— Не помню, мне что-то понадобилось и я заехал в первый попавшийся дом.

— А в каком городе это было?

— Ну, сейчас я уже и не вспомню, где-то в Вест Виржинии. А в чем дело?

— Боб — нейтральная сторона, — ответил Ланни, — он, как бы это сказали про Крестного Отца, отошел от дел. Сейчас живет в свое удовольствие, чем лишний раз подчеркивает, что такой тип мировосприятия присущ и Личностям тоже, а быть может, только Личностям.

Дерелл усмехнулся и вытащил из пачки еще одну ментоловую сигаретку.

— Пойду, принесу нам выпить, — сказал он, прикуривая.

Потом встал с пола и вышел из ванной.

— Майкл же, — продолжал Ланни, — основал свое… дело или, лучше сказать, учение. Он прикрывает это какой-то религиозной сектой. В чем его теория, мне не известно, лучше поговори с кем-нибудь более компетентным в этом вопросе.

— Хорошо, Ланни, так что там насчет сканера?

— Я не могу разглашать эту информацию людям, не принятым в наш лагерь.

— Но я работаю тут!

— Я имею в виду другой лагерь…

— Но вы же сами сказали, что я, должно быть, чертовски хитрый Бот, я подумал, что вы посчитали меня Личностью или как там…

— Все верно, но мы не вправе выносить окончательный вердикт.

— А кто вправе?

— Нет, для себя мы все решили, иначе я не сидел бы сейчас здесь с тобой, но формально, тебе надо пройти этот чертов тест.

— А почему никто не предлагает мне его пройти?

— Я думаю, они хотят испытать на тебе "сканер".

— Это я и хотел услышать, вы нашли диск… а ты говоришь, что не можешь делиться этой информацией со мной.

— А! — махнул рукой Ланни, подался всем телом чуть вперед и заговорил шепотом, — "сканер" — это не диск и не программа, это — человек, женщина. Остальное узнаешь, когда ее привезут. Если все пройдет нормально, конечно.

Художник кивнул головой и в очередной раз откинулся на сливной бачок. Да… человек… это выглядит гораздо логичнее, как он сам не догадался.

— Так это за ней поехал наш Александр? — воскликнул он.

— Да, только тише. Она — русская ведущая, раз уж ты все равно догадался.

— Ничего себе. Вот круто. С нетерпением жду встречи.

— Они должны прибыть завтра. Больше я ничего не знаю. Я же здесь далеко не первая шишка, а так… почти шестерка.

Художник молчал. Ланни достал сигаретку и закурил. Его глаза, которые еще секунду назад горели искренней заинтересованностью, теперь безразлично смотрели в маленькое открытое окошко чуть повыше головы Художника, а уголки губ были слегка приподняты в улыбке. Можно было подумать, что человек рассказывал что-то очень веселое, но потом вдруг отвлекся и о чем-то сильно задумался.

— Ланни, а ведь она вас тоже проверит, да?

— О да, в этом можешь не сомневаться.

— Не страшно?

— А с чего мне вдруг должно стать страшно?

— Ну мало ли, что она скажет.

— Я-то по поводу себя уверен. Я знаю, кто я такой.

Художнику захотелось было уточнить, но он передумал и спросил другое:

— А вдруг она ошибется?

— Я не думаю, что ее слова будут восприняты как абсолютная истина, не поддающаяся никаким сомнениям, скорее всего, начнется долгая совместная работа, направленная на достижение наиболее оптимального результата.

— Ох, ох! Ланни, полегче, я не успеваю понимать твои слова. Английский, все-таки, не мой родной язык.

Чернокожий мужчина рассмеялся.

— А что, если она не захочет заниматься этой, как ты сказал, совместной работой. Ей-то это все с какого перепуга надо?

— Ну, если она Личность, то должна заинтересоваться. Обычно наш брат годам к двадцати пяти или тридцати на такую стенку лезет, что готов все сокровища мира кинуть к ногам человека, который его с этой стенки снять сможет. Немного утрирую конечно, но все же.

— А разве ты лез?

— Было немножко. Только у меня все не так остро выражено получилось. У меня образ жизни размеренный был. Работал, детей воспитывал.

— А ты все время поваром работал?

— Нет, но довольно долго.

— А кем еще работал?

— Да какая разница, ничего интересного. Если ты хочешь услышать драматический жизненный путь настоящего черного парня, то иди поговори с Шерманом, пока он вдрызг не напился.

— Правда? Ну что же, так и сделаю, будет очень интересно послушать, ну а пока, все же, я хотел бы кое-что еще узнать о тебе.

— Слушаю тебя.

— Почему ты стал именно поваром?

— Не знаю.

— Почему не стал адвокатом каким-нибудь или дантистом?

— А какая разница? Просто не было у меня возможности образование получить да и честно говоря, глубоко безразлично мне было, кем становиться, все едино.

— Почему? — Художник заерзал на унитазе.

— Ну как почему… потому. Я вообще в жизни ничем не хотел заниматься и долгое время мне это удавалось. В определенный момент я даже считал делом чести продержаться без работы как можно дольше. Не в смысле, что мне было принципиально противно ходить работать, просто я не хотел этой рутины. Периодически у меня случались заработки, на которые я питался и одевался, все остальное время же я тратил только на себя. Но вскоре я столкнулся с двумя проблемами. Первая подкралась незаметно, прикрываясь моим другом — мозгом, а точнее — разумом.

Художник даже рот слегка приоткрыл от удовольствия, так интересно ему было послушать.

— Ну-ка, ну-ка, давай рассказывай!

— Короче говоря. Жил я себе поживал, разглядывал мир со всех сторон, но при этом старался как можно спокойнее к нему относиться, суета его меня почти не задевала… то есть был я почти блаженный.

— Как Будда?

— Ну Будда, ни Будда, но такой, спокойный парень был. Радовался всему, как ребенок, но сущность вещей видел издалека. И тут случился облом. Стало мне скучно. Да так, что терпеть невозможно было. Ну думаю, что за хрень! И давай искать выход из этой ситуации. На ум пришло несколько способов с хандрой такой бороться. Ты, надеюсь, понимаешь, что я говорю не просто про скуку, а про такую скуку, которая все внутри переворачивает и сама из твоих самых лучших и самых достойных мыслей веревочку плетет и чем больше ты думаешь, тем быстрее у нее работа спорится и вот смотришь — она уже петлю через крюк пробросила и табуреточку приготовила — вставай, мол. Тут уж, само собой, никакой бейсбол или баскетбол не поможет, никакое ЭйБиСи и СиБиЭс вместе взятые.

Я тогда к рюмке потянулся. Сука ты эдакая, сейчас я тебе покажу, как меня изнутри доканывать, когда я только к безмятежности приближаться начал. И что ты думаешь? Выпил я так, что ноги отказали. Лежу себе… хорошее дерьмо, думаю, получается. Вроде как справился. Отпустила. Но вот петелька под потолком висит. Я беру нож, встаю на табуретку, сейчас, думаю, перережу веревку и конец моей хандре. И что ты думаешь? Вместо того, чтобы сдохнуть, эта сука скука такой хитрющий шаг предприняла: она схватила меня за руку, за ту, в которой нож был, и подвела прямо к горлу — все, говорит, конец твой, Ланни, пришел. И я понимаю, что сильна она в тот момент, как никогда, что действительно, никуда мне от нее не деться, что и бороться-то с ней нет сил и желания, что не зла она мне хочет, а добра. Ну это тогда мне так подумалось.

Ланни остановил повествование, чтобы прочистить горло. Художник сидел на своем месте не двигаясь.

— Тут я себе, наверное, и конец бы устроил, да постучал ко мне в комнату друг мой тогдашний, принес он мне дряни от болезни мозга. Ну я ему и открыл, подарок принял… и пришла ко мне думка. Такая думка пришла, что, дескать, слабак ты, Ланни, а не умник, как всегда надеялся. Не знаю, почему мне тогда показалось, что умник не может быть слабаком и наоборот, кажется, что это не взаимоисключающие понятия, но тогда это на меня подействовало. Да так подействовало, что подскочил я против всех законов опьянения и против всего опыта растаманского подскочил… и побежал. Ну не в прямом смысле, а в умственном. Подумал я, что мир приподниму, переверну, перетяну…, пересилю…, - Ланни засмеялся, — но ничего не вышло. Через месяц я познакомился с женой своею будущей, влюбился…, а потом… семья, дети, развод. Не вышло счастья.