Его пару раз толкнули плечом, один раз задели низко опущенным — слишком низким для его роста — зонтом, раза четыре обрызгали из луж. Но ни испачканные джинсы, ни выдранные с болью несколько волосков, ни неприятный поток ругательств не обращают на себя его внимания. Пока Ньют под защитой дождя, пока он не принадлежит этому миру, пока он отдельная часть чужой галактики, ему плевать.

Забегая в недавно открытый подъезд, Ньют мчится прямо по лестнице, не собираясь дожидаться лифта. Поднимающееся волнение, оголяющее каждый нерв, не разрешает простоять без дела и пары секунд — нестись нужно прямо сейчас, срочно, без промедлений.

И темно-бордовая дверь, внезапно возникшая перед глазами, выбивает из легких воздух. Может, это просто одышка, но Ньют уверяет себя, что это лишь возбуждение. Точно оно. И потому он барабанит в дверь, настойчиво, нетерпеливо, не желая уходить без ответа. Собственная смелость не пугает сейчас. Возможно, он пожалеет о ней несколько позже.

А появившийся на пороге Томас выглядит растрепанно и по-домашнему, одетый в растянутую майку и широкие штаны, с заспанным лицом и взъерошенными волосами. Ньют улыбается ему широко-широко, наблюдая, как тот трет глаза, и проскакивает в квартиру даже не спрашивая разрешения. Томас вместе с кошкой провожает его непонимающим взглядом.

— Одевайся, — счастливо бросает ему Ньют уже из комнаты, раздвигает шторы и распахивает окно. Ловит разлетевшиеся томасовы бумаги, складывает их куда-то в стол и присаживается на подоконник, глядя, как, возмущаясь себе под нос, Томас выискивает в беспорядке свои вещи.

Даже слова против на такое вторжение не сказал.

Пока Томас переодевается, кошка садится напротив Ньюта — у самых его ног и внимательно смотрит на него снизу вверх. Кошке Ньют дарит от силы пару секунд своего внимания.

А потом он хватает Томаса за руку, не дав ему взять зонт, и выбегает — все так же по ступеням — из душного подъезда. Пока идет дождь, Ньют тоже продолжает жить.

Ньют сомневался бы в своем решении в любой другой день. Потому что, продолжая общение с человеком, с которым планировал познакомиться только на ночь, он уже совершил ошибку. Потому что он не знает, насколько может такому человеку доверять. Потому что ему страшно находиться в обществе других — в самых разных смыслах — людей. А Томас другой. Но Томасу хочется доверять. И Ньют боится Томаса, но бояться в этот раз ему интересно.

И что бы ему ни говорили, ему нравится тратить свою жизнь так, как он тратит ее в конкретный момент. Бегая по лужам, следя, как разлетаются во все стороны прозрачные брызги, смеясь над упавшим на мокрую траву Томасом, подставляя лицо неунимающимся каплям, а потом падая тоже.

Разве он чувствовал себя когда-то так же хорошо?

Конечно, нет.

Дождь утихает так же неожиданно, как начинался. Секунду назад он лил, словно под напором, секундой позже он капает едва-едва, но еще через секунду в воздухе остается лишь смутное о нем напоминание в виде мелкой мороси.

Ньют смотрит куда-то вдаль. Где-то там вновь оживает город.

— Теперь домой? — Томас становится с ним рядом, направляя взгляд все в ту же даль. Ньют поворачивается к нему, приподнимает брови. — Ко мне, имею в виду.

— Конечно. Почему нет. — Ньют улыбается.

***

Но следующие две недели проходят для Ньюта донельзя странно. Словно бесповоротно сошедший с ума, он бросается из крайности в крайность, не заботится ни о своем здоровье, ни о чужом. Не заботится не только о здоровье — вообще ни о чем. Не встречается со старыми друзьями совсем, снова ходит по клубам и барам, вливает в себя литры алкоголя, а потом уходит к Томасу. И тот только качает из стороны в сторону головой. Что же происходит?

Ньют не находит ответов на поверхности. Спроси у него: «Что случилось?» — и он сможет лишь плечами пожать. Копаться в себе нет сил. Уже надоело. Надоело так же, как надоедает каждый день вставать в семь ноль-ноль, распахивать шторы в темной комнате и проживать день, идеально повторяющий предыдущий.

Бывает ли что-то настолько же абсурдное, чем поведение Ньюта в эти две недели? Когда, напившись с незнакомыми людьми, выкурив множество сигарет, вдохнув пару дорожек белого порошка, он, едва успев от всего этого отойти, еле подволакивает ноги, чтобы добраться до парня, с которым познакомился в таком же состоянии? Когда, показывая себя все с более ужасной стороны, он понимает, что ни к кому больше пойти не может. Когда, приходя к Томасу, он открывает для себя, что и за него могут беспокоиться, а Томас сам по себе бесподобно хороший человек.

А Томас раз за разом покорно открывает Ньюту дверь, помогает снять куртку, наливает кружку горячего дешевого кофе, читает лекции, что постоянно это делать нельзя, а потом отправляет домой.

Но и у него в какой-то момент не выдерживают нервы.

«Если ты еще раз заявишься ко мне в таком состоянии, ты сюда больше не войдешь, » — обещает он. Складывает на груди руки, сдвигает брови у переносицы и не отводит от Ньюта пристального взгляда, прислонившись плечом к дверному косяку. Ньют пристыженно опускает голову, сильнее обхватывает пальцами пузатую томасову кружку и говорит себе, что знал, что рано или поздно придется уйти. Но он не уходит.

Так заканчиваются эти сумасшедшие две недели. Зависимость пожирает его изнутри, а он, возвращаясь домой, кричит в истерике, потому что не может ее ни вырвать, ни вырезать, ни хотя бы выблевать, чтобы никогда больше не беспокоила. Все ведь почти получилось.

Но все, что он может, — подавлять ее упрямо и изо всех выпитых сил — ровно до тех пор, пока она не окажет первое же сопротивление. И тогда она подавит его самого.

А в очередной раз, когда Томас недовольно отчитывает Ньюта за то, что совсем не бережет себя, кошка с рычанием запрыгивает к Ньюту на колени и сворачивается калачиком. Желтые солнышки ее глаз держат свой настороженный взгляд на хозяине, а острые коготки внезапно жестоко впиваются Ньюту в бедро.

Томас смеется. Ньют шипит от боли. Томас выглядит довольным.

— Ты ей нравишься, — говорит он. Уходит от других вопросов и садится за тетради, берет ручку, а следом снова начинает шуршать исписанная бумага.

Кошка ворочается у Ньюта на коленях, устраиваясь поудобнее. Ворчит, когда он пытается скинуть ее на пол и остается на своем месте, даже не пошевелившись.

— Я прямо ощущаю ее любовь, — саркастично произносит он. Впрочем, он готов просидеть в обществе Томаса (и кошки) хоть весь день. Этот уют, который сквозит в одном только присутствии парня, похож на мягчайшую перину, что выглядит настолько соблазнительно, что в ней можно проводить дни напролет.

И Ньют проводит. Потому что этот дом, хоть и никогда не станет для него родным и готовым принять, действительно тянет к себе своим теплом и неравнодушием. Здесь живет сама жизнь.

Вряд ли Ньют может похвастаться тем, что жизнь его становится разнообразнее с появлением в ней Томаса. Скорее всего она напротив становится более спокойной и совершенно размеренной — в ней не происходит ничего ровным счетом. Он сидит у Томаса дома каждый день, запоминает, что по выходным тот всегда с самого утра спешит на подработку, а иногда (конкретнее — по средам) ходит и на вторую, заимел новую привычку — читать все, что находит у Томаса на полках, развлекает вечно недовольную кошку и постепенно начинает вливаться в простую повседневную жизнь.

Этот месяц, что пролетает мимо него абсолютно незаметно, становится самым прекрасным временем с того рокового дня, который ознаменовал появление истощающих зависимостей. Самым прекрасным временем за полтора года. Так необычайно и так невероятно быстро переворачивается жизнь.

А потом все переворачивается и внутри, когда Минхо говорит ему то, что никогда не говорил — ни ему, ни кому-либо еще. «Я горжусь тобой».

***

У Томаса дома Ньюту нравится чертовски сильно. Он — говоря на полном серьезе — готов проводить в этой уютной квартире целые месяцы и никуда более не выходить. Сидеть на полюбившемся подоконнике на кухне завернутым в леопардовый томасов плед и изредка смотреть в окно на город. Живущий своей жизнью, находящийся за толстой непроницаемой стеной, отрогожденный и чужой. Чувствовать льющееся изнутри тепло и пить дешевый горький кофе. Пахнущий ярко, забивающийся в волосы и не желающий покидать захламленную квартиру. Читать утащенные из-под носа у Томаса умные книжки и поглаживать черную шерстку злой томасовой кошки. Мурчащей тихо и все еще недолюбливающей Ньюта, но неизменно сидящей на коленях только у него.