— Да, воистину неисповедимы пути господни! — покачал головой игумен. — Ну что же, рад видеть и рад возвышению вашему на пути избранном, хотя и понимаю, что дороги наши сильно разнятся. Выражаю надежду, что не подвергнете гонениям церковь православную.

— Перед советскими законами все равны, отец настоятель. За религиозные убеждения преследоваться никто не будет. Вас прошу удержать братию от опрометчивых поступков.

— Будьте покойны. — Игумен обернулся к казначею: — Отец Евлогий, сопроводите уважаемых гостей. Но сначала пригласите в трапезную: время обеденное, угостите чем бог послал.

— Спасибо, святой отец, уж не взыщите — недосуг нам рассиживаться.

Лоуа и Гольцов вместе с хмурым казначеем вышли.

Послушник сидел над книгой в углу келейной. «Не забыть посоветоваться в ревкоме, как быть с мальчиком — не место ему здесь», — подумал Лоуа, взглянув на согнутую фигурку.

Прошло несколько дней с тех пор, как Федя поселился в Новом Свете. Свободного времени у него было хоть отбавляй. До открытия школы, по словам отца, еще далеко: нет ни помещения, ни учителей, ни учебников.

Каждый день Федя спускался к морю, толокся у причалов в порту, купался в одиночестве. Хотел было подняться на Святую гору, чтобы осмотреть крепость, но скоро уперся в непроходимую чащу деревьев и кустов и отступил. Углубляться в горы Федя вообще пока не решался, памятуя о предостережениях хозяйки. Рыжего монаха он, конечно, во внимание не принимал, но то, что в горах еще бродит недобитая белогвардейская банда, подтвердил отец. Оказалось, что в день их приезда один из отрядов банды захватил соседнее с городом село. Бандиты даже готовили нападение на Новый Свет, но их заставили отступить.

Отец принес ревкомовский паек: кукурузу, фасоль, растительное масло, сухофрукты — всего понемногу. Все отдал вдове, и она прилагала всю изобретательность, чтобы и без мяса посытнее накормить своих жильцов. В хозяйстве была буйволица, поэтому сыр и молоко всегда стояли на столе.

В общем, жилось скудно, но не голодно. Тинат души не чаяла в своих постояльцах, хотя и стеснялась Ивана Егоровича и в его присутствии прикрывала лицо платком.

Однажды, уходя в ревком, Иван Егорович взял с собой сына и разрешил ему рыться в книгах, предназначенных для городской библиотеки. Кое-что Федя отобрал для чтения и уже собирался уходить, когда взгляд его наткнулся на книгу, заглавие которой вызвало у него восторг и безмерное удивление. «Александр Дюма, — прочел он на обложке. — Путешествие по Кавказу».

Как?! Знаменитый романист, имя которого связывалось с образами отважных мушкетеров, который и сам-то представлялся не иначе как в плаще и со шпагой, бывал в России и где-то рядом бродил по Кавказским горам! Все это Федя узнал, прочитав первую страницу, и, не мешкая, захватив книжку, поспешил домой. Речь в ней шла о событиях весьма отдаленных, но Дюма есть Дюма, и вскоре Федя захлопнул прочитанную книгу. После этого время опять потянулось медленно.

Однажды утром, проводив отца до здания ревкома, он стоял на перекрестке улиц, раздумывая, куда бы направиться.

Город еще только начинал день: под навесами развешивали и раскладывали свой товар владельцы лавчонок, торговцы шашлыком устанавливали по сторонам улицы мангалы, покупатели спешили на базар. И вдруг Федя увидел Аджина. Как ни рано было, тот уже возвращался из леса. Рядом с ним непонятным образом двигалась огромная вязанка хвороста. Лишь присмотревшись, Федя различил торчащую из-за прутьев ушастую морду с печальными глазами, а внизу мелькающие кончики копыт.

Аджина сопровождали двое мальчишек. Рядом бежал Худыш.

Во избежание новой, неминуемой, как ему казалось, потасовки, Федя решил уклониться от встречи. Но Худыш, радостно залаяв, подбежал к нему, надеясь на лепешку.

Встреча приняла неожиданный оборот. Аджин протянул Феде руку и, когда тот неуверенно пожал ее, представил своим спутникам:

— Это мой друг… из Москвы приехал. Его отец самым главным учителем у нас будет.

Его приятели в свою очередь принялись трясти Федину руку и похлопывать его по плечу.

Федя чувствовал себя не очень-то ловко. В Москве он был лишь однажды, и так давно, что помнил только маленький грязный двор дома, в котором они остановились с отцом; по двору разгуливали куры и грелась в луже свинья. Смутно помнил еще тучи галок над кремлевскими соборами и пряники, что купил ему отец. Но к счастью, расспросов о Москве не последовало, так как Аджин не захотел делить с кем-либо общество столь почетного гостя и увлек Федю за собой.

Во дворике духана Аджин разгрузил ишака и, не показываясь на глаза Юсуфу, поспешил на улицу.

— Говори теперь, что будем делать, дорогой, куда пойдем? — спросил он Федю.

Федя раздумывал недолго: крепость на вершине горы манила его с первого дня, и он показал на нее.

— Святую воду хочешь пить?

— Что еще за святая вода? Крепость хочу посмотреть.

Аджину это желание показалось странным.

— Там только камни да деревья, — сказал он. Но пойти на гору с готовностью согласился.

Около мельницы, принадлежавшей монастырю, приятели свернули на сооруженный из жердей и виноградных лоз мостик через пенистую, озорную речку Монашку. У входа на мостик расположился какой-то предприимчивый фотограф. При известной храбрости тут можно было сняться в обнимку с ручным медведем или верхом на чучеле благородного оленя.

От мостика дорога серпантином пошла вверх. Чем выше, тем гуще становился лес. Исполинские дубы, буки и вязы сходились над головой зеленым сводом, и путники шли как в туннеле.

Федя был счастлив. Наконец-то он не один. У него есть приятель. И как хорошо в такое утро шагать в гору упругим шагом, вдыхать этот воздух, видеть всю эту необыкновенную красоту. А впереди их еще ждет крепость…

Аджин не задумывался над своим состоянием, просто рад был случаю провести день за пределами чадного духана и отдавался беззаботному веселью. Он словно задался целью поразить нового друга своей ловкостью и проворством: скакал вокруг, как коза, оглашая окрестности воплями, раскачиваясь на ветках, как обезьяна. В одном месте он вспугнул белку и вслед за ней начал карабкаться на дерево. Белка поднималась все выше, временами останавливалась и поглядывала на своего преследователя, высовывая из-за ствола любопытную мордочку. Но когда казалось, что Аджин вот-вот схватит ее рукой, она сделала прыжок и преспокойно спланировала на соседнее дерево.

Ребята все чаще обгоняли паломников. Это были бедняки, одетые в лохмотья, с изможденными лицами. Они брели, опираясь на палки. Для Аджина зрелище было привычным, но у Феди при виде этих людей радость гасла.

Наконец вершина. Федя ступил на ее площадку и замер: вокруг на сотни километров простирались необозримые дали…

Море, серебряное от солнца, поднималось выше горизонта; далеко внизу лежал городок. Лодки и фелюги у причалов напоминали стайки рыбок, собравшихся у берега на кормежку. Дилижанс, кативший по сухумской дороге, казался ползущим тараканом. В стороне, противоположной морю, тянулись суровые и величественные горные кряжи, уходившие вдаль, и замыкались сияющей снежной белизной хребта.

Федя смотрел как зачарованный. Недаром обожаемый им Дюма писал: «Это был Кавказ, то есть театр, где первый поэт древности составил свою первую драму, героем которой был Титан, а актерами — боги… Понятно, почему греки заставили сойти мир с этих великолепных вершин».

Монахи неспроста оборудовали здесь смотровую площадку: в таком месте верующие невольно чувствовали себя букашками перед лицом творения всевышнего и примирялись с мыслью о бренности своего существования.

Аджин поглядывал на нового приятеля с таким видом, точно все окружающее — дело его рук.

Вслед за группой паломников мальчики прошли в ворота монастырского подворья[25]. Оно занимало западную часть крепости.