Савелий поднялся со скамьи, потом снова сел.

— А у кого собрались?

— В келье Паисия… или у Севастьяна.

Савелий придвинулся к брату Платону и понизил голос:

— Слушай, а если я отлучусь? Будь другом, посиди за меня.

— А чего я тут не видел? — с неохотой отозвался брат Платон.

— Отрока Василида знаешь? Он здесь сейчас, — Савелий указал рукой на окно. — Отец Евлогий наказал, чтобы его из кельи ни под каким видом до утра не выпускать.

— С чего бы это?

— Не нашего ума дело. Ты Евлогия знаешь: если отрока не укараулю, казначей мне голову оторвет. Понял?

— Как не понять… Ладно, ступай. У меня не то что человек — мышь не прошмыгнет.

— Сначала проверю, как он там.

Василид быстро, не раздеваясь, юркнул под одеяло. Минуту спустя за дверью послышались шаги, и дверь открылась. На пороге стоял Савелий. Было темно, и лицо его только смутно белело в проеме.

— Отрок, ты спишь, али нет? — спросил он громко. Василид молчал; сердце колотилось так, что, казалось, кровать вздрагивает от этих ударов.

Несколько мгновений монах прислушивался, потом закрыл дверь. Под окном старец Платон уже затянул какой-то мотивчик.

Выждав с минуту, Василид поднялся и выглянул в окно. Фигура монаха удалялась и скоро растаяла в темноте двора.

— Боже, помоги! — вслух сказал Василид и вышел на галерею.

Брат Платон встал со скамейки и приблизился. Перегнувшись через перила, громким шепотом Василид произнес:

— Спасибо, брат Платон, век не забуду твоей доброты.

— Ладно, чего там… Только возвращайся поскорее, сынок, а то до каких пор я этому дурню Савелию буду голову морочить.

Под сводами галереи было темно, и Василид миновал ее без опасения быть увиденным. Но, спустившись с лестницы, он оказался в свете фонаря. По освещенному пространству нужно было пройти вдоль всего корпуса трапезной. У монастырских ворот маячила фигура вратаря, а на противоположной стороне площади, где помещались обительские службы, чудилось движение. Но там царила глубокая тень, и рассмотреть что-либо было невозможно: наверно, шли приготовления к походу.

Василид постоял несколько минут, выжидая. Вратарь скрылся, наконец, в сторожке. Василид собрался с духом и побежал. За углом он нырнул в темноту между зданиями, подбежал к стене, в один момент вскарабкался на нее и спрыгнул по другую сторону. То, что на руке сорван ноготь и расцарапаны колени, он почувствовал позднее. Теперь он изо всех сил бежал вдоль монастырской стены, пока не оказался на дороге.

На набережной попадались редкие прохожие, из духанов доносились голоса.

В окнах ревкома еще горел свет, и в какое-то мгновение Василид чуть было не свернул туда. Но уговор с Федей не выходил из головы, а часовой с винтовкой и вовсе отпугнул его.

В конце набережной Василид свернул в гору. В маленьких, тянущихся вверх улочках было темно, кругом ни души, только лай собак сопровождал его.

Лишь однажды издалека Федя показал ему свой дом, и было чудом, что сейчас в переплетении улиц Василид сумел отыскать его. Ориентиром служила семейка из трех молодых кипарисов.

Собаки в доме не было. Василид перелез через каменный забор и огородом подобрался к открытому окну. Ему повезло — у окна стояла Федина кровать.

Он перегнулся через подоконник и стал трясти друга:

— Вставай, это я, Василид…

Федя приподнялся на локте, вгляделся.

— Василид? Случилось что? — Федя соскочил с кровати и, покопавшись в глубине комнаты, засветил керосиновую лампу. — Влезай сюда, один я.

Он помог приятелю одолеть подоконник; задыхаясь от волнения и усталости, Василид выдохнул:

— Вывозят! Этой ночью вывозят!

— Что вывозят?

— Сокровища!..

— Как узнал?

Коротко и сбивчиво Василид рассказал о сговоре монахов. Федя слушал, восторженно тараща глаза.

— Здорово! Вот это здорово!

Поспешно одеваясь, он продолжал:

— Ты возвращайся в обитель, чтобы монахи не хватились, а мы с Аджином будем караулить их. Выследим, куда они сокровища спрячут, а потом вместе решим, как быть дальше.

— А может, не надо рисковать? Может, лучше пойти вместе в ревком и рассказать все?

— Ну, нет! — воскликнул Федя. — Это совсем не то!.. Придем в ревком, а там нет никого. Пока соберутся, то да се, монахов и след простынет. Это раз. Но даже если вовремя успеют в обитель, то отобрать сокровища не имеют права — сам же ты говорил, что декрет еще не вышел. Монахи от всего отпираться станут, такая канитель начнется! Смекаешь? То ли дело, выследим и сами посмотрим. Монахи наверняка устроят клад в пещере; откроем мы пещеру — а там всего до черта! — сундуки с драгоценностями, бочонки с золотом!.. Привезем все это в ревком, выложим — нате вам, пользуйтесь! Представляешь?

Он говорил с такой страстью, что Василид и на этот раз согласился. Но при мысли о возвращении в обитель у него защемило сердце.

— Возьмите и меня, — попросил он дрогнувшим голосом.

— Пойми, нельзя тебе сейчас исчезать из монастыря, — участливо сказал Федя, — ведь если тебя там не окажется, Евлогий сразу смекнет, в чем дело. Ты уж дотерпи как-нибудь, а я, как вернусь, вызволю тебя.

Василид смирился.

Федя уже успел одеться. Хотя на дворе было тепло, в последний момент он догадался взять старое пальтишко. Со времени приезда в эти края он его ни разу не надевал и теперь обнаружил, что успел основательно вырасти — пальто было выше колен. Из съестного под рукой оказалась лишь кукурузная лепешка, которую он и сунул за пазуху.

Чтобы не разбудить хозяйку, выбрались через окно. До набережной шли вместе. Оба торопились.

— Страшно мне за тебя, — сказал Василид. — Не дай бог попасться этим разбойникам в руки. У них наверняка и оружие есть. Верховодить в походе будет отец Рафаил — уставщик наш. Это очень опасный человек, правая рука Евлогия.

— Какой он из себя? — спросил Федя.

— Маленький, невидный, а глаза хитрющие.

У начала набережной остановились. Здесь предстояло расстаться: Федя шел за Аджином, Василид возвращался в обитель.

Тревога вдруг коснулась Фединого сердца. Ревком был рядом, в одном из окон еще горел свет. Но жажда приключений все же победила.

— Ну, пока, — сказал Федя. Он легонько обнял друга за плечи. — За нас не беспокойся, сам будь осторожен. Главное — в обители не проговорись обо всем, что знаешь. Если совсем туго придется — беги в ревком.

Василид свернул к монастырю.

Теперь, когда возбуждение улеглось, страх овладел им — такая кругом была темень. Лишь дорога, обсаженная кипарисами, смутно белела впереди. Не вовремя мальчик вспомнил, что кипарис — дерево скорби. Он шел, ступая как можно тише. О том, что ждет его по возвращении, старался не думать. Усталость навалилась такая, что послушник едва передвигал ноги; к стене обители подошел уже совсем обессилевшим. Перелезть через нее с наружной стороны оказалось куда труднее.

За стеной было темно. Чтобы не шуметь, Василид не спрыгнул, а спустился на руках. В тот момент, когда ноги коснулись земли, послышался шорох и его схватили. От страха Василид хотел закричать, но чужая рука зажала рот, а вслед за тем лицо крепко обернули тряпкой. Две пары рук тянули его куда-то. Скрипнула дверь, его потащили по лестнице вниз. Не хватало воздуха, Василид почти терял сознание. Но вот снова скрипнула дверь, с лица сорвали тряпку. От толчка он упал на каменный пол. Сзади взвизгнул металлический засов, и послышались удаляющиеся шаги.

Василид остался один в полной темноте.

К приходу Феди Аджин еще не спал, его фигура маячила в глубине двора, где он запирал на ночь скотину.

Асида в свете углей затухшего очага мыла посуду после недавнего ужина.

Федя вызвал друга коротким свистом. В двух словах он передал ему сообщение Василида, и Аджин, готовый ко всему, убежал, чтобы обуться и одеться потеплее. Разговор их происходил у калитки, Асида наблюдала за ними. Стоило Аджину скрыться в хижине, как девочка подошла к Феде. Он следил за ее приближением с некоторой тревогой, но в поведении Асиды пока не было ничего воинственного. В сумраке глаза ее казались еще чернее, лицо еще более смуглым. Она остановилась в двух шагах от Феди и сказала: