С хтонием и со своей ролью разведчика Гермес свыкся настолько, что иногда пытался подсматривать и подслушивать даже на Олимпе, а не у Офриса. До моих войск изредка долетали в виде сплетен то буря негодования Афродиты, то жалобы Деметры. Эвклей в промежутках между делами снабженческими и очередной лепешкой с сыром мимоходом поминал что-то о том, что Гермес, мол, уже успел детишек себе настрогать то ли от нимф, то ли от смертных, и детишки-то какие-то странные.

Арес неизменно начинал любой разговор, касающийся Гермеса, с «этот вредитель…».

Впрочем, пользы от младшенького сына Зевса все равно было больше. Когда меня посреди наступления срочно выдернули на Олимпийский совет – именно он ненавязчиво разместился за спиной отца, щурил глаза и выглядел – новость – на редкость серьезным.

– Аид, отводи войска, – первые же слова нашего предводителя дали понять, что совет – последний. За ним – последний бой.

Кроноборец был почему-то в ратном доспехе, будто на войну собирался уже сейчас. Сиял изготовленный Гефестом панцирь – радовал взгляд тонкой адамантовой ковкой, кузнец Олимпа вполне освоился с материалом.

Ожиданием битвы веяло в зале, и забавно было осознавать, что бога войны на этом совете нет: я бросил войска на него и Прометея.

– Ладно.

– Семь дней – собрать рати в кулак. Потом они дойдут до наших рубежей. У нас все готово.

– Ударим на опережение? – спросил Посейдон. Он был без доспехов и озадаченно поглядывал на остальных – а они внезапно заявились в полном снаряжении. Артемида и Аполлон с луками, правда, они луки везде с собой таскают… Афина не расстается с копьем и мрачно поглядывает на Гефеста, Афродита сидит с гребнем – золотые локоны расчесывает, разочарованно посматривает на меня. Во взгляде – красноречивее некуда: «Уж лучше б Арес явился…»

– Нет.

Короткое слово. Непомерное решение за ним.

– Позиции как наметили раньше. Нельзя показывать, насколько мы сильны...

Шевельнулась Афина, додумав вместе с остальными: «Или насколько мы слабы».

– Значит, уничтожаем шпионов, – подытожила она. Аполлон, мечтательно улыбаясь, погладил лук – на этом поприще он уже снискал себе славу на несколько песен.

Если потом будут песни.

Голос подняла Гера – она сидела с плотно сжатыми губами, выпрямленная и какая-то застывшая с виду.

– Ника с нами?

Насторожились неподалеку от Зевса Сила и Зависть – двое братьев маленькой Ники. Покривились губы Стикс, которая сегодня впервые отбросила роль матери и открыто облачилась в черный доспех.

– Решимость у нее есть. Но она ребенок.

– То есть, долго, что ли, не выдержит? – Посейдон, вот опять ты не вслушиваешься в то, что таится за словами…

– Она богиня. Она выдержит. Но она… она… играет.

Заговорили все сразу: Артемида, о необходимости застав, Афина, Гефест – этот что-то о доспехах. О мелочах.

Захихикала за спиной Ананка.

– Они думают, если будут кричать – я не услышу, представляешь, невидимка!

Совет продолжал надрываться, на разные голоса споря о несущественном.

Ладно, пусть, я не за этим сюда…

Зевс встретил мой взгляд. Зло дернул головой: что ты все о крайних средствах, брат!

Одними губами: «Нет».

Нахмурился в ответ на мою кривую усмешку.

Нет, так нет, брат. Пусть себе Гекатонхейры спят в Тартаре под охраной бдительной Кампе!

А мы выйдем в бой и поиграем с малышкой Никой в победу.

После совета меня задержал Гермес. Подошел в сопровождении хмурого, волосатого и рогатого детины и протянул хтоний двумя руками, бережно.

– Ни царапинки нет, – заверил, тараща хитрущие глаза. – Вот, сам посмотри. Я его даже почистил – ужас теперь внушает в два раза лучше.

Просто образец почтительного племянника.

– Ну, что ты так смотришь, дядя, это ж не коров у Аполлона угнать. Я о тебе с детства наслушался… и все больше шепотом. Вот еще спросить хотел… сына моего к себе в войско не возьмешь? Это вот Пан.

Волосатый и рогатый Пан, облаченный в драное подобие хитона, посматривал исподлобья, переступал копытами и теребил дудочку из тростника. Сынок был похож на папу, как Афродита на кентавра. Гермес верно истолковал мой взгляд и широко развел руками:

– Ну, такой уродился. Он у меня все больше по лесам, с сатирами бродит. Мирный. А тут прямо вцепился: возьми на войну и все. Предсказание ему, что ли, какое-то было.

– Почему ко мне?

– А больше никто не берет, даже к сатирам, – подал голос юный Пан, длинно шмыгая неотцовским носом. – Говорят: в тыл с такой рожей…

По мне – так рожа подходящая, среднего титана можно испугать.

– Каким оружием владеешь?

Сынок Гермеса серьезно призадумался. Потом приподнял и показал мне тростниковую дудочку. Теперь понятно, почему никуда не берут.

– И многих этим собрался уложить?

Помялся, спрятал дудочку. Закусил губу, прикрыл глаза, подпрыгнул и ударил в пол копытом.

Пол брызнул острой крошкой. В мраморе остался вдавленный след. Снесло и разобрало на щепки тяжелый стол, опрокинулись кресла, посыпались чаши, завизжала какая-то нимфа из прислуги. Мне пришлось вскочить, чтобы удержаться на ногах.

– Отведешь к Эвклею, он с моими войсками, – велел я. Помедлил и прибавил: – Пусть проследит, чтобы рядом с ним никого не ставили.

Только когда пушистый от счастья юнец, цокая копытами, покинул мегарон, а за ним убыл и Гермес, я заметил, что один из участников совета и не думает оставлять зал. Афина замерла в напряженной позе, глядя на щепки, оставшиеся от стола. Пеплос на ней сбился, открывая ноги. Шлем, лежавший на столе, покоился в углу, но дочь Зевса не искала его взглядом. Она смотрела в никуда – словно надеялась там рассмотреть Ананку.

– Всего семь дней, – пробормотала наконец. – Что-то должно случиться. Что-то должно…

Видения мудрых вернее видений пророков.

Случилось – за день перед последним сражением.

* * *

– Корк…

– Что?

Ничего. Ни звука – из бледных губ. Только глаза – два морских омута, совсем не Посейдоновы – широко распахнуты, а из них…

«Коркира… дети… Коркира…»

Остров, куда посылали на обучение – мальчиков и под охрану – девочек. Куда наши союзники переправляли своих детей, страшась гнева Крона.

Где резвился с остальными Загрей – сын Зевса от безымянной нимфы.

Палестра.

Я позволил Тритону, старшему сыну Посейдона и Амфитриты, бессильно сползти по стене. Лишившись моего плеча, племянник морской водой пролился на пол, будто бы и вовсе не дыша. Распластался у ног: тонкокостный, с женственным, бледным до синевы лицом, волосы – черные, с зеленым отливом – облепили спину.

В воздухе висело благоухание ихора – дразнило ноздри знакомыми нотками. Прозрачная кровь богов, мешаясь с морской водой на одежде посейдонова сына, вытекала на плиты коридора.

Ничего, он бессмертен.

Это я повторял про себя, пока несся бегом к своим покоям, распугивая лицом толпившийся в коридорах народ. Прятались все; кто был недостаточно изящен – изображали мраморные статуи, и несколько раз из-за спины долетели жалобные стоны о том, что, мол, «и зачем только он вернулся»?

Ничего, бессмертен. Отдышится и доползет до тронного зала, там в него вольют нектар, он отдышится еще раз и передаст страшные вести отцу, или кто будет ближе…

Сколько есть времени? Есть ли время?

Хтоний прыгнул в руки обрадовано, будто хотел обняться.

Тень бога на стене от пламени очага – моя тень – надела шлем на голову. Пропала.

Нет, метнулась еще какая-то тень – не сомненья ли?

Он принес вести – качнулась тень. Ты оставил его лежать в коридоре. Всего лишь кликнуть кого-нибудь, потом собрать остальных – и если можно помочь…

Хаос Предвечный, какая чушь, я видел его глаза, там уже никому не поможешь, важно одно: сколько есть времени?!

Колесница…

Я метнулся на Коркиру, не дожидаясь своей упряжки. Сам, своей сущностью. Просто пожелав этого… не просто пожелав. Всем своим нутром, телом, духом, властью, всем своим «я» – рванулся, порвав хрупкую связь с Олимпом, когда так спешишь – забываешь о теле, о расстояниях, в висках стучит одно: есть ли время?