояли взрывы лукавого смеха, который теперь казался зловещим, как у демона.

Что за наемный убийца, который таскает с собой своего ребенка?

Пока мистер Ла Рю звонил в полицию, я сидела в его гостиной на комковатом диване, скорчившись, как складной нож, и борясь со сном. В голове стучало, шея болела, грудная клетка вся была в синяках. Мне было холодно, и я чувствовала себя маленькой, так же, как после аварии, в которой погибли мои родители.

Непонятно почему, мой мозг вернулся к тексту, который я читала в утренней газете: «Пальмы вырастают до 25 метров и могут давать до 150 килограммов фиников. Зрелая пальма дает от 15 до 18 гроздьев фиников. Каждая гроздь, когда финики достигнут размера горошины, должна быть защищена коричневой бумагой от птиц и дождей…»

Чего я больше не могла вспомнить, это где я нахожусь и почему у меня все так болит.

Карл настойчиво тряс меня. Очевидно, он позвонил в больницу, и ему велели привезти меня туда. Его жена, чье имя от меня ускользнуло, намочила полотенце в ледяной воде и обтерла грязь и кровь с моего лица. Я лежала и была завернута в одеяло. Меня заставили подняться и отправиться к машине, прямо в лохматом лоскутном одеяле, как двуногая гусеница.

Когда мы прибыли в больницу, я вышла из ступора достаточно, чтобы назвать себя и дать правильные ответы на «Сколько пальцев я показываю?» и тому подобные вопросы, задаваемые невропатологом, пока я лежала на спине. Потолок был бежевым, шкафы — синими. Привезли портативное рентгеновское оборудование. Сначала сделали рентген шеи, чтобы убедиться, что она не сломана, потом занялись черепом, который, видимо, оказался без трещин.

Потом мне разрешили сесть, и молодой доктор уставился мне в глаза, наши дыхания смешались в странной интимности, пока он проверял рефлексы роговой оболочки, размер зрачков и реакцию на свет.

Ему было лет тридцать, вьющиеся русые волосы отступали со лба ровной горизонтальной линией. Под белой курткой на нем была светло-коричневая рубашка и галстук в коричневую точечку. Его лосьон после бритья пах свежескошенной травой, хотя электрокосилка пропустила пару волосков под подбородком. Не знаю, заметил ли он, что я отмечаю его жизненные параметры, пока он отмечал мои. Давление у меня было 110 на 60, температура, пульс и дыхание в норме. Я знаю, потому что подглядывала всякий раз, когда он что-нибудь записывал. В графе внизу страницы он нацарапал «сотрясение мозга легкой степени».

Я была счастлива узнать, что у меня сохранилась способность читать вверх ногами.

Ко мне были применены различные меры оказания первой помощи, в большинстве болезненные, включая прививку от столбняка, от которой я едва не потеряла сознание.

— Думаю, мы должны подержать вас до завтра, — сказал доктор. — Непохоже, что у вас что-то серьезное, но головой вы ударились сильно. Я был бы спокойнее, если бы мы могли понаблюдать за вами еще, по крайней мере, двенадцать часов. Вы хотите кого-нибудь известить?

— Да нет, — пробормотала я. В любом случае, я была слишком разбита, чтобы спорить, и слишком напугана, чтобы встретиться с окружающим миром.

Он вышел к посту медсестер, который мне было видно через внутреннее окошко, частично закрытое ржаво-красными жалюзи. В коридоре появился полицейский. Я могла видеть горизонтальные кусочки него, пока он разговаривал с молодой служащей, которая через плечо указала на мою комнату. Другие палаты в отделении скорой помощи были пусты, стояла тишина. Полицейский поговорил с доктором, который, очевидно, решил, что я в состоянии отвечать на вопросы о том, как моя машина оказалась в ирригационной канаве.

Полицейского звали Ричи Виндзор, один из этих полицейских с детским лицом, вздернутым носом и пухлыми щеками, красными от солнца. Он, должно быть, был новичком, едва двадцати одного года, минимальный возраст для полицейского.

У него были светло-карие глаза и русые волосы, подстриженные ежиком. Он не был на этой работе достаточно долго, чтобы приобрести уклончивое, параноидальное выражение, присущее большинству копов.

Я методично описала инцидент, ничего не пропуская, он записывал, иногда вставляя оживленные комментарии с пародийным мексиканским акцентом: «Воа!» или «Очнись, кемосабе!» Кажется, ему действительно было завидно, что кто-то пытался меня убить.

Когда я закончила свое повествование, Ричи обещал объявить машину в розыск, на случай, если она еще в этом районе. Мы оба знали, что шанс очень невелик. Если парень хоть что-то соображает, он бросит машину при первом удобном случае.