- Почему эгоистично? - поинтересовался он и, не дожидаясь ответа, спросил: - Мой костюм окончательно устарел?
- Все нормально, - автоматически откликнулась Лили, что только подтвердило его догадку. - Он – он принадлежал твоему папе?
- Да, - Северус видел его на свадебных фотографиях родителей. Ему не слишком нравилось идти на похороны отца в той же одежде, в какой тот женился, но он не собирался покупать себе новую (если вещь из секондхэнда вообще заслуживала такого названия) только из-за того, что слишком неловко чувствовал себя в имеющейся. Хватит и того, что пришлось приобрести в секондхэнде новый костюм для отца… тот, что на Северусе, на Тобиаса не налезал – сказались годы пьянства; другим же за это время он не обзавелся.
- По мне так совсем неплохо, - сказала Лили, разглаживая лацкан. В притворе часовни было тепло, несмотря на то, что двери на улицу постоянно открывались, чтобы впустить или выпустить новых – правильно ли называть их “гостями”, раз это похороны? Или надо говорить “скорбящие по усопшему”? В общем, как их ни называй – они то входили, то выходили, и от этого по заполненному толпой притвору гулял ледяной сквозняк, который странным образом огибал нагретое пространство вокруг него и Лили… от нее сегодня пахло чем-то цветочным и непонятным.
- Мужская мода консервативна – она так быстро не меняется, - и она озабоченно добавила: - Ты же не против, что я надела это платье?
Если с платьем и было что не так – он этого не заметил. Черное, с дырками на нужных местах – две для рук, одна для головы. Вершина его познаний по части женской моды.
- Против? С чего это вдруг?
Не ответив, Лили закусила губу, и он пришел к заключению, что она, скорее всего, из-за чего-то волнуется… не из-за одежды и не из-за того, уместно ли было приходить на похороны его отца; эти пустячные тревоги лишь давали выход скопившемуся напряжению.
- Что тебя беспокоит? И пожалуйста, не говори, что ничего.
Лили уже открыла рот, чтобы ответить, но в этот момент собравшийся в притворе людской поток хлынул наконец к дверям в часовню.
- Потом, - прошептала она, цапнула его за руку и потащила за собой сквозь толпу туда, где на ближней к кафедре скамье сидела его мать. Насколько Северусу было известно, она прошествовала прямо к этому месту; приятели Тобиаса стояли, собравшись в группки, но Эйлин не задержалась ни у одной из них и опустилась на край скамьи – в совершеннейшем одиночестве. В часовне пахло лакированным деревом и старым ковром.
Северус проскользнул на место рядом с матерью и потянул Лили за собой – та пыталась просочиться на другой конец зала и спрятаться в толпе.
- Не хочешь здесь сидеть – не надо, - сказал он. - Но если ты пытаешься всего лишь соблюсти приличия – наплюй и забудь.
Она осталась, но лихорадочно закусила губу и накрыла его левую ладонь свободной рукой – так, что в конце концов вцепилась в него обеими руками. Северус невольно задумался, кого из них двоих это прикосновение должно успокоить. Он не переживал из-за того, что отец умер – но и не радовался этому; он не чувствовал ничего. Потому что и правда верил, что для Тобиаса так лучше. И надеялся, что тот хотя бы в смерти обрел покой. Ему самому не досталось даже этого. Что там мать говорила насчет разочарований и несбывшихся надежд? Даже смерть – и та обманула все его ожидания.
Мать и виду не подала, что заметила его присутствие. Похоже, она вообще никого и ничего не замечала – включая поднявшегося на кафедру священника. С его появлением приглушенные разговоры смолкли, однако мать, похоже, не услышала ни слова из прозвучавшей надгробной речи – банальной, безликой и подходящей на все случаи жизни. Северус и сам постарался не вслушиваться, чтобы не начать швыряться проклятиями. Если бы над его гробом кто-нибудь посмел повторить подобную чепуху – он бы точно вернулся с того света, чтобы восстановить справедливость.
После священника настала очередь приятелей его отца – те зачитали по бумажке короткие речи; декламация никуда не годилась. Затем Лоррейн – ныне миссис Торн, первая жена его отца – встала и произнесла свой панегирик; глаза ее были сухи, а голос негромок, но речь ее вызвала слезы у многих присутствующих. Ее дочь, единокровная сестра Северуса, то и дело утирала глаза. Он еще раз удивился тому, что к отцу, оказывается, так хорошо относились все, кроме его собственной семьи. Хотя, с другой стороны, Тобиас терпеть не мог свою ведьму-жену и волшебника-сына – вот они и платили ему взаимностью.
Лоррейн когда-то сказала: “Бедняга Тоби – он никогда не получал от жизни того, о чем мечтал”. Что ж, к нему, Северусу, это тоже относилось. И, если читать между строк, то и к Эйлин тоже. Разочарование, ставшее желчностью – наследство не только по материнской, но и по отцовской линии. Северус просто выбрал для себя другой путь – ее эмоциональную изоляцию вместо отцовского алкоголизма.
Миссис Торн преклонила голову в минутном молчании – затем спустилась с кафедры и прошествовала к первой скамье на противоположной от Северуса стороне прохода. Кто-то зааплодировал, но осознал, что находится на похоронах, и хлопки смолкли. Люди начали подниматься со скамей и собираться в группы, чтобы проследовать на кладбище.
Мать поднялась сама, без каких-либо напоминаний. Он тоже встал, пытаясь припомнить, как в прошлый раз добирался до кладбища, и услышал, как кто-то – не Лили – позвал его:
- Северус?
Это была Лоррейн. Она выглядела гораздо моложе, чем он ее помнил – меньше седины в волосах. После второго замужества она переехала в пригород Коукворта, но каждый год на Рождество присылала ему открытки, в которых старательно пересказывала последние семейные новости – сначала о внучке, которая нашла себе замечательную работу в Лондоне, где-то в рекламном бизнесе, потом – о муже внучки и его работе в банке, и, наконец, о родившемся у них ребенке, ее правнуке. Несколько раз в год она присылала Северусу письма – одни пересуды, из пустого в порожнее, и в каждом письме – в каждом без исключения – приглашала его в гости на обед, хотя он так ни разу к ней и не пришел.
Это было… престранное ощущение – то, как в его голове наслаивались друг на друга прошлое и будущее. Заранее знать судьбу Лоррейн и Бонни – до того, как все это произойдет… все еще помнить судьбу Поттера – этого мальчишки…
Значит ли это, что в будущем ничего не изменилось? Раз эта память все еще при нем?
- Как ты, милый? - приобняв его, спросила Лоррейн. Северус почувствовал себя неловко, хоть и ждал этих прикосновений.
Краем глаза он заметил Бонни – та замешкалась вместе с отчимом поодаль, у той скамьи, на которой они сидели, и явно не горела желанием подходить ближе. Обычно они оба вели себя довольно доброжелательно – Бонни так в особенности, в своем дружелюбии она была воистину неумолима – так что их сегодняшнее прохладное отношение скорее всего было связано с Эйлин. Та всегда смотрелась в лучшем случае угрожающе; сегодня же ее черная мантия была похожа на платье какой-нибудь графини елизаветинской эпохи – точнее, на его укороченную версию. В этом одеянии и черной кружевной вуали она наверняка казалась магглам помешанной. Даже Лили – и та вытаращилась, когда увидела, во что вырядилась его мать.
- С учетом всех обстоятельств – нормально, - неопределенно откликнулся Северус; это замечание казалось удобным и безобидным.
- Тебя подвезти до кладбища? - спросила Лоррейн. Под глазами у нее залегли тени; она казалась уставшей, но все равно держалась куда лучше приятелей Тобиаса – те собрались в круг, утирая слезы и хлопая друг друга по плечам. Всю церемонию организовала именно миссис Торн – оба раза, и в прошлый, и в нынешний. В День рождественских подарков Северус вспомнил, что следовало бы ей позвонить, и неуклюже молчал в трубку, пока она рыдала на другом конце провода. В конце концов она успокоилась и с жаром пообещала обо всем позаботиться.
- Спасибо, - возвращаясь в настоящее, поблагодарил ее Северус и заметил, как она скользнула взглядом по Лили, не скрывая любопытства. - Это Лили, - сказал он невпопад, чувствуя у себя за плечами весь безграничный запас идиотизма шестнадцатилетнего подростка. - Лили, это миссис Торн.
