Ньют действительно Томасу не доверяет. Как бы сильно ему ни нравилось проводить время у него дома, как бы сильно он уже ни привязался к парню, как бы сильно уже ни привык к его присутствию в своей жизни, каждый день он просыпается с мыслью, что придет такой момент, когда Томас его бросит. Может быть, не так резко или прямо, может быть, не сразу, может быть, не заявит об этом прямым текстом, но все равно бросит. И Ньюту будет больно его терять.

Он так не хочет, чтобы было больно.

— Ну ты и дурак, — качает Минхо головой, тихо хохотнув. — Накручиваешь себя, как девчонка. Отвлекись хоть на секунду. Забудь, что там когда-то было. Я лично этого твоего Томаса не знаю, но, по-моему, он хороший парень. Вряд ли вы теперь разойдетесь. Нянчится с тобой, прям как я когда-то.

— Ты и сейчас со мной нянчишься, — ворчит Ньют. Мнет в пальцах серый вязаный ворот старого свитера и пытается унять дрожь: в этой квартире всегда было холодно. А дни становятся все промозглее и неприветливее.

Минхо скептически хмыкнул.

— Как будто у меня есть выбор. Но я серьезно, не накручивай себя. Никто тебя не оставит.

— С чего ты взял? До сих пор, например, со мной остался только ты.

— Я тем более тебя оставить не мог. Особенно после того, как ты в меня втрескался. Да и потом…

— Что?

Ньют ему не верит. Такого ведь не могло произойти? Ньют был рад об этом забыть — не то что как о ночном кошмаре, но о чем-то таком, что было недосягаемо, невозможно, эфемерно и абсолютно нереально. Стоило решить, что ничего не было, как Минхо подтверждает обратное.

— А ты думал, я не знал? — Минхо вздергивает брови. Ньют, напротив, хмурится. Отмечает для себя, что сейчас неприятного осадка от этой темы на душе у него не появляется вовсе. Просто так странно. И друг только кривит улыбку на губах в одну сторону. — Сложно было не заметить, знаешь ли. Ты так смотрел. Я думал, у меня кожа расплавится.

Ньют не знает, можно ли ему улыбаться, но с Минхо по-другому нельзя, и улыбка появляется на губах сама собой. Он закрывает лицо рукой, чуть сдерживая смех.

— Господи, — шепчет он. Минхо откидывается на спинку стула, с удовольствием наблюдая за другом.

— Всего лишь я. Но я рад, что ты ценишь, — он шутливо кланяется. Ньют запускает в него смятую салфетку, но та, конечно, не долетает. Падает Минхо в недопитый чай, оставаясь в нем умирать, и Минхо поднимает недовольный взгляд на Ньюта. Теперь шире усмехается он.

— Я правда надеялся, что ты не знаешь, — признается он.

— Я понял. Потому и старался закрыть глаза. Не представляешь, как мне хотелось поговорить по этому поводу.

— Уже поздно в любом случае, — кивает Ньют. Но Минхо, кажется, все равно.

— Может быть. Всегда есть еще Томас.

Ньют вздыхает, закатив глаза.

— Ну что ты так к нему прицепился?

— Потому что я уверен, что ты ему нравишься, — честно отвечает Минхо. Ньют скептически фырчит на это заявление, всерьез думая, что тот несет чушь; Минхо ведь даже не видел Томаса ни разу. Но друг сдаваться почему-то не собирается. — Вот, вот, смотри! Руки на груди складываешь и отворачиваешься. Значит, знаешь, что я прав, но упрямишься.

Ньют замечает, что руки и правда сложил, а смотрит теперь в стену, туда, где ободранные обои открывают вид на обрисованную фиолетовым фломастером стену. Ньют даже такого не помнит. Возможно, это оставили еще прошлые хозяева. Возможно, он такое и рисовал, но еще тогда, когда не способен был запомнить. Кто теперь разберет. И пока каракули выцветшего фломастера переходят в витиеватый узор все еще непонятного содержания, Ньют решает, что все не так страшно.

Он ставит локти на стол, скрепляет пальцы и кладет подбородок на получившийся замок.

— Психолог чертов.

— Я просто слишком хорошо тебя знаю, — усмехается Минхо, повторяя жест друга. Тот пожимает плечами. Наверное, даже больше, чем слишком хорошо. Это невозможно не признать. Выучил лучше, чем то, что столица Франции — Париж, а сердце размером примерно с кулак качает в организме кровь. — И все-таки сходи к нему снова, — советует Минхо, прежде чем отправиться в комнату.

Уходить сегодня он не хочет.

***

Ньюта всегда уверяли, что он может начать нормальную жизнь, когда только захочет. Ему всегда доказывали, что стоит только проявить посильнее волю, чуть больше озаботиться о своем здоровье, подумать о людях, которым он дорог, и тогда он сможет стать на «истинный путь». Не сталкиваясь с таким лично, никто не знает и представить не может, как это тяжело. Даже Минхо не всегда понимал. Но вытащить Ньюта почти смог.

Поэтому Ньюту так хочется послать к черту целый мир. И оставить в нем только Томаса.

Потому что Томас понимает, что сразу ничего не получится. Потому что Томас понимает, что это нужно лечить. Потому что Томас не позволяет срываться, как не позволял Минхо. Потому что поддержка Томаса действует. Сильнее, чем что бы то ни было еще. Потому что благодаря ему Ньют сам действительно старается тянуться к тому миру, в котором живет Томас и те люди, которых так хочется послать к черту.

Звезды не окунались в вены недели две. И никто даже представить не мог, что от этого станет только больнее.

А еще Ньют безумно Томасу благодарен за все то, что он для него делает. Ньют все чаще сравнивает Томаса с Минхо, когда тот был куда младше. Заботливый и всегда готовый подставить свое твердое плечо. Конечно, с Минхо они разные совершенно, но то, что за него так переживают, их объединяет. И Ньют рад, безмерно рад иметь таких друзей.

Томас знает, что Ньюту разговоры обо всем этом невероятно неприятны. Он не поднимает этой темы, только пару раз напоминает вскользь о том, почему именно пошел в тот вечер в клуб. Причина так и остается расплывчатой и непонятной, но Томас каждый раз добавляет, что благодарит весь мир за то, что оказался в нужное время в нужном месте. Ньют смущенно улыбается и толкает Томаса в плечо; это не то знакомство, которым действительно стоит гордиться.

А Томас не верит.

В числе новых привычек — хороших или нет, Ньют не знает — появляются разговоры с Томасом. Обо всем на свете. И всегда за курением. У Томаса, как он утверждал сам, не было зависимости, но стрельнуть сигаретку-другую у Ньюта он никогда не против. Прикуривая от сигареты Ньюта — тоже привычка, появившаяся совершенно спонтанно, — Томас улыбается и добавляет, что в хорошей компании все хорошо. Конечно, в меру.

Ньют стоит у Томаса на балконе, не позаботившись даже накинуть на плечи куртку, пока сам хозяин квартиры не видит. Он где-то на кухне готовит горький кофе, а под ногами мешается черная кошка, сверкая на парня своими пронзительными желтыми глазами. Выпуская в воздух клубы неплотного дыма, Ньют наблюдает за тем, как они растворяются, сначала скрывают за собой вид на город, но потом, умирая, вновь позволяют видеть окружающие дома серого кирпича. С горящими, как кошачьи глаза, окнами, со снующими туда-сюда людьми, с кипящей в них обычной жизнью. Семейной, студенческой или одинокой — такой, какая могла бы быть и у него.

Но его жизнь проходит осколками дней, пролетает битым временем, уходит смешанным с водой песком.

И когда сигарета уже почти дотлела, когда скрылись последние лучи закатного солнца, когда весь город стал жить в искусственном свете, за спиной открывается дверь. Неслышное присутствие, Ньют даже не оборачивается, только губы сами собой растягиваются в теплой улыбке. Отправляя уже отжившую отмеренный ей срок сигарету в последний полет, Ньют достает новую, прикуривает и протягивает еще одну подошедшему Томасу.

Томас зажимает сигарету губами и пальцами, склоняется к Ньюту, и начинается обратный отсчет для очередной быстросгораемой жизни.

— Замерз? — интересуется Томас, и Ньют лишь мотает головой. Тишина вечера нарушается гудящими вдалеке машинами, криками выползающих к темноте шумных компаний и каким-то смешанным всеобщим гулом неспящего города. Здесь никогда не бывает абсолютно тихо.

Ньют поворачивается к Томасу, рассматривая блики в темно-янтарных глазах. Два маленьких кусочка солнца, и они сейчас обращены к нему.