Герман Александрович Коробейников
Пещера Рыжего монаха
Глава I, знакомит с Колхидой[1] и героем предстоящих событий
В утреннем зеленеющем небе растворялись звезды. С рассветом замолкали тоскливые голоса шакалов, из развалин старой крепости все реже доносилось уханье филина.
В прохладном воздухе четко рисовались горы. Вдоль берега они круглились пышной зеленью ясеневых и буковых лесов, дальше от моря поднимались выше и круче — там среди альпийских лугов и хвойных лесов все чаще обнажались скалы. И, замыкая горизонт, росла к небу зубчатая гряда вечно белых гор с торчащей конусообразной шапкой красавца Эрцаху.
В этот час на склоне горы, обращенном к морю, сидел человек. Он был неподвижен; складки его серого балахона доходили до пят, и от этого вся фигура казалась высеченной из камня. Рядом не было видно никакой ноши, лишь стояла воткнутая в землю палка, по-местному — алабаша, с железным наконечником и сучком и верхней части для упора ружейного ствола. Но ружья у человека не было.
Стояла торжественная тишина: море было неподвижно, рокот горной речушки, вливавшейся в него, не долетал сюда.
Но вот ветерок с моря прошелестел в листве деревьев, донес от прибрежной полосы запах цветущих магнолий. Прошло еще несколько минут, и поднявшееся из-за гор солнце осветило ближнюю вершину. Лучи медленно поползли вниз по склону, высвечивая тронутый осенью лес; зарумянились белокаменные стены монастыря, примостившегося на уступе горы. Затем осветился городок, раскинувшийся амфитеатром по склонам гор. Лучи скользнули вниз и у самого моря зажгли пурпурным цветом флаг над зданием ревкома. Вместе с утром рождались звуки. В монастыре тяжко ударил колокол, с другого конца города донесся раскатистый звук военной трубы.
Человек не шевелился. Внизу на дороге послышались голоса. Тогда он встал и, опираясь на палку, зашагал в гору.
Громкий, истошный, прерывистый рев разбудил Федю. Он вскочил с постели и со страхом выглянул в окно. У стены дома, прижав к голове длинные уши и вытянув хвост с метелкой на конце, самозабвенно кричал осел.
— Ух ты! — с облегчением выдохнул мальчик.
А осел, будто только и ждал, чтобы на него кто-нибудь обратил внимание, пошевелил ушами и с невинным видом принялся щипать траву.
Федя сел на постель и стал осматриваться. Он приехал сюда глубокой ночью и ничего не успел разглядеть.
Вид комнаты был необычен. Стены дощатые, некрашеные; потолок держат массивные прокопченные балки. Вдоль стены — деревянная тахта, застеленная шкурой. На вбитых в стену колышках знакомые вещи отца — пальто, вещевой мешок, кобура. Еще одну стену занимает каменный, грубо сложенным очаг с уходящей в потолок, плетенной из веток трубой. А с потолка здесь и там свисают венки из красного перца, лука, чеснока, связки незнакомых трав.
Федя подумал, что комната напоминает жилище охотника из романов Майна Рида.
Солнце стояло уже высоко, его лучи расцветили и без того яркий плетеный половик, лежавший у тахты.
Черт возьми! Разве можно так долго спать! Федя вскочил с кровати, оделся и быстро пошел к двери, по, вспомнив, что находится в незнакомом доме, дверь открыл несмело.
Он оказался на деревянной высокой галерее с лестницей, спускавшейся во двор, обнесенный каменной оградой. А дом стоял и вовсе высоко — на горе, и отсюда был виден весь город. Петляя в зелени садов, по склону спускались улочки. Над деревьями высились на сваях дощатые и плетеные домики с четырехскатными крышами. Слева возвышались горы; одна из них венчалась руинами крепости. Справа открывался невиданный, непривычный простор, налитый густой лазурью.
Федя едва не вскрикнул от восторга, когда увидел трепещущие по этой лазури крылышки парусов. Да ведь это море!
Так вот куда забросила его, Федора Вахрамеева, судьба!
Жизнь не может быть скучной под этим бирюзовым небом, рядом с этим неоглядным морем, под сенью этих диких гор! Скорей туда, вниз, в незнакомый город! Там ждут его неведомые приключения и славные подвиги!
Федя сбежал во двор. Здесь стоял еще один домик — плетенный из прутьев рододендрона, с конусообразной камышовой крышей.
Из него вышла женщина в длинном черном платье. Федя остановился.
— Здравствуйте, — сказал он. Женщина направилась к нему.
— Бзиала убейт! Добро тебе видеть, добро пожаловать! — сказала она и, подойдя, сделала над ним непонятное кругообразное движение рукой. — Да приму на себя твои беды!
Никаких бед Федя не испытывал, разве только смущение. Женщина взяла его за руку и провела под навес галереи. Там стоял низкий стол и две скамейки.
— Папа в ревком пошел… А ты, нан[2], здесь садись. Она скрылась в плетеном домике и появилась снова, держа в руках медный кувшин и полотенце.
— Подставляй руки, — сказала она и приготовилась лить воду.
Федя запротестовал:
— Я сам…
— Нет, дорогой, ты гость. Умывайся, кушать будешь. Пришлось подчиниться. Пока он вытирался, хозяйка снова ушла, а вернувшись, поставила на стол горшочек, накрытый кукурузной лепешкой, и чашку с кислым молоком:
— Ешь, дорогой.
Федя зачерпнул кушанье из горшочка. Оно было горячим и вкусным, хотя от обилия перца изрядно пощипывало во рту. Попробовав, он уже не мог остановиться.
— Как называется? — спросил он.
— Это лобио… фасоль, — ответила хозяйка. Она сидела, подперев голову ладонью, и ласково смотрела на него. — Кушай много. У нас говорят: кто кушает, тот потолка не видит. Познакомишься мальчиками — на горы пойдешь, будешь яблоки, груши, хурму кушать… дикий мёд, черемшу кушать. Толстый, как монах, будешь. — Она показала руками, какой он будет толстый, и этим окончательно избавила Федю от стеснения.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что хозяйку зовут Тинат; что она вдова: муж её погиб, сражаясь с врагами Советской власти в партизанском отряде «Киараз»[3], что русскому языку выучилась, когда была на воспитании в женском православном монастыре. Знанием русского языка она очень гордилась.
Управившись с едой, Федя поднялся:
— Давно так не ел. Спасибо. Теперь погуляю пойду.
— Туда один не ходи, — Тинат махнула в сторону гор.
— Почему?
— Там бандиты, абреки… Еще Рыжий монах есть.
— Рыжий монах?.. А чем он хуже других?
— Он в горах живет. У него глаз плохой.
Федя усмехнулся: уж не считают ли его маленьким?
— Унан![4] — воскликнула хозяйка. — Я правду говорю. Чтоб его волки съели! Кто его встретит, тому плохо будет.
— Ладно, я к морю пойду, — сказал Федя.
— Иди гуляй, смотри все. Обедать с папой приходи: мамалыгу будете кушать, амачар[5] пить. На вот, возьми!
Тинат сунула ему в руки лепешку. Поблагодарив, Федя выбежал за калитку, навстречу занимавшемуся жаркому дню.
Улочка между каменными заборами сбегала вниз. Ветви деревьев, отяжеленные плодами, свешивались через ограды, до них легко было дотянуться рукой. Некоторые плоды Федя видел впервые.
Дорога вывела его к морю. Улица, что шла вдоль берега, так и называлась — Приморской. По обеим ее сторонам тянулись духаны, кофейни, лавчонки с чувяками, башлыками, бурками. Здесь шла оживленная торговля.
По мостовой мерно двигались навьюченные ослы и мулы, проезжали арбы и фаэтоны. Попался навстречу даже верблюд. Коренных жителей — абхазцев можно было отличить по одежде: на мужчинах были черкески или бешметы, высокие бараньи шапки, почти все были вооружены — кто саблей, кто кинжалом, у некоторых за спинами торчали винтовки. Женщины носили длинные черные платья, лица наполовину прикрывали платками. Встречались турки в красных фесках и шароварах, в черных маленьких шапочках — греки. Неожиданно близко, так, что он должен был прижаться к стене, прошла группа монахов, в черных рясах, перетянутых глянцевыми поясами, и конусообразных шапочках — скуфейках. Они шли, никого не замечая, будто находились в другом мире. Люди сторонились, пропуская их, кто почтительно, кто с неохотой.
