Рука монаха приподняла его голову, в нос ударил незнакомый запах. «Отрава!» — пронеслось в голове. Но протестовать не было сил. Жидкость была горячая, чуть горьковатая. Федя выпил все, что было в кружке. Теплота разлилась по телу и притупила боль, сидевшую в груди и в горле. Забытье, на этот раз без сновидений и кошмаров, овладело им.

Когда Федя снова очнулся, Рыжий монах сидел на краю его постели, точно и не отходил никуда. Вид у него был утомленный, глаза покраснели.

— Что, очнулся? Видать, на поправку пошло. Выпей лекарство, а потом поешь, еще лучше станет.

На этот раз Федя без колебаний выпил знакомую пахучую жидкость.

На железном пруте, торчавшем из задней стенки очага, висел котелок. Монах отлил из него в деревянную миску какое-то варево.

— Это уха из царской рыбы — форели.

Есть Феде совсем не хотелось, но, повинуясь, он проглотил несколько ложек. Вкуса не почувствовал. Слабость была такая, что рука с трудом держала ложку, и горло болело.

Монах следил за каждым его движением.

— Что же ты рыбу не ешь? Кушай во здравие.

— Не хочу больше, спасибо.

— Исхудал ты очень… Эх, мясного бульона бы тебе! Только где возьмешь.

Хозяин жилища тоже не производил впечатления сытого человека. Узкая борода еще больше удлиняла его лицо с запавшими щеками и обтянутыми скулами.

— Лежи. Бог даст, дня через три поднимешься.

«Дня через три… — подумал Федя. — А сколько же прошло?» Он посмотрел на свои руки: ссадины на них уже затянулись. Монах словно угадал его мысли:

— Вторые сутки доходят, как ты здесь. Да еще в горах сколько-то пролежал.

— А где я сейчас?

— У меня в гостях. Вот встанешь — посмотришь мои хоромы пещерные.

— Чем же вы сами питаетесь?

— У меня целое хозяйство: и огород и коза. Мельница даже есть. Рыбу ловлю, фрукты, мед собираю. Ем, что богом дано, только мяса не употребляю.

Федя решился задать главный вопрос:

— А кто вы, дядя?

— Я грешный инок Иона.

— А я думал, так болтают… — вырвалось у Феди.

— Разве слышал обо мне?

Федя молчал.

— Чего застыдился-то? — улыбнулся Иона. — Рыжим монахом называют? Так я и есть рыжий. А ты кто будешь?

— Меня зовут Федей… Федя Вахрамеев.

— Как же попал в эти места?

Не хотелось обманывать этого человека с добрыми утомленными глазами. Но и тайну выдавать было нельзя.

— Заблудился…

— От взрослых отстал, поди?

Федя был рад этой подсказке.

— Да, в Черкесию шли… — Он замолчал и мысленно выругал себя: это караван вынужден был туда через горы идти, а обычная дорога на перевал сворачивала далеко позади.

Но монах не стал изобличать его во лжи: то ли пожалел, то ли сам не знал дороги. Он грустно покачал головой:

— Досталось тебе; хорошо еще, что звери не напали.

— А больше вы никого не видели?

— Нет, не довелось.

— Бредил я? — с беспокойством спросил Федя.

— И бредил, и кричал во сне, и стонал громко.

— А что говорил?

— Да все «Киараз» какой-то поминал, голодных накормить обещался… Добрая у тебя душа. А больше ничего я не понял.

У Феди немного отлегло от сердца.

— Что за «Киараз» такой? — продолжал Иона. — Помнится, среди абхазских крестьян это слово в ходу было.

— Так у них содружество называется. А когда от меньшевиков Абхазию освобождали, партизанские отряды себе такое имя взяли.

— От кого, говоришь, освобождали?

— От меньшевиков.

Монах помолчал с минуту, о чем-то вспоминая, спросил:

— Ну и как, освободили?

— А то, как же, — усмехнулся Федя, — так дали, что те аж до самой Персии пятками сверкали.

— Кто же теперь краем правит?

Федя недоверчиво посмотрел на собеседника:

— А вы будто не знаете.

— Откуда мне знать? Слышал, что царя уже нет, так то давно было. От мирских дел в стороне живу. Видел красный флаг в городе, а что сие означает, не ведаю.

— Власть в руках рабочих и крестьян. А в том доме, где флаг, ревком помещается… революционный комитет, значит.

— Власть рабочих и крестьян? — задумчиво переспросил монах. — А партия как называется?

— Большевистская. Дядя Иона, вы что, в самом деле ничего не знаете? — У Феди даже дух захватило от удивления. Вот уж будет что порассказать!

— В девятьсот пятом году слышал о такой партии, — неуверенно сказал монах, — только запамятовал, чего они хотят.

— Не хотят… По всей России землю и фабрики у буржуев и помещиков отняли, — заговорил Федя. — Землю крестьянам поровну поделили, заводы рабочим отдали…

— Ишь ты, а помещики да буржуи не противились?

— Ну, ясно, не хотели! Гражданскую войну начали. Сначала, правда, наступали, да только куда им против Красной Армии! Конница Буденного как погнала их!

От возбуждения Федя повысил голос.

— Ладно, ладно, погоди, — перебил его монах. — Ты вот что скажи: эти большевики-то верующие или как?

Вот тебе на! Федя даже растерялся.

— Наоборот, безбожники все.

— А почему тогда по евангельским заветам поступают?

— Зачем по евангельским? Так Ленин учит.

— Это кто такой?

— Это… самый главный большевик, Председатель Совета Народных Комиссаров.

Федя долго с жаром рассказывал обо всем, чего не знал его новый знакомый. Тот лишь покачивал от удивления головой. Потом вдруг спохватился:

— Какой грех! Совсем голову потерял: тебе отдыхать надо, а я уши развесил, мирскими делами интересуюсь. Давай-ка спи да сил набирайся, а я дров на ночь заготовлю: вон как тепло-то выдувает.

Поверх рясы он накинул на себя длинный балахон с капюшоном и вышел. Дверь открылась только на секунду, но струя холодного воздуха метнулась в жилище и пригнула пламя в очаге. Мурашки забегали у Феди по спине. Он представил себя лежащим без сил на диком пустынном плато, под неистовой вьюгой.

Так вот кто оказался его спасителем! Федя с трудом приподнялся на локте и огляделся.

Пещера, расширяясь от входа, тянулась в глубину. Дверь, сколоченная из массивных еловых плах, была неправильной формы, потому что повторяла контуры входного отверстия. По сторонам от входа стояли кадушка и ящик, здесь же размещался хозяйственный инвентарь: Федя разглядел топор, лопату, мотыгу. На вколоченном в трещину колышке висел подойник из долбленой тыквы; рядами свисали пучки каких-то трав. Федя лежал на возвышении, сооруженном из жердей и накрытом тюфяком из мха. Белье было сшито из грубого холста, что ткется в крестьянских домах. У противоположной стены высился очаг, сложенный из плитняка. От него вдоль стены протянулся грубо сколоченный стол, над ним — полка со скупым набором деревянной посуды. В дальнем, закругленном углу висел бедный — в три-четыре образа — иконостас; в окладах икон скупо отражался свет одинокой лампады. Вот и все убранство пещеры. Воздух был сухой, пол подметен и посыпан песком.

А где же спал сам хозяин пещеры? Федя перегнулся через изголовье и разглядел на земле подстилку из еловых лап, накрытую какой-то хламидой. Этой убогой постелью довольствовался Иона с тех пор, как в пещере поселился он, Федя. Жалость и благодарность овладели его сердцем.

Вскоре отшельник появился с большой охапкой дров.

— Вот разыгралась непогодушка! — заговорил он, отряхивая от снега балахон. — Не приведи господь доброму человеку в горах оказаться. Молиться надо за плавающих и путешествующих.

Он разделся и бросил в затухающий огонь мокрый еловый корень. Черный дым повалил от него и струями заходил под потолком, но через минуту дерево вспыхнуло и пламя загудело в дымоходе, отсветы его заплясали на стенах пещеры.

— Вот как хорошо! С огоньком и теплее и веселее, а если есть что в котелке подогреть, то и того лучше.

Глаза монаха покраснели от дыма, но довольно блестели.

— Что не спишь, отрок?

— Не хочется; видно, отоспался. Хорошо тут у вас. Но ведь случись что с вами — заболеете, например, — так даже воды подать некому.