Он не хочет считать таковым самого себя.

Всю неделю, что он провел без Томаса, он болтался где-то между первой и третьей стадией принятия, то отрицая очевидную зависимость, то надеясь, что она пройдет сама по себе. Как проходит, допустим, легкий насморк. Как заживает неглубокая царапинка. Уже приближаясь к четвертой стадии, он наконец понимает, что та болезнь, которой заразился он, никак не походит на легкий насморк. И не то чтобы от этого хочется плакать, просто на душе становится еще более паршиво. Неужели у него нет других проблем?

Это не совсем похоже на депрессию, если все же снова рассматривать все стадии принятия (особенно если учесть одну пропущенную — Ньют просто терпеть не может злиться), но грусть по-настоящему овладевает истощенным мозгом. И Ньют уже вовсю клянет себя за то, что вообще решил в этом разобраться.

В любом случае к концу недели ему с трудом удается дойти до последней стадии. Смирение приносит гораздо больше душевного спокойствия, чем ожидалось, но Ньют этому даже рад. Проделанная работа над собой — только начало, но она дает повод задуматься о том, что пора бы прекратить уничтожать себя. Решимость возрастает с каждым шагом Ньюта и опадает с каждым часом молчания телефона.

Именно поэтому на стадии принятия Ньют напивается в баре снова. Именно поэтому на стадии принятия Ньют возвращается к тому, с чего начал.

***

Ньют знакомится с Чаком, когда Томас неожиданно заболевает и впервые не дает о себе знать новым звонком. Ньют знакомится с Чаком, когда приходит к Томасу в первый раз за почти неделю сидения дома в надежде, что его жизнь как-нибудь вдруг сама внезапно исчезнет. Потому что он всегда все делает не так. Потому что Ньют знакомится с Чаком, когда проходит еще четыре дня гуляния по барам. Ньют знакомится с Чаком очень для себя внезапно, но против такого знакомства не имеет ничего. Вроде. Ну, почти.

Ньют знакомится с Чаком, столкнувшись с ним на пороге томасовой квартиры. Знакомством это поначалу не назовешь, потому что Чак вылетает из квартиры Томаса, когда Ньют даже еще не успевает нажать на звонок. Кудрявый мальчишка с пухлыми розовыми щеками натыкается на Ньюта, выросшего у него на дороге, и сбивчиво просит отойти в сторону, но в итоге обходит Ньюта сам и уносится вниз по лестнице в неизвестном направлении. И Ньют провожает незнакомца взглядом, искренне не понимая, что этот пацан мог забыть у Томаса.

Ответ на вопрос удается получить незамедлительно. Потому что, стоит Ньюту обернуться снова, он натыкается взглядом на темно-янтарные глаза. Такие родные, такие знакомые, такие нужные. И такие болезненно мерцающие сейчас.

Ньют сглатывает вставший в горле комок. Почему Томасу так виртуозно и легко удается разбудить в Ньюте те эмоции, которые он прячет так долго и так старательно? Почему Томас будит пропавшую безвозвратно еще в детстве совесть? Почему заставляет чувствовать боль сильнее, чем от укусов множества иголок? Почему? Что не так? Где и когда Ньют свернул не туда?

— Проходи, — хрипит Томас, отходит в сторону, снова предоставляет Ньюту возможность закрывать дверь за собой самому. Ньют аккуратно протискивается внутрь, а под ногами уже возникает кошка, крайне недовольно разглядывая явившегося в гости Ньюта. Ньют поглаживает эту пушистую тучку по голове и уходит за Томасом.

Почему ему так хочется бросится ему на шею, обнимать и долго-долго не отпускать?

Ньют присаживается на край томасовой кровати, развороченной, незастеленной, на которой разваливается сам Томас и тянет руку к стоящему рядом столу, заваленному упаковками от лекарств. Заболел. Ньют выгибает брови, будто это он виноват в болезни Томаса, а тот только тепло улыбается. Как он умеет. Как часто улыбается Ньюту.

— Ты опять пропал, — осуждающе начинает Томас, и Ньют опускает глаза. Столько раз поднималась эта тема, но Ньют не может заставить себя перестать туда ходить. Да что говорить — если даже Томас не может. Но он произносит странную фразу. — Если уж не ради себя, то хотя бы ради меня прекрати это делать.

Ньют почти слепо опускает глаза на свою руку, поверх которой ложится горячая ладонь Томаса. Не ради себя, а ради него. Ньют сплетает их пальцы. Так заметно. Но Томасу он будто брат. Или все-таки нет? Томас переживает потому, что любит помогать людям. Но Ньют обещает себе попробовать. Для верности обещает и Томасу.

— Я постараюсь.

И Ньют не выдерживает. Он порывисто обнимает Томаса, утыкается носом ему в шею и все-таки говорит, что скучал. Он знает, Томас улыбается. Снова тепло, снова заботливо, снова отстраненно. Ньют знает, он вряд ли когда-нибудь добьется другого. Томас позволяет ему приходить к себе домой, Томас ждет его каждый раз, когда Ньют не возвращается, Томас не спит ночами, потому что переживает — это так много, но так неизмеримо мало. Лучше бы Ньют следовал своим обычным привычкам и не развивал знакомство после клуба дальше. Если б можно было все вернуть, он бы обязательно так и сделал.

Томас гладит его по волосам. Томас грустно следит за тем, как Ньюту становится хуже, как он худеет, исчезает на глазах, но продолжает молчать и рассматривать его с немым упреком. Если бы только он не пошел тогда в клуб. Если бы не привел этого зависимого к себе. Если бы не стал зависимостью сам. Если бы. Ньют знает, Томас готов стать такой зависимостью, лишь бы Ньют избавился от других.

Но что вот можно ожидать от очередной зависимости? Ньют любит причинять себе боль.

Слипаются сами по себе глаза. Наверное, сон в пьяном бреду организм воспринимать не хочет, и потому Ньюта срубает усталость. Истончен, выжат, подавлен, уничтожен, разбит — все про него. Так не хочется жить.

— Томас, я не нашел… — в комнату врывается тот пацан, на которого натолкнулся Ньют у порога, и замирает в дверях. Ньют нехотя раскрывает глаза, хмуро смотрит на появившегося нарушителя спокойствия, а потом и на Томаса. Улыбка не покидает его измученных губ.

— Ньют, познакомься, это Чак. Мой брат, — Чак кивает осторожно. Ньют пытается улыбнуться. Получается? Нет? Плевать. — Чак, это Ньют. Мой друг.

Чак подходит к Ньюту с настолько радостной улыбкой, что Ньют сначала даже боится. Чак жмет Ньюту руку, трясет ее так, словно готов оторвать и оставить себе на память. Наверное, воодушевление Чака такое же странное, как все, что окружает Ньюта с детства. Наверное, Ньют просто родился в искаженной версии реальности. Наверное, Ньют просто обречен всегда попадать в петлю.

— Томас никогда раньше не знакомил меня со своими друзьями, — доверительно и радостно заявляет Чак, плюхнувшись на диван. — Только один раз как-то познакомил с парнем, когда я пришел из школы раньше обычного.

Томас тяжело вздыхает. Должно быть, они это обсуждали не раз. Должно быть, Томасу не нравится слишком длинный язык братца. Должно быть, ему неловко перед Ньютом за такую ситуацию. А может, Ньюту неловко. Но только не Чаку.

Ньют поджимает губы. О да. Любит делать себе больно. Квартира Томаса — идеальное для этого место.

— Так что ты там не нашел? — переводит Томас тему, а Ньют уходит из комнаты в кухню. За ним следует кошка невесомой черной тенью. И подает голос один лишь раз, протяжно, рыдающе, сожалеюще.

***

С болезнью Томасу помогает справиться Ньют. Чак мечется вокруг брата, что-то щебечет, рассказывает страшные и смешные истории, звучащие абсолютно неправдоподобно, но выглядит малец при этом так, будто он лично присутствовал на местах, где это происходило. Ньют мягко ему улыбался, трепал по кучерявым волосам и, чувствуя их облачную нежность, понимал, что привязывается и к мальчишке тоже.

Чака оказалось невозможно не любить. Озорной, веселый и полностью заряженный позитивной энергией — он как новая батарейка или даже вечный двигатель, и он никогда не останавливается на месте. Уже через три дня после первого появления Чака в жизни Ньюта, тот мог с чистой совестью заявить, что и представить теперь не может хоть день без него. Таков весь брат Томаса — легко вливающийся в любой коллектив, интересный, беззастенчивый и быстро заполняющий собой все пространство.