- Вот видишь, - пробормотала Лили – изо рта поднялось облачко пара; внутренний двор вокруг казался вымершим – молчал даже выключенный из-за холодов фонтан. - Северус так и не появился. Он меня совсем возненавидел.

Чтобы не поскользнуться на ступеньках, Ремус выставил вперед руку и оперся о дверной косяк. Дальше начинался коридор.

- А ты его ненавидела? Ну, когда он назвал тебя… тем словом?

- Да. И очень долго, - она смотрела вниз – их обувь оставляла мокрые следы, пятная грязный пол подтаявшим снегом.

- Но твоя привязанность к нему от этого никуда не делась, так ведь?

Она заглянула ему в лицо – насколько это было возможно, потому что рука Ремуса по-прежнему лежала у нее на плече, – и увидела грустную, усталую улыбку. И раннюю седину – зимний свет посеребрил несколько волосков. И тогда Лили впервые задалась вопросом: откуда он так много знает о прощении? Раньше ей всегда казалось, что прочитал в книжках – поэзия, философия или что-то в этом роде, но не в шестнадцать же лет… что с ним такого произошло? Кто заставил его узнать, каково это – когда тебя так горько обидел родной человек?

- Я знаю, - сказал он, - одно чувство другое не отменяет. И ты его простила. Если он сейчас на тебя злится, то рано или поздно остынет, и вы снова помиритесь. Так уж устроены люди.

Лили закрыла глаза. Колени подгибались – не поддерживай она Ремуса, наверняка бы отшатнулась, а там оступилась и грохнулась.

Даже забавно, как порой ранит в самое сердце такая вот попытка приободрить… доброта, которая причиняет больше боли, чем самая изощренная жестокость. Одной своей кротостью и тихой улыбкой Ремус умудрился справиться там, где оказались бессильны годы и годы рефлексии, долгие часы, проведенные в самобичевании; где ничего не добился даже Северус с его безжалостной прямолинейностью.

Только смерть заставила ее снова заговорить с Северусом. Она помирилась с ним только тогда, когда потеряла все на свете.

И Ремус сказал, что это неправильно.

В глазах замерли слезы – словно пошел трещинами озерный лед.

- Лили? - ее пальцы разжались, чуть не соскользнули с запястья Ремуса – но он все еще опирался на ее плечо и, чуть-чуть развернув кисть, легонько сжал ее руку. - Слушай, по-моему, все не так плохо, как тебе…

- Давай я отведу тебя в лазарет, - голос казался неустойчивым, точно башня из кубиков. - Круциатус – это тебе не шлепок по ладони.

Секундная пауза.

- Хорошо, - согласился Ремус, выпуская ее запястье.

Они шли по коридору вместе, но Лили не замечала ничего вокруг – будто глаза вдруг повернулись в орбитах и уставились внутрь черепа, позволяя ей заглянуть в себя, выхватывая из прошлого одно воспоминание за другим. Тогда, в самом начале, когда она перенеслась во времени и впервые увидела Северуса, единственной ее мыслью было: “Возможно, на этот раз мне удастся его остановить”. Она даже думала, что опоздала, пока не разобралась, кто перед ней; а потом беспокоилась все больше о том, как уберечь его от формального вступления в ряды Пожирателей – потому что знала, что по-настоящему он к ним никогда уже не присоединится.

Но все равно не понимала главного. Ты можешь вернуться назад во времени и вольно или невольно изменить какие-то события в своей жизни. Но чтобы переломить ее курс – сменить само направление, в котором она движется, – тебе придется измениться самому.

Ты всегда где-то да напортачишь. И, возможно, даже совершишь одну и ту же ошибку дважды. Но если ты ничего не сможешь с ней сделать и во второй раз – значит, ты и впрямь безнадежен.

И больше она такого не допустит.

На этот раз – ни за что.

***

Как же эти двое ненаблюдательны. Люпин еще куда ни шло, но Лили… Она прошла через войну – могла бы и научиться обращать внимание на то, что творится вокруг.

- Северус так и не появился, - сказала она. - Он меня совсем возненавидел.

Ее голос прозвучал тускло и безжизненно; не так, как если бы она пылала праведным гневом или напрашивалась на жалость. Она просто констатировала факт.

“Ну а как еще она могла понять твое поведение? - спросил он у себя – и сам же себе ответил, глядя ей вслед: - Нет, это вовсе не ненависть”.

Хотя он и разозлился, да. Тот ее разговор с Поттером в ванной старост – и потом, когда она склонилась над ним, проверяя пульс… и наверняка подсаживалась на каждом занятии к нему, к этому выходцу из ада, и машинально дотрагивалась до него по извечной своей привычке… Эти мысли и без того выводили Северуса из себя – а потом к ним примешались настоящие воспоминания, о том, как это было в прошлом. Лили в середине той четверки – идет в Хогсмид, заливается смехом, и ее рыжие волосы струятся по спине… Лили на свадебных снимках в “Пророке” – от всех ее живых красок осталось только черное и белое, а ее улыбка…

Так уже было; так будет снова. Он вернулся назад во времени, чтобы увидеть, как то же самое повторяется вновь, только на сей раз она любила Поттера уже сейчас – и как же ему от этой мысли было хуево. Все шесть лет своего отрочества Северус прожил со страхом, что этот тупой пижон заберет у него Лили, а теперь точно знал, что именно так оно и случится. И знал, какая судьба их ждет – прекрасная и безоблачная, потому что теперь никто не подставит их под то злоебучее пророчество, и это знание болело внутри, как самая жестокая отдача; воспоминания о будущем темной магией текли по венам, пробираясь до самой души.

Еще в той, прошлой жизни он много раз пытался себя убедить, что его чувства к Лили были так сильны только потому, что он ее потерял; что если бы их пути не разошлись, и она бы не погибла, то рано или поздно он бы смог оставить все в прошлом. И даже за прошедшую пару недель не раз мечтал о том, чтобы в один прекрасный день просто проснуться утром – и обнаружить, что именно это с ним и случилось.

Но нет, ничего подобного, увы. Что он всегда ненавидел в чувствах – так это то, что они так легко не проходят.

Причиняя боль Лили, он причинял ее и себе. Но поступить иначе не мог – потому что Лили мучила его уже тем, что была собой, и любила Поттера, и привечала Мародеров, и улыбалась самому Северусу, и извинялась, при этом совершенно искренне – он видел это, и не только потому, что она не умела лгать. Даже смотреть на ее лицо, озаренное светом волшебных звездочек, было сущей пыткой; даже ее доброта и раскаяние ранили почти так же жестоко, как когда-то гнев и враждебность. Но сейчас Лили больше на него не злилась, и он остался один на один с осознанием, что она тут, живая и настоящая – и это была уже сама по себе такая невозможная мука, что рядом с ней меркло все остальное. Ибо живой человек рядом и дает, и требует куда больше, чем любое воспоминание о нем; это болезненно, да – но оно того стоит.

Вот только все это не вечно – и мысль о ждущей его утрате сделала Северуса жестоким. Все будет так же, как и в прошлый раз – но в то же время и иначе, потому что теперь Лили будет рассыпаться в извинениях.

Он же всегда предпочитал ненависть. Пусть лучше ненавидят, чем пытаются сострадать.

Когда Лили и Люпин поднялись по ступенькам и окончательно скрылись из виду, он покинул тень, которую отбрасывали растущие у стены замка вечнозеленые кусты, пересек внутренний дворик и дошел до дорожки. Та убегала вниз по склону, и Северус легко нашел взглядом Эйвери, Уилкиса, Розье и Мальсибера; их черные мантии резко выделялись у подножия на фоне белого подмерзшего снега.

Они слишком долго копались, но за эти годы он научился сдержанности – выжидал, пока они приходили в себя, сползались в кучу и, наконец, побрели вверх, к возвышающейся на холме школе; ждал, когда они пытались одолеть этот путь, оскальзываясь на льду и путаясь друг у друга под ногами.

Потом они его заметили – остановились, затем продолжили свой подъем, но он и тогда ничего не предпринял; наконец вся четверка подошла так близко, что можно было разглядеть даже белки их глаз, и только тогда он заговорил:

- Неважно выглядите. Проиграли двум гриффиндорцам, этим столпам добродетели?