— Вход камнями завалило, вот и остался кувшин меда несъеденным.
Пиршество друзей продолжалось. Блаженная теплота разливалась по их телам.
Вдруг они поняли, что страшно симпатичны друг другу. Василид то и дело беспричинно смеялся и был разговорчив, как никогда. У Феди отлегло от сердца, улетучились переживания, связанные с Асидой; Аджин был горд тем, что сумел ублажить друзей. Разговор стал оживленным. Говорили все сразу, почти не слушая друг друга.
— Пойду еще воды принесу, — сказал Аджин и вскочил на ноги. Но его качнуло так, что он сел, где стоял, и превесело рассмеялся. Глядя на него, расхохотались и Федя с Василидом.
— Сиди уж, — сказал Федя.
Они не замечали, как замедлились движения их рук, а языки отказывались служить. Они потешались друг над другом, когда кто-нибудь не мог выговорить слово. У Василида перед глазами разливался радужный свет, в котором вспыхивали лучистые звездочки. И когда блаженство в душе достигло предела, он ощутил на лице легкие дуновения: то, мягко трепеща крыльями, слетали к нему с небес херувимы. Он что-то пролепетал, свесил голову на грудь и замер.
— Смотри-ка, спит, — сказал Федя и хотел указать на послушника, но рука ему не повиновалась. В смехе он запрокинул голову и откинулся к стене, да так и забылся в этой позе. Во сне он увидел плывущий по морю корабль. Низкий, но с одинаково высоко поднятыми над водой носом и кормой, под треугольным оранжевым парусом, корабль рассекал отливающие изумрудом волны. Под парусом стоял он, Федя, в медном шлеме, похожем на те, что носят пожарные, в малиновом плаще, с коротким мечом у бедра. Он вглядывался в приближающийся берег, туда, где за пенистой кромкой прибоя начинался узнаваемый и в то же время непривычный пейзаж. Знакомыми были изгиб бухты, силуэт Святой горы, бегущая к морю Монашка. Но ни города, ни монастыря, ни людей не было и в помине. Он будет первым, кто взойдет на этот берег Колхиды и где-то там, среди гор, отыщет сверкающее крутыми завитками Золотое руно[43].
Аджин не сразу заметил, что слова его остаются без ответа. Тараща глаза, он, наконец, разглядел, что друзья его крепко спят.
— Хайт цараби! А еще называют себя мужчинами! — проговорил он коснеющим языком. Он решил во что бы то ни стало разбудить Федю, но встать не смог и подполз к нему на четвереньках. Тут силы оставили его, и он уснул, привалившись к Фединым коленям. Сказочный конь Араш понес его над горами, легко касаясь копытами вершин. Вместо залатанного бешмета на Аджине была малиновая черкеска с серебряными газырями, за плечами развевались хвосты дорогого башлыка.
И все было как на ладони. Новый Свет — белокаменный монастырь, здание ревкома у берега, базарная площадь. Люди ходят по базару, по улицам, не подозревая, что он, Аджин, пролетает над ними. «Смотрите, смотрите, это я!» — кричит им Аджин. Но губы едва шевелятся, и никто не слышит его. Все спят.
Минуты шли за минутами, часы за часами. Свеча сгорела, почадила и погасла. Буря за стенами крепости начала стихать; громыхание и шум дождя ушли на юг. Тьма непогоды сменилась темнотой сумерек; на вымытом грозой небосклоне ярко засветились звезды. Их свету вторили огоньки в городе и монастыре.
На западной части вершины, на подворье у святого источника, тоже было тихо. Большая часть паломников спустилась в город, унося с собой надежды на счастье и исцеление. Дежурившие у святой воды монахи заперли на замок дверь колодца и удалились в часовню, унося дневную выручку.
Час-другой тишина ничем не нарушалась. Но вот скрип двери в часовне возвестил, что кто-то еще бодрствует. От пристройки позади часовни отделилась черная, как тень, фигура. Человек пересек подворье и неслышно направился в сторону крепости.
Федя первым пришел в себя. Он открыл глаза, но ничего не увидел, словно на глазах лежала черная повязка.
С трудом он припомнил события, предшествовавшие сну. Что-то давило на его колени. Он нащупал голову и плечи, понял, что это Аджин. Федя потряс его. Но Аджин не сразу пришел в себя. К счастью, уцелел огарок, зажгли его и при свете разбудили Василида, блаженно улыбавшегося во сне.
Пробуждение от грез было тягостным. Лица были пасмурные, онемевшие руки и ноги плохо повиновались. Сколько прошло времени — они не знали. Ясно было только, что ночь наступила. Василид готов был расплакаться.
— Что я в обители-то скажу? — горестно повторял он. Аджин угрюмо молчал. У Феди тоже кошки скребли на душе.
— Ты что голову морочил — разве это мед? — хмуро спросил он Аджина.
— Мед, — упрямился Аджин. — Только я не знал, что сумасшедший мед.
— Какой-какой?
Теперь ему ответил Василид:
— Мне наш пасечник, брат Варсонофий тоже рассказывал, что такой мед бывает. Когда пчелы живут близко от зарослей самшита или азалии, их мед одурманивает.
— Вот оно что… — пробормотал Федя.
Гуськом поднялись наверх. Здесь напились дождевой воды, вдохнули свежего воздуха — стало полегче.
Стараясь не оступиться в темноте, пошли к выходу из крепости. Развалины высились черными зловещими зубьями. Не дай бог в такую пору оказаться здесь одному.
Чем дальше удалялись от места раскопок, тем светлее становилось. Но свет был какой-то странный…
Аджин оказался на несколько шагов впереди. Он вдруг замер на месте, потом попятился.
— Там… там… — проговорил он перехваченным голосом, указывая вперед трясущейся рукой.
Страх его передался друзьям.
Федя обошел Аджина и выглянул из-за стены.
Да, было отчего испугаться. Площадка — та, что граничила с пропастью, — была озарена пламенем. Три конуса огня полыхали вовсю, посылая в небо тысячи искр. А перед кострами двигалась черная фигура монаха. Тень ее, увеличенная и троекратно умноженная, уродливо металась по стенам развалин.
Василид тоже выглянул было из-за стены, но тотчас же спрятался, зубы у него стучали. Страх понемногу оставлял Федю, сменяясь любопытством. Он слышал, что здесь можно встретить всякую чертовщину, но человек у огней был вполне реален. Федя повернулся к друзьям:
— Кто это?..
— «Кто-кто»… — хриплым шепотом передразнил Аджин. — Борода-то какая? Рыжая…
Федя снова выглянул. Черт ее знает, рыжая она или нет. Со стороны огня вся фигура казалась рыжей.
Монах между тем делал что-то странное. В его руках оказался ковш с длинной ручкой. Перебегая от одного огня к другому, он надевал этот ковш на пламя, и оно на несколько мгновений опадало, почти гасло. Временами монах отступал за развалины. Тогда и тени исчезали. Но он снова выбегал и, взмахивая широкими рукавами рясы, продолжал свою непонятную работу.
— Что это он делает? — снова спросил Федя.
— Неужели непонятно? Сначала бурю наколдовал, а теперь ему еще что-то надо, — отозвался Василид.
Его и Аджина по-прежнему била дрожь.
— Да уймитесь вы, наконец! Монах как монах, только делает что-то непонятное… Может, подойдем?
— Господь с тобой! Погубить нас хочешь? Он колдовство напустит или в пропасть скинет.
Аджин согласно кивал Василиду.
Упоминание о пропасти охладило Федю, он вспомнил, что и днем-то возле ее края стоять жутко.
Все прекратилось неожиданно. Переходя от одного огня к другому, монах плотно накрыл их ковшом, и пламя погасло. Тьма после этого стала кромешной.
Свыкаясь с темнотой и прислушиваясь, мальчики несколько минут переждали. Затем покрались обходным путем.
Казалось, обратной дороге не будет конца. Шли, то и дело спотыкаясь, царапая лица о ветки.
Василид замирал от страха при мысли, что ждет его в обители. Не дай бог, пошли на розыски! Федя с Аджином, не сговариваясь, проводили его. Остановились в тени деревьев неподалеку от входа в обитель. В окошке вратаря теплился свет. По сторонам от ворот, в тени монастырских стен, спали паломники.
